– Какие твои годы! – успокоил дрессировщик. – В цирке и научишься. Я вот самоучка, консерваторий и училищ не кончал. В твоем возрасте я механиком работал в порту. Вот паршивая работенка! Грязь, духота, трешься в машинном отделении целые сутки. Насквозь маслом провоняешь да копотью. Возвращаешься домой – тащит, аж люди шарахаются.
Миша и сейчас пах не райскими кущами и вдобавок оказался неряхой. Но Коля решил не поддаваться хаосу комнаты. Он аккуратно достал свои вещи из узла и сложил ровной стопкой на тумбочке. А скрипку прислонил к стене в углу у кровати. Миша насмешливо хмыкнул, наблюдая за его стараниями.
– Не успеешь полы помыть. У тебя прослушивание через пятнадцать минут. А до манежа – двадцать, я засекал ради любопытства, – показал он на старые, заляпанные вареньем настенные часы.
Они действительно показывали шесть сорок пять. А Чиж предупредил: не опаздывать! Коля подскочил, схватил со стула свою куртку и без оглядки побежал из комнаты.
– Эх, кулема, – усмехнулся Миша ему вдогонку.
6
– Опоздал на четыре минуты, – недовольно постучал по наручным часам Чиж. – Имей в виду, за каждое опоздание на репетицию я наказываю рублем. Впрочем, до репетиций может и не дойти, – усмехнулся он.
От усмешки антрепренера у Коли дрогнуло внутри. Он в панике подумал, что цирковая жизнь может закончиться прямо здесь и сейчас, если Чижу не понравится выступление. А хуже того: тут же закончится и Колина жизнь в целом. Ему никогда не вернуться в блокадный Ленинград, не найти себе другое место, и общежития его лишат. Куда он пойдет тогда, обратно на вокзал? Если он вылетит отсюда, его удел – голодные скитания в незнакомом городе и попрошайничество. В конце концов, нищие кончают одинаково. Коля от напряжения стиснул зубы до скрипа. Он был готов на все, лишь бы остаться в Цирке лилипутов.
– Ну, показывай, с чем приехал, – высокомерно бросил ему антрепренер. – Время у меня не резиновое.
– Я играю на скрипке, – твердо начал Коля.
Музыкальные способности – единственное, в чем он придерживался уверенности и не усомнился бы перед лицом отчаяния. Он огляделся, собираясь взять скрипку, как вдруг вспомнил: она осталась в общежитии! В суматохе, торопясь на смотр, он забыл свой инструмент, а без него номер не исполнить. Колю бросило в жар…
Пустой холодный манеж простирался перед ним гигантской алой пастью. Антрепренер устало и раздраженно постукивал длинными пальцами по подлокотнику и подергивал плечами. Его вытянутая худощавая фигура, упрятанная в тесное кресло, выражала крайнее нетерпение.
– Что-то я не вижу твоей скрипки, – иронично оглянулся он вокруг. – Впрочем, музыкантов у нас без тебя хватает. Что ты умеешь еще?
Но Коля ничего не умел. Если не брать во внимание маленький рост, он самый обычный паренек, который готовился стать скрипачом в оркестре.
– Ну? Ты мне покажешь что-нибудь? Или так и будем смотреть друг на друга? – все больше раздражался Чиж.
В минуты уныния или тревоги Коля часто вспоминал Лину. Ее ласковая улыбка и серые глаза действовали на него успокаивающе. Подруга детства умела поддержать его без осуждения, когда он сглупит, растеряется или расстроится. «Не печалься, Скворушка. Однажды ты себя покажешь!» – утешала она, когда ребята отправлялись на учебный концерт, а Коля оставался в классе, раздавленный одиночеством. Как ему сейчас не хватало Лины! Услышав от нее хоть слово, он бы мигом сейчас ободрился.
На минуту Коля представил, что она здесь. Вот, например, позади Чижа, сидит в зрительном зале, в полутьме за границей манежа. Светло-русые змейки ее косичек сбегают вниз по рукам. Лина уверенно кивает ему, подпирая рукой подбородок в предвкушении его выхода: «Не тушуйся, мол, покажи, кто тут артист!»
Коле сразу стало легче и свободнее, почти как в родном училище. А ведь есть у него один талант, – вспомнил Коля. И почему он сразу не пришел в голову? Не зря Лина прозвала его Скворушкой, да и прозвище давно вышло за пределы «квартета три с половиной», его повторяли и товарищи по училищу, и младшие классы. И соседские детишки, бывало, окликали его на лестнице: «Эй, Скворушка, а знаешь, какой сегодня день? День птиц!».
– Я еще умею петь по-птичьи, – сказал Коля антрепренеру.
– Это как? – удивился тот.
– Очень просто. У меня с детства способность. Ребята наши всегда удивлялись. Не верите? А вот слушайте! – совсем осмелел он.
Коля сложил ладони рупором и стал петь на разные птичьи голоса: то чирикал по-воробьиному, то протяжно свистел, будто сойка, то заливался соловьем. Его импровизированная песня разлилась по пустому манежу, скользнула эхом по стенам цирка, и в своем полнозвучии, видимо, достигла ушей Чижа, потому что тот заметно расслабился, раскинулся в кресле и вытянул ноги, сцепив руки за затылком и слушая Колю в полнейшем, кажется, благодушии.
– Что ж, – произнес задумчиво антрепренер. – Забавно, забавно. Но, но правде, не знаю, пригодишься ли ты моему цирку.
Нужно немедленно предложить ему что-то, думал Коля, схватить горяченького, пока антрепренер в прекрасном настроении, выдумать номер, чтобы остаться здесь и поехать с цирком в турне. Чиж не понравился ему. Ни своим равнодушным взглядом свысока, выражающим скуку, ни насмешливостью. Когда он смотрел на Колю, его скулы точно заострялись, а подбородок наклонялся вниз, как бывает у людей вспыльчивых и желчно-ироничных. Но теперь от этого экстравагантного человека зависела дальнейшая жизнь. И каким бы странным и неприятным он ни казался, Коле необходимо произвести на него впечатление.
– Я мог бы петь! Частушки, например. Или сделать музыкальный номер: играть на скрипке и петь по-птичьи.
Чиж оценивающе посмотрел на Колю, словно размышляя: получится ли что-нибудь из его выдумок? И через долгую, мучительную для Коли минуту все же согласно махнул рукой:
– Ладно, давай попробуем. Выучи к завтра десять частушек.
– К завтра? Но я…
– Поставим тебя между настоящими номерами. Свистульки твои, конечно, изумительные, но никуда их не приткнешь, нужно думать. И выспись хорошенько! А то выглядишь, как измученный ишак. Видал я однажды в Одессе осла…А впрочем, это не к делу.
Пожав плечами, антрепренер удалился.
Коля ликовал: у него получилось, он остается! Только вот как подготовить номер в такой короткий срок? И где взять подходящие частушки? И приличный костюм? Не выступать же прямо в дорожном поношенном пиджаке? Насущные вопросы перебили в нем радость от маленькой победы. Но он остается! Он спасен!
***
Лишь ближе к ночи, лежа в кровати в полной темноте, Коля вспомнил сразу два дела, которые обещал себе выполнить: первое – телеграфировать маме, второе – поужинать. Он так разволновался из-за предстоящего выступления, что мысли о цирковых делах отвлекли его от тревоги за маму, но в эту секунду он даже подскочил на кровати, вспомнив о ней. Как они с Ириной живут в оккупированном городе? Ведь соседская милость не вечна. Метелин обещал, что позаботится о них. Только кто захочет долго жить в опасном соседстве с семьей врага народа? На часах – за полночь, телеграф, конечно, закрыт, и придется снова отложить телеграмму на утро.
Коля понимал теперь, отчего злился Шура, когда упоминали об отце. Это было невыносимо. И хуже всего, что Коля знал: его собственный отец – не жертва ошибки, не иная сторона медали, как отец Шурки. Василий Скворцов – сам эта система. Раньше Коля был уверен, что отец неуязвим, будто на нем шляпа-невидимка, способная защитить от обвинений и ареста, от всевидящего ока «черного ворона». Но все оказалось куда сложнее.
Коля находился в смятении. Его с детства учили, что советская власть – могущественная сила, благодаря которой Советский Союз непобедим. И ему не страшны никакие враги, даже фашисты: Красная Армия скоро их разгромит. В музыкальном училище все любили товарища Сталина, ребята регулярно посещали красный уголок по пятницам. Других настроений просто не было. Выбивался только Шура – но он всегда казался Коле чудаком. Лекции про лидеров коммунизма часто были скучноватые, но проходили при полных залах. Прогуливать их – позор, и одноклассники заклеймили бы любого, кто посмел хоть раз не явиться. «Квартет три с половиной» сидел на лекциях вместе: с краю – вечно жующий картофельные шаньги Гришка, в середине Лина и Коля, а с другого краю – Шура со страдальческим от скуки лицом. «Спокойно, товарищи, Гитлеру не выиграть войну!» – вещал на июньской лекции Вернер. Что бы сказал он сейчас, в сентябре, когда Ленинград в кольце? Пошатнулась ли его уверенность? Коля потерял ее, казалось, навсегда. Больше не было веры в авторитеты, даже в такие, как маэстро Вернер и товарищ Сталин. Он, Коля – всего лишь маленький человек, затерявшийся в чужом городе. Не ему судить, что в нашем мире правильно и какое наказание справедливо. Но Колю насквозь, до самых позвонков, пронзала мысль, что лагерь, куда отправится его отец, распорядился построить товарищ Сталин, которого в их семье так боготворили.
Ужин бы успокоил Колю, но где теперь добудешь еду? Как назло, заворчало в животе. Нет, в таком состоянии ему не уснуть, как ни пытайся. Миша, его сосед, мирно спал в кровати, раскинувшись, как дворовый пес в своей будке, взлохмаченный и беззаботный. Коля на цыпочках вышел из комнаты и прокрался в коридор, стараясь не шуметь. Жильцы выключили свет, и лишь какой-то одинокий полуночник напрасно жег керосинку.
Вдруг дверь комнаты, где горел свет, распахнулась, и оттуда показалась Рита. Заметив Колю в дверях, она яростно зашептала:
– Просила же вытереть грязь!
– Простите, – от сердца извинился он, тоже шепотом. – Мне Чиж назначил смотр. Я вернулся – а уже вымыто. Это вы?
– Ну а кто же еще. Кроме меня, здесь никому нет дела до порядка.
– У вас такая чистота, как дома.
– А тут и есть теперь мой дом. Ваш, кстати, тоже, хотите вы того или нет. И как ваш смотр? – наконец, смягчилась она.
– Небогато. Еле взяли. Я же ничего не умею, только из училища приехал.
– Цирковое?
– Нет, музыкальное.
– Вы всему научитесь, не переживайте. Я пришла когда-то с одним гимнастическим номером. Вообще давай на «ты», ладно? У нас на «вы» не принято, ты учти, а то ребята обидятся. Так вот. Я сейчас и танцую, и пою, и на инструментах играю, – с легкой гордостью сказала Рита. – Так что не волнуйся, втянешься. Да и не стоит переживать из-за гиблого места, – добавила она, помолчав.
– Почему гиблого? – насторожился Коля.
– Не хочу тебя пугать раньше времени. Может, все образуется? И мы воспрянем, и гастроли будут. Но этот Чиж, этот…аферист. Он не платит нам. Мы все голодные. Думаешь, почему все так много спят? От голода. Чтоб еще больше есть не хотелось.
– Вам не платят? А как же цирк? – слишком громко воскликнул Коля.
– Тшш, – приложила Рита палец к губам. – Мы не относимся к цирку. То есть приписаны формально, ради карточек. Но у нас своя труппа, и заведует ей Чиж. Он местный парторг, ну и под дело агитации, поднятия боевого духа граждан, ему и позволили сколотить лавочку. Ему все равно: кто мы, что умеем. Набирает любых, подряд. Лишь бы были – понимаешь? – маленькими…Он вроде частного торговца талантами. Хочет организовать свой цирк и уплыть в турне, нам говорили в администрации, будто он арендовал какой-то дряхлый теплоход через своих знакомых в партии. Но в кулуарах болтают другое. Ходят слухи, что никакого теплохода у него совсем нет. Тогда мы пропадем здесь. Мы уже давали несколько представлений. Народ толком не ходит, зрителей мало. И денег – тоже.
– Неужели он не платит? Но как вы живете? Я слышал от Миши, вы здесь два месяца.
– Выживаем кое-как. Карточки и частично продукты мы получаем в цирке. Но так мало! Кушать ведь хочется каждый день. Мы с мужем пока живем на сбережения. Но они заканчиваются. Не знаю, как дальше. Товарищ Чиж нам говорит, что первые два месяца мы как бы отрабатываем реквизит и костюмы, поэтому он не платит. Все знают: это вранье. На самом деле, думаю, ему нечем платить. Наверно, я тебя окончательно напугала? – с сожалением спросила она.
– Мне все равно некуда деваться, – вздохнул Коля.
– Как и нам с Сеней. Потому и откликнулись на приглашение. Там, в Ленинграде, твои остались?
– Только мама. Брат на фронте.
Про отца он умолчал инстинктивно, повинуясь тому же презренному порыву, который заставлял Лину закрывать Шуре рот ладошкой, когда он на людях ругал комсомольскую организацию, что ему отказала.
– Не позавидуешь тебе. Держись, – сочувственно произнесла Рита и пошла на кухню. – А хочешь поужинать? У меня там остатки каши.
Коле хотелось крикнуть: «Конечно! Хочу!» Но ему пришла в голову мысль, что Рита сама много недель живет впроголодь. И ее самоотверженное предложение достойно вежливого отказа. Он замялся.
– Пойдем! – настаивала она. – Я тогда еще заметила, что ты голодный. У тебя голодные глаза. Такое теперь сразу замечаешь.
Он не позволил себя долго уговаривать. Рита и Коля тихонько пошли на кухню, где она накормила его перловой кашей с кусочком масла. И каша была больше, чем просто еда. Это было и милосердие, и понимание, и настоящая дружба, о которой он мечтал.
***
Утром Коля первым делом побежал на телеграф. По дороге он размышлял: стоит ли огорчать мамашу и сообщать всю правду? Но потом подумал: ей и так тяжело. Неизвестно, что с отцом, жив ли он. Каждая горькая новость может подорвать ее хрупкое здоровье. И решил молчать. Без лишних подробностей он дал телеграмму в десять слов:
«ПРИБЫЛ ЦИРК ДАЛИ ОБЩЕЖИТИЕ КАК ТАМ ВЫ ЖИВЫ ВОЛНУЮСЬ СТРАШНО».
Коля беспокоился, какой получит ответ. Да и получит ли? Ленинград бомбят. Там, на барже, он однажды испытал липкий, унизительный страх за жизнь. И не представлял, как можно жить в страхе постоянно. А сейчас к его сумбурному, нарастающему волнению присоединилась еще одно беспокойство – за собственную судьбу. У него оставалось немного денег, на месяц или полтора экономного житья. Но если Рита права, и Виктор Чиж – на самом деле аферист, то Коля в плачевном положении: в чужом городе без работы, без денег и родных.
7
Вечером давали представление. За день Коля успел нахвататься частушек от Миши и Риты. Да и артисты и рабочие манежа, кто ему встречался в коридорах общежития и цирка, и кому он едва сказал «здрасьте», узнав, что он готовит дебютный номер, норовили поделиться чем-то своим: частушкой, песенкой, услышанной в родной деревне, побасенкой или анекдотом. Материала хватило бы на сто номеров, но Коля все равно сильно волновался, ведь «птичье пение» Чиж приказал отложить.
– Экзотика. Куда приткнуть – не понятно, – пожал плечами антрепренер на робкий вопрос Коли. – Может, и вообще твои свистульки не для цирка, – осадил он его тут же, словно забыл о недавнем восхищении Колиным талантом на смотре. – Посмотрим. А пока – частушки, – отрезал он и, увидев вдалеке Арчи, сверкнул ему широтой улыбки и тут же понесся дальше по коридору, как пылевая буря, чтобы излить на акробата лавину восторгов.
Коля расстроился, что не получится блеснуть лучшим умением. Он хотел убедить Чижа, чтобы позволил выступить с «птичьим пением», но видя пренебрежительный взгляд антрепренера, скользящий мимо, раздумал спорить. Чиж замечал его не больше, чем щербину в полу, которую только и обходят стороной, чтоб не споткнуться. С четырех часов Коля мыкался по цирку и пытался справиться с подступающей от нервов тошнотой.
– Выпей рюмашечку, полегчает, – предложил ему Сеня.
– Спасибо, – усмехнулся Коля. – Не стало бы хуже.
– А мне всегда помогает, – уверенно заявил его подвыпивший собеседник, и, чуть не запнувшись о ковер, побрел дальше по коридору. Жена ждала его одеваться.
Номер с частушками Чиж поставил третьим по счету, коротким антре между большими номерами. Кроме того, Колю назначили аккомпанировать на скрипке в номере Риты и Сени: они показывали танец с элементами акробатики. Коля чувствовал себя униженным, что его сочли не полноценным артистом, а задней декорацией к чужим номерам.
– С этого все начинают, не бойся, – успокаивала его Рита. – Ты прежде должен проявить себя.
Никто в труппе не называл себя циркачом, как насмешливо величали Колю в семье, когда узнали о его мечте. Сейчас прозвище казалось ему низкопробным, чем-то из старой эпохи балаганов, про которые он читал в журнале, а вовсе не из славной эры советского цирка. Но называться цирковым, как другие артисты здесь, Коля пока считал себя не вправе. Он чувствовал, что это право еще нужно заслужить.
Да цирковые и не принимали его всерьез, для них он был нелепый, пустоголовый новичок, который все путает. При нем они будто нарочно говорили на «иностранном языке» – цирковом жаргоне, перебрасываясь словечками вроде «копфштейн», «рундат», «флик-фляк», а Коля от неловкости лишь щурил глаза, не понимая, что имеют в виду его новые коллеги. Музыкальные таланты, восхищавшие маэстро Вернера, здесь никого не удивляли. Другое дело, если бы Коля стоял на голове или, на худой конец, жонглировал ножами. Лучше – и то, и другое, как умел Арчи. Но даже при мысли о подобном у Коли кружилась голова. Как Арчи вытворяет опасные кульбиты, не поранясь? Коле хотелось быстрее стать в цирке своим, а не бесцельно бродить по обочине самого интересного, что здесь происходит.
Перед выступлением Чиж прогнал их на репетиционную арену. Труппа, предоставленная сама себе, занималась без надзора в полнейшем хаосе. Дрессировщик Миша муштровал своих пуделей: черного, серого и самого маленького – белого, как облако, по кличке Ладушка. Рита с мужем репетировали танцевальные движения, и Сеня в своем пьяном фокстроте то и дело наваливался одному из псов на лапу, заставляя его визжать от боли и срывая Мише дрессуру. Клоуны Фокс и Покс, перепрыгивая друг через друга, устроили посреди арены шуточную потасовку. Старший Фокс, одетый в ярко-синий костюм, в трагическом амплуа, и Покс, в комической маске и разноцветном лоскутном пиджаке, при виде которого у Коли рябило в глазах, уже загримировались, и разница в возрасте не бросалась в глаза. Но приглядевшись, он предположил, что Фокс годится Поксу в отцы. «Те самые, – вспомнил Коля, – с афиши. Вот это да!»
Гордость труппы, Арчи, жонглировал булавами в уголке. Уже наслышанный о нем от Чижа, Коля восхищался его ловкостью, подтянутой атлетической фигурой и слишком широкими для маленького человека плечами. Его грим в агрессивной манере испанского мачо привлекал и пугал одновременно. Арчи оделся на выступление с особым шиком: в обтягивающее черное трико и пиджак матадора с красной и золотой вышивкой по краю. Его облик выделялся среди других цирковых. Коля подумал, что Арчи – сценический псевдоним, а, конечно, не настоящее имя артиста. Но спросить, как его зовут на самом деле, не решался. Коля предположил, что Арчи – сокращение от загадочного иностранного имени, например, Арчибальд. Об Арчи ему хотелось знать буквально все: откуда он родом, где заказывает костюм, что ест на завтрак, чтобы выглядеть таким мускулистым. Подойти к нему и заговорить, как с другими артистами, казалось Коле невероятной дерзостью. Арчи выглядел человеком иных возможностей. Он и держался особняком, почти не общаясь с коллегами-цирковыми.
– Эй, ты, – вдруг обратился Арчи к Коле, заметив его любопытный взгляд. Акробат в считанные секунды поймал булавы и остановился. – Чего смотришь? Я забесплатно не показываю!
Коля замялся и опустил глаза, обескураженный его неожиданным вниманием.
– И хватит тут стоять. Принеси лучше попить.
– Сейчас, – смущенно кивнул Коля. – Вам компот?
– Воды достаточно, – усмехнулся Арчи и вновь подбросил булавы в воздух.
Коля спустился вниз к цирковому буфету. Там, к его удивлению, сидел антрепренер, покуривая папиросу и о чем-то доверительно сплетничая с буфетчицей, отчего она в блаженстве растеклась по прилавку и беспрестанно смеялась, очарованно слушая своего усатого собеседника.
– Можно мне стакан воды? – обратился Коля к буфетчице.
Видимо, она не расслышала его тихий от смущения голос и продолжила беседовать с антрепренером. Но Чиж заметил Колю.
– Ты почему еще не одет? – воскликнул он. – Живо одеваться!
– Сейчас. Мне бы воды…
– Какой еще воды? В гардеробную! Бегом! – закричал Чиж своим оглушительным голосом, который и мертвого заставил бы выпрыгнуть из могилы. – Вот остолоп.
Пришлось снова подняться на второй этаж, где ему сунули в руки подготовленную для него одежду, наспех отутюженную и пахнущую нафталином. Коля до сих пор не видел костюм в полный рост и хотел срочно посмотреться в зеркало, но его тут же выдворили вон, чтобы не мешал одеваться другим артистам: на большом манеже сегодня давала представление основная труппа Молотовского цирка.
В мешковатом, горчичного цвета пиджаке и белой рубашке с пышным жабо он чувствовал себя нелепо. К тому же, постоянно путался в штанинах зеленых брюк – единственных, что близко подошли по размеру. Брюки от горчичного пиджака оказались еще длиннее, и в костюмерной их забраковали. Рукава пиджака, наоборот, были слишком короткими и полностью обнажали ключицы. Коля подумал, что наряд скорее похож на клоунский и не подходит под патриотическое выступление с военными частушками. Но Чиж не спросил его мнение, просто распорядился приготовить одежду. А сейчас костюмеры были заняты, и Коле неловко мельтешить у них перед глазами.
Вообще, казалось, он в цирке как дома. В том смысле, что его мнение здесь совершенно никого не интересовало: прямо как в Ленинграде, в родной семье. Коля мечтал, как с первой зарплаты закажет отличный цирковой костюм – не хуже, чем у Арчи. Однако сегодня узнал: пошив костюма обойдется рублей в тридцать, если не в сорок – пустая фантазия. Лучше поесть на эти деньги.
– Запнешься сейчас! Вот умора! – насмешливо воскликнула Рита, увидев его несуразный наряд. – Иди к Тамаре, подколи штанины булавками. Рядом с гардеробной, левая дверь, помнишь?
Коля раздраженно махнул на Риту рукой, на что она только громче рассмеялась. Но все-таки снова потащился в гардеробную, больно брюки мешали ходить. Чего доброго, можно запнуться на арене и растянуться, как болван. И оправдать ругательства Чижа, который уже считает его придурковатым.
«Комнату Цирка лилипутов», или вторую гардеробную, как называли ее некоторые цирковые, выделили в цирке специально для маленьких артистов. Кривую табличку наспех прибил сам Чиж, чтобы не входили посторонние из основной труппы. Напротив проема настежь распахнутой двери, перед затертым зеркалом, красила ресницы юная девушка. Ее черные, завитые волнами волосы, убранные под расшитую бисером шапочку, напомнили Коле о чем-то знакомом, неуловимо волнующем. Потом он окончательно вспомнил: похожую шапочку носила Ирина, еще в невестах, когда встречалась с Петей. Девушка, увидев в зеркале отражение Коли, удивленно вздрогнула, а затем, не удержавшись, хихикнула:
– Я думала, из наших всем наложили грим.
Она отложила тушь для ресниц в сторону. И, с решительной готовностью помочь, встала во весь рост, возвышаясь над Колей на добрых три головы. Очень молодая – чуть старше Коли, но царственная, как взрослая женщина.
– Вы Тамара? – пролепетал Коля.
Ему, наконец, удалось увидеть себя в полный рост. Отражение в старом зеркале за ее спиной обнаружило маленького юношу с оттопыренными ушами, с почти бесцветными бровями, с косым пробором в светло-русых волосах. Коля шевельнулся, и его двойник в зеркале последовал за ним, несуразно наступая себе на штанины.
– Ну разумеется, – ответила Тамара. – А вы? Я вас раньше никогда не видела.
– Я прибыл только вчера.
