Владимир Владмели "Америка, триптих"

Америка, триптих
Владимир Владмели

Главный герой, преодолев все трудности, эмигрирует из Советского Союза в страну своей мечты – Америку. Там он успевает очень многого добиться и первое время испытывает эйфорию, но, наблюдая за изменениями, которые происходят на его новой родине, он с горечью осознаёт, что Соединённые Штаты всё сильнее становятся похожи на ту страну, из которой он уехал.

Владимир Владмели

Америка, триптих

Исповедь пушкиниста в Америке

(Миннеаполис, США, конец 1980-х)

Идеальных обществ нет, но капитализм

– это неравное распределение блаженства,

а социализм – это равное распределение убожества. Социализм – это философия неудачи, кредо невежества и евангелие зависти.

У.Черчилль.

Моё открытие Америки началось ещё в Советском Союзе, когда к нам приехал мой дядя из-за океана. Он поразил меня с первого взгляда. Звали его Лев, и он полностью соответствовал своему имени. Огромного роста, косая сажень в плечах, он сразу же заполнил наш маленький дом. От него исходили такая сила и обаяние, что они не могли не понравиться шестилетнему мальчику. Поздоровавшись с родителями, он посмотрел на меня и улыбнулся. Я улыбнулся в ответ и потянулся к нему. Он взял меня в свои огромные руки и поднял вверх. Я уперся головой в потолок и почувствовал неописуемое удовольствие, рассматривая всех с этой недоступной для меня ранее высоты. Мне было приятно и спокойно в его могучих руках, и даже мама не проявляла никаких признаков волнения. Дядя смотрел на меня снизу вверх, и я видел, как выражение его лица менялось. Из улыбающегося оно стало задумчивым, глаза его затуманились, руки задрожали, он поцеловал меня в лоб и поставил на пол. Потом он подошёл к отцу, обнял его, и они заплакали. Я не мог понять, почему эти два, немолодых уже человека, плачут. Кажется, у них для этого не было никакого повода. Я стал внимательно слушать их разговор, но причина слез осталась для меня загадкой. Единственное, что я запомнил от дядиного визита это фраза, которую он довольно чисто произнёс по-русски: Пейте, братья, пейте тут, на том свете не дадут.

Этот образец фольклора никак не объяснял его поведения, и когда он уехал, я стал расспрашивать родителей о своём американском дядюшке. Но чем больше я пытался узнать, тем менее разговорчивыми они становились. Их лаконичные ответы только разжигали моё любопытство, которое подогревалось ещё и тем, что при моем появлении разговоры прекращались на полуслове. Тогда было опасно афишировать наличие родственников за границей. Жили мы в небольшом рабочем посёлке и соседи в минуты особо чёрного запоя, могли выразить своё недовольство в самой дикой форме. Глупость ситуации усугублялась тем, что КГБ хорошо знало о приезде иностранного гостя, и доброжелатели подробно рассказали, кому следует, обо всех деталях этой встречи.

Мой интерес, однако, не ослабевал, и я с нетерпением ожидал следующего визита дяди. Приехал он лет через шесть. На сей раз он не рискнул поднимать меня к потолку, но руку пожал так, что у меня в глазах потемнело.

Я изо всех сил сдерживался, чтобы не охнуть и не поморщиться, а потом, отмочив синяки в холодной воде, начал его расспрашивать.

Дядя держал себя раскованно, а со мной разговаривал как с равным. И то и другое было совершенно необычно в Советском Союзе времён после культовой личности. Некоторые даже называли это отсутствием хорошего тона, но мне такое поведение ужасно нравилось. Симпатия была взаимной, и в течение нескольких дней дядя рассказывал мне о своей жизни. Тогда я очень много узнал о корнях, стволе и ветвях своего генеалогического древа, о том, почему часть его, оставшаяся в России, сначала завяла и пожухла, а потом была вырублена; почему другая его часть была вынуждена отпочковаться и на новой родине стала бурно цвести и развиваться.

Мой дед был кузнецом и за помощью к нему обращались не только жители местечка, но и русские люди из соседних деревень. Человек он был очень общительный и кузница его никогда не пустовала. Это был своего рода клуб, где роль заведующего, конферансье и массовика-затейника играл хозяин, а тяжёлую, но вполне уже посильную для себя работу выполнял его старший сын – мой дядя. Однажды по секрету один из русских соседей сказал моему деду о готовящемся погроме. Дед также по секрету рассказал об этом всем жителям местечка. Но это ничего не изменило. Некоторые ему не поверили, другие покорно ожидали своей участи, а третьи, которых было очень немного, уехали из местечка. На рассвете рокового дня дед велел накрыть стол, так чтобы он ломился от еды и спиртного. Он сам принимал активное участие в сервировке, а когда все было готово к приёму демонстрантов, увёл свою семью в лес. Там они пробыли весь день, и даже самый младший из его детей – всеобщий баловень и любимец – мой отец, молчал как мышка. Он ещё не понимал, что происходит, но как зверёныш чувствовал смертельную опасность. Разговоры велись только шёпотом, а обратно отважились вернуться лишь к вечеру. По дороге семья деда встретилась с соседями, которые сказали, что в местечке буйствует группа подростков. Вероятно, эти ребята с утра приняли слишком большую дозу спиртного, проспали основное действие, а проснувшись, захотели наверстать упущенное. Попытки их успеха не имели, ибо все мало-мальски ценное было уже разграблено, а то, что нельзя было унести, разбито. Грабежом и разбоем в тот день дело не ограничилось: жертвой погрома стала молодая женщина, которая недавно вышла замуж и была беременна. В результате насилия и шока она выкинула и погибла от потери крови, а её муж заплатил жизнью за попытки её защитить.

Мой дед решил подождать. В сумерках он не сразу заметил отсутствие Лёвы. Заподозрив неладное, он направился в местечко. Издалека он услышал жалобное блеяние овцы. Она отчаянно металась на привязи, пытаясь скрыться от обозлённых и не до конца протрезвевших демонстрантов, которые вымещали на ней свою злобу. Это безропотное животное не понимало причины ничем не спровоцированной жестокости и издавало такие душераздирающие звуки, что казалось, будто беззащитный ребёнок просил пощады у зверей в человеческом облике. Помощь неожиданно пришла от Лёвы. Своим появлением он удивил всех, а у деда, наверно, сердце ёкнуло. Дед мой был человек чрезвычайно осторожный и прекрасно понимал, что ребята, какими бы они ни были, останутся его соседями и жить с ними лучше в мире. Но остановить своего сына он уже не мог.

Было моему деду лет около 40, и хотя по росту и силе он значительно уступал своему сыну, но ещё вполне мог постоять за себя. И он поспешил на помощь.

Схватка была короткой. Погромщики в течение нескольких минут со всей силы били своими головами о сжатые кулаки местечковых кузнецов, а когда, утомившись, приняли горизонтальное положение, мои родственники перетащили их в ближайший лес. Но это было жалкой попыткой замести следы. Все прекрасно понимали, что придя в себя, парни поймут, с кем имели дело.

И не простят.

А стало быть, оставаться в местечке было нельзя. Судьба всей семьи была решена.

В этом месте своего рассказа дядя сделал долгую паузу. Видно было, что он вновь переживает события полувековой давности. Я тоже молчал, ожидая продолжения.

– Сукины дети, фактически, выгнали нас из дому, – наконец сказал он, сжимая кулак, который и теперь, в 75 лет был больше похож на кувалду средней величины.

Дед отправил свою семью к дальним родственникам, а сам стал собираться в Америку. С ним должен был поехать и старший сын. Они рассчитывали осмотреться на новом месте, собрать денег и вызвать остальных членов семьи. В местечке у людей были родственники, которые успешно осуществили переезд, и дед постоянно напоминал об этом. Он пытался подбодрить своих, но, несмотря на все его старания, прощание было очень нелёгким. Уезжавшие не знали, что их ждёт, а остающиеся не представляли себе жизни без главы семьи. Также как и мой дед, дядя Лева обнял всех по очереди, а когда дошёл до младшего брата, поднял его на руки. Тот оперся головой в потолок и почувствовал неописуемое удовольствие, рассматривая всех с недоступной ему ранее высоты. Он очень хорошо запомнил, что все рассчитывали на скорую встречу, и мой отец с особенным нетерпением ждал момента, когда старший брат поднимет его к потолку на своих крепких руках. Но судьба сложилась так, что встретились они не через год, в Америке, а через 50 лет, в Советском Союзе.

Могучая натура Льва и его необычная жизнь поразили меня. Я слушал его с таким интересом, что он рассказал не только об отъезде из России, но и о жизни в Америке. Упомянул он, смеясь, и о том, как перед первой поездкой в Союз его жена плакала горючими слезами. Она ни за что не хотела его отпускать, боясь, что Советские власти заставят его служить в армии. Наслушавшись басен о коммунистической действительности, она убедила себя, в том, что всеобщая воинская обязанность – вековая традиция России, единственная, которую большевики сохранили после свержения царя. По её мнению в России воинская повинность, как и тяжкое преступление, не имела срока давности. Дяде с огромным трудом удалось убедить жену, что раз новая власть отказалась платить долги предыдущего правительства, то она не имеет права и пользоваться его кредитами. Это была деловая оценка, которую моя тётя понимала. И после долгих уговоров она неохотно разрешила поездку.

Дядя был для меня единственным источником и единственной составной частью капитализма, то есть у меня была лишь треть материала, которым пользовался карлик по фамилии Маркс. Поэтому, наверно, я не создал теорию антикоммунизма, но зерно сомнения было посеяно. И хотя попало оно в очень неблагодатную почву, где все время случались какие-нибудь несчастья: засуха, землетрясение, наводнение или неурожай, где даже большой урожай был несчастьем, потому что к нему не успевали подготовиться и овощехранилища превращались в овощегноилища. Все это списывалось на происки империализма, а страна каждый год вела отчаянную битву за урожай, и каждый год с завидным постоянством эту битву проигрывала. Зерно сомнения, посаженное дядей, имело очень мало шансов прорасти ещё и потому, что вся земля находилась за железным занавесом, и ветер с запада редко приносил туда дождевую тучку информации. Но оно проросло, наверно, потому что за этим занавесом следили уже не так бдительно. Во многих местах он проржавел и осыпался, и сквозь него иногда уже проникала "Немецкая волна", а если очень напрячься, можно было даже услышать "Голос Америки". Я жадно ловил звуки незнакомого и манящего к себе мира. Но мне было всего 12 лет, и во мне ещё слишком сильны были пережитки социализма. Я хорошо видел недостатки страны, где имел несчастье родиться и мой возмущённый разум, хотя уже и не кипел, но все ещё был готов вести меня в смертный бой. Я не знал, когда состоится этот бой, с кем придётся сражаться, и за что надо будет воевать, но готовился к последнему и решительному очень серьёзно. Моей целью было стать великим человеком, чтобы к моему мнению прислушивался весь мир, чтобы мне удалось, наконец, восстановить справедливость. Я только ещё не выбрал, в какой области мне предстоит прославиться: в науке, политической деятельности или в литературе. В любом случае, я считал себя гораздо умнее всех остальных знаменитостей, и чтобы не совершать антипатриотических ошибок, я в своём дневнике довольно ехидно изложил историю о несостоявшейся военной службы дяди и придумал историю, о том что, уезжая, он подарил мне часы, которые все время опаздывали что, разумеется, было весьма символично.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69674314&lfrom=174836202) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.