Анна Мезенцева "Между Навью и Явью. Семя зла"

Между Навью и Явью. Семя зла
Марина Крамская

Наталья Ильина

Анна Мезенцева

Былинное фэнтези #3
Замкнулся священный круг, и Корабль Мертвых вернулся поверженным в царство смерти. Но сотни нелюдей успели сбежать, унося с собой семена зла. Навьи ростки пробиваются из-под земли, распространяя гниль, смущая души и грозя разрушить преграду между мирами. На груди избранных холодеют амулеты с печатью Рюрика, предсказывая беду. Стрибожий жрец Веягор, оборотень Волшан и травница Зорка Остромысловна поклялись до последнего сражаться со злом. Трое защитников Руси вновь отправляются в путь. Каждому из них суждено пройти своей дорогой и заплатить свою цену за встречу с семенем зла. И цена эта может стать непомерной даже для избранных…

Между Навью и Явью. Семя зла

Наталья Ильина

Волшан. Волчье время

«Воин должен сам выбирать место для битвы. Если не хочет умирать на чужом.»

А. Мазин «Место для битвы»

Пролог

Закат догорал алым, распустив огненный хвост на полнеба. Под разлапистыми елями, которые взяли в полон старое капище, вставал туман – серый и липкий. Деревянные божьи лики, потемневшие от времени, мрачно смотрели со своих столбов. Пуст был каменный круг кострища в центре поляны, пуст и жертвенный камень. Чёрный мох дополз по его щербатым бокам почти до навершия. Лишь над крышей ветхой землянки за капищем вился к небу жидкий дымок, показывая, что жизнь не совсем покинула это место.

Согнутый годами белобородый жрец сипло шептал над каменной курильней, часто подбрасывая в неё щепотки истёртых трав дрожащей рукой. Другой рукой он тяжело опирался на разбитый вертикальным расколом, почерневший посох. Голос жреца то слабел, опускаясь до шёпота, то взвивался в полумраке землянки по-стариковски визгливо и громко. Невнятный речитатив вплетался в дымный бурун, что свечой поднимался над курильней, и разгонял тяжёлую тишину, повисшую над капищем и лесом.

На краю каменной курильни стояла фигурка. Не то пёс, не то волк, искусной рукой вырезанный из дерева, так, что угадывалась и богатая шкура, и острые клыки оскаленной пасти, смотрел крохотными самоцветными глазками в тлеющий огонь. На его холке тускло светился семарглов знак, неровно вспыхивая и затухая под мольбу жреца.

За долгую жизнь не ощущал дед Славко такого отчаяния, да и слов к такому чувству не подбирал. Никогда раньше не отворачивался его бог от людей, не слабел, не опускал меч свой. Но нынче беды сыпались, как зерно из худого мешка, а боги были слишком заняты, чтобы взор свой на людей опустить. Вот и люди в горестях пошли каждый за себя болеть, забыли дорогу в капище, забросили просить богов о помощи. Да только ли Семаргл оставался глух к мольбам? Сам Перун, похоже, о людях забыл…

Жрец на миг оторвал взгляд от огня, перевёл на резную фигурку. «Если не время сеять, да жать, если время мечом рубить, возьми Семаргл, волка вместо пса, пусть будет тебе служить, да людям, в Яви. Есть у него своя сила, пусть и твоя будет! Поручусь за него своей жизнью, если такая малость тебе потребна», – молил своего бога жрец. Истово молил, так, что слёзы глаза туманили, и показалось старику, будто изумрудные волчьи глаза ожили на миг, сверкнули разумом гневным и страшным, таким, какой ни волку, ни человеку не даден. Полыхнуло пламя в курильнице, хоть и нечему в ней было гореть так яростно, ожгло старику конец бороды. Запахло палёным, закурчавился оплавленный волос. Дрогнула фигурка на краю чаши, будто в огонь спрыгнуть решила, сверкнул семарглов знак на ней. Бахнул гром с ясного неба над капищем, белая молния прошила сумерки и ударила в крышу землянки. Сухой мох на крыше занялся и душно задымил. Заволокло дымом поляну и идолов на ней, затрещали брёвна настила, а жрец, сомкнув веки, чтобы дым глаза не выел раньше времени, продолжал молить Семаргла, пока ревущее пламя совсем не заглушило его слова. Он не мог увидеть, что на капище, возле жертвенного камня из ниоткуда возникла фигура сурового мужа при латах, мече и со щитом, такого огромного, что и в ворота Киева не прошёл бы, не склонив головы. У бедра его стоял пёс, ростом с доброго коня, а в глазах плясали отсветы оранжевого пламени.

Неожиданный спутник

Лес подступал к дороге с обеих сторон и наползал на обочины высокой травой. Полуденное солнце яростно старалось прожечь Волшану макушку, волосы прилипли ко лбу, влажному от пота. Было приятно неспешно шагать, слушая только птичий посвист, редкий в этот час, да стрёкот насекомых. Оборотень разулся и погрузил натруженные ступни в мягкую пыль пустынной дороги. Так и пошёл дальше босым, держа сапоги в руке, но наслаждение продлилось недолго. Его прервали дрожь земли под ногами и далёкий топот. Звук быстро приближался.

Из распадка, в который ныряла дорога, прямо на Волшана вылетел вороной конь. Даже в запале, он почуял волка и захрапел, закинув голову. Боком, по-заячьи, скакнул к обочине и вломился прямо в густой подлесок, едва не вывалив пригнувшегося к шее всадника. А земля задрожала снова, и оборотень невольно зашипел сквозь зубы – клеймо на загривке ожгло огнём. Вслед за первым, на край распадка выскочил второй конь. Волшан едва поверил своим глазам – крупный и тяжёлый, он был конём лишь до груди. Выше, вместо лошадиной шеи, начинался обнажённый мужской торс, заросший рыжеватой шерстью по плечам богатырского размаха. Венчала его уродливая голова на короткой мощной шее. Волшан изумился: «Полкан?». Слышать басни про такое чудо-юдо – это одно, а вот столкнуться вживую – совсем другое. Полуконь на всём скаку застопорился перед оборотнем, подняв клубы рыжей пыли. Злобно оскалился, зыркнул чёрными глазами из-под гривы свалявшихся косм, и, прижав к боку здоровенный лук, прыгнул в чащу леса вслед за вороным. По его широкой спине стучал колчан, полный стрел.

Сапоги и торба с пожитками шлёпнулись в придорожную траву. Сладкая боль оборота бросила Волшана на колени, но оказалась необычно короткой. Пронзила молнией, и мир изменился. Лавина запахов и звуков обрушилась на громадного волка, как удар. Он мгновенно ощутил мощь своего зверя. Еще не отступила ломота в костях, а он уже бежал, едва касаясь лапами травы и сухого мха, быстро нагоняя Полкана и его жертву, но всё же опоздал.

По поляне, изрытой копытами, кружили двое – Полкан и вороной конь. Его всадник, скорчившись, лежал на земле у корней большого дуба. Из спины торчала стрела, которая вполне могла бы сойти за копьё, не венчай её густое оперение. Конь заметил Волшана первым и шарахнулся в подлесок, с треском ломая ветки. Полкан оторвал от земли обе передние ноги и, резко развернувшись на задних, устремился на волка. Волшан прыгнул ему навстречу. Мимо морды просвистел брошенный Полканом лук, огромный, как весло галеры. Увернуться было не трудно. Оборачиваясь зверем, Волшан будто ускорялся, обгоняя время, которое для остальных текло неспешной рекой. Но и Полкан не дремал. Его ручищи поймали и сжали Волшановы бока. Сила столкновения была так велика, что полуконь осел на задних ногах, отклонившись назад. Он рвал жилы стараясь оттолкнуть волчью пасть от своего перекошенного яростью лица, ревел и крутился на месте, вспахивая землю копытами. Волшан крутил хвостом и размахивал лапами в воздухе, стараясь обрести равновесие. Выкусил и отбросил прочь грудную мышцу полуконя целиком – огромный шмат мяса. Полкан взревел, отшвырнул оборотня прочь, и тот, извернувшись в воздухе, приземлился на четыре лапы. Возле уха тут же пролетело копыто, размером с бочонок для хмельного мёда. Волшан поднырнул под него и немедленно вцепился зубами в другую ногу Полкана, рванув изо всех сил назад и вбок, ему под брюхо. Полуконь тяжело рухнул оземь, нелепо взмахнув руками, а Волшан, перескочив через бьющуюся на земле тушу, вцепился нелюди в плечо, одним рывком вывернув его за спину. С треском полопались жилы, кровь ударила фонтаном, и полуконь заревел дурниной, не прекращая попыток подняться на три уцелевших ноги, но Волшан уже смыкал челюсти на его горле. Пасть забила вонючая пакля длинной бороды. Хрупнули на зубах позвонки. Полкан страшно захрипел, опасно забился, едва не придавив Волшана тушей. Из-под хвоста полуконя вывалилась омерзительная куча, и он наконец затих, брёвнами растопырив мохнатые ноги. Волшан разжал пасть, выталкивая языком горькую, словно полынь, кровь нелюдя. Невидимая простым смертным Кромка, грань между Явью и Навью, слабо колыхнулась, принимая чёрную душу Полкана. Волшан проводил взглядом исчезающую в зыбком мареве тень и повернулся к неподвижной жертве полуконя.

Чёрный, словно уголь, жеребец, который давно должен был умчаться прочь, никуда не делся. Выгнул шею, заросшую нечёсаной гривой, захрапел и щёлкнул зубами. Весь в мыле, он выкатывал глаза и рыл землю копытом. В стороны летел дёрн и глухо стучал по мертвецу, лежавшему у самых ног коня. Пахло кровью. Волшан, сильно хромая – задней лапе и рёбрам всё же досталось в схватке – подался вперёд, но жеребец всем своим видом давал понять, что собирается сражаться за того, кто был его всадником. А вокруг стояла глубокая тишина, даже птицы замолчали.

Неожиданно «мертвец» шевельнулся и застонал. Конь вмиг притих, сунулся к нему носом, по шкуре, мокрой от нервного пота, прошла дрожь. Волшан осторожно приблизился.

Щуплый паренёк в рваной рубахе и какой-то немыслимо грязной безрукавке, густо заляпанной кровью, открыл глаза. Худое лицо посерело. «Не жилец», – решил Волшан, заглянув в это лицо, и перевёл взгляд на коня. Тот застыл в напряжённой позе, нависая над раненым на расставленных ногах и шумно дыша. Бока так и ходили – раздувались и опадали, как меха в кузнечном горне.

– Не убивай… коня, – еле слышно выдохнул умирающий, цепляясь молящим взглядом за волчью морду. Приподнял руку и коснулся лошадиного носа кончиками пальцев. – Ильк… Прощай…

Рука парня упала, на губах запузырилась алая кровь, ударив по волчьим ноздрям острым запахом смерти. Несчастный со слабым стоном выдохнул, глаза закатились, и он обмяк.

Жеребец закричал, будто это его насквозь прошила стрела Полкана, и затрясся мелкой дрожью. От глаз по шерсти потекли мокрые дорожки – конь плакал. Как человек плакал. Волшан-волк мягко боднул коня головой в мокрое и резко пахнущее потом плечо, от чего жеребца качнуло, и повалился на землю у самых его ног. Начинающийся зуд заживления, оборот в такого крупного зверя и схватка на голодный желудок лишили его сил.

Что испытал несчастный конь, увидев превращение зверя в человека, Волшан не знал. Обернувшись, он сидел, шипя сквозь зубы от боли и невыносимой чесотки. Видимо, Полкан его серьёзно поломал, но в горячке боя этого не чувствовалось. Конь понуро свесил голову в паре шагов от Волшана, только косил влажным глазом в его сторону, и убегать явно не собирался. Обротень вздохнул и тут же пожалел об этом – рёбра ответили новой волной зуда.

Вспомнилось предостережение деда-перевозчика. На заре, когда мелкая разливистая речушка ещё пряталась в сыром утреннем тумане, тот умело правил своей долблёнкой, переправляя Волшана на другой берег. «По старой дороге не ходь, – посоветовал, – недоброе там». Да только старая – через развалины древнего городища – была и самой короткой на его пути в Воинь. Он ходил ей не раз, и ничего «недоброго» не встречал. Разве разбойный люд попадётся, бродники, так где их нет? Но дедок настаивал: «люди пропадают, и следа нет, и косточек не сыщешь». Вот и нашлась разгадка. Раскоряченный труп полуконя лежал в центре поляны и смердел дерьмом и кровью. Был ли полуконь одним из проявлений «семени зла», или попросту редким порождением нечисти, оборотень не гадал. Одним чудовищем стало меньше – разве не за этим он согласился на службу?

Едва зуд стал немного утихать, Волшан поднялся на ноги и подошёл к коню.

– Ильк тебя зовут, значит? Странное имя. Ненашенское, – обронил он, оглядывая жеребца.

Уздечка и седло на нём были в степи сработаны, печенежские, но в этом здесь, так близко от границы Дикого поля, не было ничего странного. Странным был сам конь – некрупный, крепкий – явно хорошо обученный боевой конь степняка. Каким ветром его сюда занесло и кем был погибший паренёк? Теперь уже не узнаешь, но Волшану в Степи он мог бы очень пригодиться.

Он протянул руку и неловко коснулся широкого конского лба. Жеребец не отпрянул, напротив – сник, упёрся лбом в ладонь, да и замер.

– Ну ты чего, Ильк? Это ж… Жизнь такая.

Конь плотнее вдавил голову в ладонь, упёрся с силой, и стоял смирно, только шкурой подёргивал. К седлу была приторочена кожаная сума, и Волшан осторожно, чтобы не спугнуть коня, развязал ремешки. Она оказалась почти пустой, не считая истёртого наруча, тоже печенежского и для тощей руки мертвого пацана великоватого, двух византийских монет да парочки железных птичек, какими степняки свои пояса украшают. Такие амулеты он видел в разных становищах не раз.

– Ладно, не боись. Есть у меня мысль одна, – пообещал Ильку Волшан.

Судя по всему, коня пацан украл. Увести боевого коня у степняка – затея храбрая, но глупая. Такой служить не станет, а бить-ломать-переучивать хорошую лошадь – только портить. Но Волшану конь вроде доверился, отчего бы не завести спутника? Вот только наездник из него выходил совсем никакой, прежде лошади его к себе не подпускали. Однако этот терпеливо ждал, пока Волшан забросает тело парнишки ветками, позволил взять повод и покорно поплёлся следом, выбрав всю его длину, чтобы не слишком приближаться к Волшану. Разве что ноздри раздувал да всхрапывал изредка.

Только выбравшись на проезжую дорогу, по-прежнему пустынную, Волшан остановился. Послушно встал и Ильк, будто подменили. Во внезапную покладистость коня верилось слабо.

Одевшись, Волшан повернулся к жеребцу:

– Ильк, я вижу, ты мою природу чуешь, но я тебе не враг. Бывают руки и похуже моих, так уж ты не упирайся. Нельзя всю дорогу в поводу идти, так что придётся мне на тебя сесть. Не срони?

Конь поставил уши топориком, смотрел карим глазом внимательно. Слушал. Да понимал ли? Волшан, подбирая чужие слова, постарался передать то же на языке печенегов. Звучало криво, да и смысл вышел двояким. Ильк, как стоял смирно, так стоять и остался, не дёрнулся, когда оборотень взялся за высокое стремя. Не отскочил, когда он, неловко подпрыгнув, завалил себя в седло. Вздохнул только. Показалось – насмешливо. Волшану до чесотки захотелось обернуться зверем и задать ему трёпку, но какое там! Конь сделал шаг и сразу перешёл на мелкую, тряскую рысь, от которой у оборотня немедленно запрыгал вверх-вниз пустой желудок.

– Тррр, злыдень! – воскликнул он, потянув поводья, отчего едва не свалился на землю.

Не помогло. Все равно, что воз гружёный с места тянуть. Ильк, кажется, издевался. Слушал, как пыхтит на его спине Волшан, завернув назад одно ухо.

– Скотина неблагодарная! Ты ж меня прикончишь! – лязгая зубами и рискуя прикусить язык, выдавил оборотень.

Конь замедлился и пошёл широким шагом, плавно покачивая всадника на спине. Волшан выдохнул и задумался. Хочешь-не хочешь, а если верхом в Дикое Поле ехать, так нужно тому научиться, иначе или коня можно потерять, или шею сломать. Оборотень попытался расслабиться, но качающийся мир этому не способствовал, и тогда он закрыл глаза, позволяя телу поймать равновесие. Получилось не сразу.

К закату пришлось свернуть с прежней дороги. Она забирала к западу, ему Волшан направлялся на юго-восток, к старому знакомцу, где надеялся найти временное пристанище и отдых. Чтобы добраться туда нужна была пара дней. Вечерело, небо затянуло полосами плоских облаков, и они краснели по нижнему краю. Ильк вяло перебирал ногами по заросшей дорожке, больше похожей на широкую тропу, временами отхватывая зубами стебли высокой травы. Волшан знал, что скоро и она оборвётся у давних развалин старого городища. Он сердито посмотрел на вытянутую вперёд шею жеребца, будто вина в том, что у оборотня ломило поясницу и ныли от напряжения ноги, лежала на коне, а не на жёстком печенежском седле. Волшан и раньше не понимал страсть людей к передвижениям верхом, а теперь она и вовсе казалась ему сущим наказанием. Ильк шёл медленно, понуро свесив голову, словно всё ещё горевал о погибшем парнишке. В такое не верилось. Не человек же. Просто лошадь, скотина, хоть и умная.

Судя по тому, как сильно заросла старая дорога, к заброшенному городищу давным-давно никто не наведывался. Волшан вздохнул с облегчением – сейчас ему нужно было уединённое и тихое место вдалеке от чужих глаз. Прежде чем снова отправиться в путь, стоило обернуться зверем и подкрепить силы.

Ильк запнулся, и задумавшийся Волшан едва не перелетел через его шею, в последний момент успев вцепиться в косматую гриву. Он и не заметил, что дорога закончилась и они оказались среди заросших кустарником и деревьями остатков строений.

– Стой, Ильк! – скомандовал Волшан, кое-как выпрямившись, и сполз на землю.

Нетвёрдой походкой он направился к развалинам. Понурого коняку пришлось тащить за собой едва ли не силой.

– Да пойдём, не упирайся, – раздражённо пробурчал Волшан, – там родник был. Если не пересох, напьёмся.

Конь расширил ноздри, коротко всхрапнул и пошёл бодрее.

Немного отдохнув и избавившись от неприятного ощущения, что конская спина так и осталась у него между ног, Волшан поднялся с покрытого мхом бревна. До сумерек ещё оставалось немного времени, и он, привязав Илька, чтобы не ушёл, углубился в лес. Внутренний зверь проснулся, и оборотень чувствовал его нетерпение. Ощущая, как зверь обретает собственную душу, а Волшан остаётся всего лишь ходячим сосудом для его ярости и силы, Волшан вздрогнул. Вечный страх заполз в оборотня неприятным холодком по спине. Нетерпение зверя едва не подгибало колени, но оборотень, играя желваками, раздевался нарочито медленно и так же медленно упаковал одежду в суму.

Ни шагов не услышал он, ни дыхания, только спиной ощутил чьё-то присутствие. Резко повернулся и увидел мужа великого роста, при латах и с огромным мечом. У его ног бесшумно дышал белый пёс, лопатой вывалив язык. Волшану показалось, что он спит, ведь не могло же такое случиться наяву?

– Так это ты – волк, что вместе с Черномором под Киевом бился? – прогремело из великанских уст.

Волшан едва удержался на ногах – земля вздрогнула, и воздух ударил в грудь. Вопрос был задан, нужно бы и ответить, такой вопрошающий мог и в землю одним ударом вогнать.

– Человек я, – процедил Волшан упрямо, чувствуя, как пылает клеймо на голом загривке, и скребется в душе зверь, просясь наружу.

– А будешь ли моим волком, человече? Или зря Славко жизнь за тебя отдал?

Волшан внутренне дёрнулся. Кому мог отдать жизнь его приёмный отец?

Вместо ответа на невысказанный вопрос, он вдруг увидел родной лес возле дома. Только вокруг висела тревожная тишина. Ни зверь, ни птица не прятались среди деревьев, никакая мелкая живность не возилась в земле под корнями, только злой и резкий запах гари плыл между стволов. Там, где было древнее капище, темнел золой и углями неровный круг выжженной земли. Ни единого бревна не уцелело от землянки, ни один идол не возвышался над жертвенным камнем, да и сам он оплыл и почернел, будто в кузнечном горне побывал.

Волшан подошёл к яме на месте землянки и замер, как вкопанный. Ноги ушли в пепел и будто завязли в нём. На краю ямы, целёхонький, стоял волчок – его детская игрушка – и глазками лазурными посверкивала. Словно сон во сне, увидел Волшан деда Славко с волчком. И себя рядом, десятилетнего, глупого и едва поправившегося, затаив дыхание наблюдающего, как жрец разбивает некрупный кусочек лазури и осторожно подбирает подходящие осколки для глаз деревянного волка. Как же получилось, что он смог забыть об этом на годы? Волчок был первой в его жизни собственной вещью. Первым даром. Первым знаком того, что он, Волшан, кому-то не безразличен.

Видение оборвалось так же резко, как и пришло. Над головой шумел другой лес, и огромный воин всё так же стоял перед ним. Неужели явился тот самый Огнебог, в которого Волшан никогда по-настоящему не верил?

– Семаргл?

Ответа Волшан не получил. Только огромный пёс задрал башку и ткнулся носом в своего хозяина.

– Знаешь ли, что не закончена битва? На земле и в небесах, в Прави, Яви и Нави. Между добром и злом, между жизнью и погибелью, – прогремел Семаргл, наклоняясь к Волшану. – Семена зла рассеяны по всем землям, плывут по водам и скоро дадут свои ростки. Их слишком много, волк! Есть силы, с которыми бьёмся мы, – гремел богов глас, – есть те, с которыми биться героям, а есть силы, которые только простые люди и могут побить. Те, что всегда в них самих свою войну ведут.

Воздушной волной оборотня бросило назад. Пришлось ногами в землю упереться, голову по-бычьи наклонить, чтобы устоять.

– Догадываюсь, – бросил он в близкое, и от того ещё более страшное лицо бога. – Но я свою битву окончил, о чём бы не просил тебя дед Славко! Зря ты пришёл, не по мне это, – покачал головой Волшан.

Бог вздохнул, совсем по-человечески. Вот только Волшана качнуло от его выдоха.

– Нужен ты мне. Не за так пойдешь. Война эта нечестная, волк. И ты – воин нечестный. Не человек, не зверь. Дам тебе ход и в Явь, и в Навь. И везде найдёшь с кем сражаться, и кого защитить. Станешь зверем вдвое больше, чем раньше, и в десять крат сильнее. А кроме – получишь то, чего больше всего желаешь!

– И что же это? – осмелев, с сомнением спросил Волшан. Не лежала у него душа к чудесам огнебоговым. Сердцем чуял, что цена могла слишком высокой оказаться.

– Останется зверь твой снаружи, как кольчуга для воя, как меч в руках, внутри же всегда только ты будешь, и никакой власти звериной над тобой. Никогда.

– Да с чего такая щедрость? – опешил Волшан.

Прямо в сердце попал Семаргл своими посулами.

– Смотри же, от каких бед стражем тебе стоять! – рявкнул Семаргл, серчая.

Страшный сон, а проснуться никак. Стоит Волшан, дух – как вышибли, а перед глазами горят города, дымятся пепелища посадов. Рушатся ворота киевские, купола соборные оземь летят. На высоком крыльце с резными перилами распласталась девчонка, на юную Ждану похожая. Нижняя рубаха на горло задрана, живот вспорот, светлая коса мертвой змеёй стекает по ступеням в пыль. Гонят степняки мужиков и баб на верёвках в лютый полон, пируют посреди разорённых городов. Тьмы и тьмы их лавиной катятся, будто вся Степь поднялась разом, да затопила родные Волшану земли от ромеев до варяг.