– Прекрати кричать, – зашипела я, – на весь зал слышно! Чего ты хочешь от меня? Сам знаешь: я не всегда придаю значение своим успехам, но на этот раз все куда сложнее! На этот раз мне страшно, Рив! А вдруг ничего не выйдет? Вдруг я напишу ужасную книгу и все испорчу? Вдруг тот успех – случайность, простое стечение обстоятельств? Я не собираюсь останавливаться на достигнутом, просто нужно время! Нужна идея, по-настоящему отличная идея, одна удачная мысль, а ее-то и нет.
Нервы накалились до предела. Вместо жизни мне подсунули фальшивку. Так не должно быть.
Я швырнула вилку на тарелку. И почему я оправдываюсь? Моя ненаписанная книга касается только меня и никого другого, запомни ты это, Беккер, заруби на носу и не лезь ко мне больше! А если память сбоит – запиши в ежедневник или на лоб себе приклей бумажку! Легко тебе изводить подчиненную: и работай, давай, почти без выходных, и тут же книги сочиняй, да побыстрее, а то я заждался! И полюбезничай со всякими денежными мешками, и по сторонам смотри внимательнее, когда по улице идешь, вдруг я где-то рядом, в двух шагах, а то я потом брошу вот так невзначай: «Ах, что бы у нас могло быть, давай-ка подумаем!» Ничего не могло, ты сам виноват в этом!
Рив сидел, обхватив голову руками. Я физически ощущала его паршивое настроение: воздух вокруг нас словно наэлектризовался и впивался в мое тело сотнями тончайших иголок.
– Скоро вернусь, – сказала я, поднимаясь. – Надо проветриться, иначе мы разругаемся.
Я очень злилась на Беккера, пока шла между столиками к выходу, и от этого снова разболелась голова. Что-то невыносимо кололо в самый мозг, глаза резал даже тусклый свет паба, звуки музыки и громкие голоса подвыпивших посетителей едва достигали моих ушей, сердце бешено колотилось. «Да кем он себя возомнил? – думала я, напрасно пытаясь успокоиться. – Разве можно так обращаться с друзьями или кто мы там друг другу?» Я глубоко вдохнула и сжала кулаки, сдерживая подступающие слезы, этих прозрачных предателей, подлых соленых доносчиков. Не хватало еще расплакаться у всех на виду, у него на виду. «Нет-нет, все в порядке, ничего особенного не случилось, – уговаривала я себя, – ну повздорили немного, не впервой, помиримся». Но внутри уже бушевал ураган, он разламывал меня на куски и, вовсю звеня ими как легкими осколками, уносил их куда-то вниз, под ноги, и еще ниже, в кромешную тьму. Под ней не было ничего: все уничтожил этот ураган, а взамен мне досталась лишь бесконечная черная пустота. На воздух, быстрее на воздух, нужен выход, кто-нибудь знает, где здесь выход? Здесь вообще есть кто-нибудь? Я в отчаянии обернулась, ища глазами Рива, но вместо знакомого лица увидела мощные разноцветные потоки, расползающиеся во все стороны. От неожиданности я пошатнулась, но оторвать взгляд уже не смогла, и тогда потоки начали вливаться в меня, словно в бездонный сосуд, предназначенный специально для них. Они заполняли тело изнутри, разливались по венам, встраивались в кости, облепляли кожу плотной массой, мешая пошевелиться, но я и сама тянулась к ним, жадно впитывала их и на мгновение почти перестала дышать, превращаясь в один из потоков. Его полотно показалось сотканным из прочных нитей. Каждая переливалась сотнями оттенков и находилась в постоянном движении. Нити быстро сменяли друг друга, проникая в самую глубину потока и вытекая измененными, раз за разом совершая бесконечные циклы преобразования. Я поплыла по сверкающему течению, мечтая прожить остаток дней в этом наваждении, ведь ничего прекраснее я еще не видела. Вперед, вперед, что же мелькает там, за огнями? Где-то вдалеке появился смутный силуэт хрупкой женщины в синем платье. У нее было мое бледное лицо, мои волосы, моя фигура, и почему-то я не знала никого красивее. Я любовалась ей восторженно и умиленно, сожалея лишь о том, что никогда не смогу стать хоть немного на нее похожей. Она скорбела о чем-то, а у меня сжималось сердце от бремени несчастья, хотелось громко закричать, встряхнуть ее и прогнать тяжелые мысли, но желание быстро исчезло, а внутри раскрылось ясное понимание, узнавание того, кто смотрел на меня. Эти нити шли от Рива, а я видела мир его глазами. Все тут же встало на места. Волна чужой внутренней силы накрыла меня с головой, и я возликовала, упиваясь ею. Я веселилась и смеялась в голос, но не слышала ни звука. Ощущение силы внезапно пропало, теперь во мне мощно пылал гнев: Рив злился и на меня, и на самого себя, но это быстро затерялось среди вереницы лиц, проносящихся мимо. Кто они такие? Может быть, я влезла в воспоминания Рива, а может, это гости паба, сидящие вокруг, но постепенно лица сменил яркий свет. Что-то пряталось в нем! Что-то очень сильное, долгое время тщательно запрятываемое в такие глубины души, что само его существование превратилось в постоянную борьбу с железной волей Рива. Я улыбнулась: сейчас-то Беккер проигрывал, а его тайна изо всех сил рвалась на свободу. С каждым мгновением свет разгорался все ярче и быстрее, как лесной пожар на ветру в жаркий день. Я не могла разобрать смысл видения, тянулась дальше, беззвучно крича: «Отпусти, отпусти, Рив, покажи мне», – и погружалась все глубже и глубже в бесконечность чужой сущности. Мне казалось, еще немного – и я смогу ухватиться за нужную ниточку, распутать ее, пройтись по ней невидимыми пальцами, и тогда наконец-то узнаю, кто же такой Рив Беккер.
– Марта, Марта, очнись! – раздалось где-то поблизости.
Меня настойчиво звали по имени, возвращая в реальность. Сверкающие нити тускнели, гасли одна за другой, становясь пепельно-серыми, и растворялись в проявляющихся очертаниях обстановки паба. Я зажмурилась, открыла глаза, опять зажмурилась. Я делала так снова и снова, чтобы избавиться от пелены, застилавшей взор, прежде чем поняла, что Рив стоит напротив и трясет меня за плечи.
Рядом крикнули:
– Вытяжку включите в кухне, задымили все!
Я схватилась рукой за голову, пытаясь унять боль. Она в самом деле потихоньку уходила, глаза снова привыкали к свету. Рив осторожно повел меня к нашему столику.
– Ты в порядке? – спросил он.
– Всегда в порядке, – выдохнула я и окончательно пришла в себя. – А почему ты спрашиваешь?
– Ты мне скажи! Застыла посреди прохода, еще немного, и упала бы в обморок. – Беккер немного отодвинулся и критически осмотрел меня. – Давай-ка съездим к врачу, это не нормально!
– Нет-нет, все в порядке, – снова заверила я его, – просто голова закружилась, здесь довольно душно. Нужно побыстрее выйти на воздух. Я, пожалуй, прогуляюсь до дома. Созвонимся завтра.
Больше всего мне хотелось побыть одной, хорошенько обдумать и записать произошедшее, но Рив не торопился отпускать меня.
– Идем вместе, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Не хватает еще искать тебя по больницам!
Он оглянулся в поисках кого-нибудь из официантов, но все они обслуживали другие столики.
– Побудь здесь, – попросил Рив. – Я же могу оставить тебя на пару минут, правда?
– Конечно. – Мне удалось выдавить из себя подобие улыбки. – Куда же я денусь?
Когда Рив ушел, я надела пальто и тяжело опустилась на стул, стараясь собраться с мыслями. Мне это привиделось или такое в самом деле возможно? Однажды газета отправила меня брать комментарий у человека, который утверждал, что умеет видеть ауру. Я тогда планировала провести с ним не больше десяти минут, но в итоге прослушала целую лекцию. Сначала он с упоением рассказывал о себе и о своем искусстве, а потом принялся восторгаться цветом моей ауры – ярко-золотистым, перемешанным с синим. Мой собеседник вел себя очень странно: то впадал в исступление, вопил и тряс руками перед лицом, то еле слышно бормотал, забившись в угол комнаты, поэтому я решила не поддаваться на его попытки прославиться за счет газеты и ни на секунду ему не поверила. Вот бы снова встретиться с ним: теперь-то я смогу придумать вопросы получше и моментально выведу лжеца на чистую воду. Но если допустить, что тот человек говорил правду, то все бесполезно: наш опыт слишком различается. Сверкающие нити не давали покоя, и, сидя на своем стуле, я тихо застонала от желания снова увидеть, снова почувствовать их.
Рив тронул меня за плечо и подал руку, помогая подняться. Мы вышли из паба и не спеша направились к моему дому, благо идти предстояло недалеко. Свежий октябрьский ветер дул нам в лицо; я чувствовала, как он лохматит волосы и, забираясь под расстегнутое пальто, треплет легкую ткань платья. Казалось, прошла от силы пара-тройка часов с момента, когда я вышла из дома, но, судя по тому, что кроме нас на улице почти никого не было, наступила глубокая ночь. Тишину нарушал только стук моих каблуков по асфальту да шум редких автомобилей, проезжающих мимо. Очередной порыв ветра подхватил с земли опавшие листья и, кружа, понес их вдоль дороги, раскидывая в стороны, словно маленький ребенок игрушки. Я глубоко вдыхала прохладный воздух, радуясь про себя, что этот странный день заканчивается, а Рив поддерживал меня под локоть, думая о своем. Мы больше не ссорились. Надолго ли?
– С Колманом пока ничего не решено, – внезапно произнес Рив. – Его деньги могут сильно помочь, но лично ему я не доверяю.
– Почему? – спросила я с напускным равнодушием и для убедительности пожала плечами.
– А все слишком гладко получается, – начал объяснять Рив после небольшой паузы. – Есть один проект. Пока не могу тебе всего рассказать, но инвесторов ищу давно. Макс сам вышел на меня. Он очень заинтересовался идеей, расспрашивал о том о сем, вникал в планы… Мы договорились встретиться за ужином, и он привел туда своего делового партнера Веро?нику, ты видела ее в ресторане. Они сходу начали расписывать мне шикарное будущее, трясли контрактом. Это и смущает. Ну не верю я в такие смелые прогнозы! Когда люди обещают золотые горы и просят не волноваться, значит, жди подвоха. Поэтому я пригласил их к нам сегодня пообщаться в неформальной обстановке, понимаешь?
– А зачем они вообще нужны? Разве дела идут плохо? – спросила я.
– Нет, за газету можно не беспокоиться. Но что ты думаешь про Колмана, когда не злишься на его вранье?
Я не верила в удачу и полностью разделяла подозрения насчет излишнего энтузиазма в делах. Оскорбленная женщина внутри рвалась в красках описать, насколько отвратителен наш потенциальный инвестор, но в ее суждениях так и не появилось ни капли объективности. К тому же вопрос мне был задан скорее риторический, поскольку Беккер привык разбираться с проблемами самостоятельно, а не слепо следовать чужим советам. Но уж если сомневался он, самый решительный человек среди моих знакомых, значит, дело дрянь.
– Знаешь, – медленно начала я рассказывать о том, в чем немного разбиралась, – идея «Темноты» не пришла ко мне в один момент. Сначала замысел должен родиться где-то в подсознании, совсем неуловимый, легкая, почти прозрачная дымка, ты даже не заметишь ее.
Рив усмехнулся, но промолчал.
– Потом, – продолжила я, – в голове будто бы случайно мелькнет короткая мысль, но не успеешь ее обдумать – раз, и она исчезает. Возможно, со временем она возникнет снова, даже застрянет колом в мозгу, но только если ты за нее ухватишься, если начнешь развивать, добавлять детали, раскрашивать во все цвета радуги, она выльется во что-нибудь стоящее. Или не выльется, тут уж как постараешься. Представь себе цветок: сначала ты должен посадить семечко, поливать его, дать ему время прорасти, а потом увидишь маленький побег. Тут тебе понадобится еще сильнее сконцентрироваться и тщательно заботиться о нем, иначе он погибнет. И если ты все сделаешь правильно, твой побег окрепнет, подрастет, даст листья, бутоны, которые в конце концов, когда придет их время, развернут лепестки и раскроются своей красотой в награду за труды. Это относится не только к цветам: любая идея, любое решение должно подрасти, созреть или окончательно умереть. Все, созданное человеком, прошло долгий путь. Даже эта дорога и автомобили на ней, здания вокруг, тротуары, фонари, – они ведь тоже когда-то были маленькими идеями, которые сумели выжить в чьей-то голове.
Рив не ответил, лишь крепче прижал к себе мой локоть, тщетно стараясь подстроить широкие шаги под неудобную для него женскую походку. Он сосредоточенно глядел вдаль, а там, за перекрестком уже показалось начало Подвижной улицы. Едва мы приблизились к ней, тучи уронили на Лардберг тяжелые капли, вынудив усталых пешеходов поторапливаться, но никому не оставив достаточно времени, чтобы добраться домой сухим. Дождь усиливался слишком быстро, подхваченные ветром струи нещадно захлестали по городу, очищая его от грязи, сбивая с деревьев мелкие скользкие ветви и стареющую листву прямо на головы бегущим. Подняв до колен подол платья, я тоже помчалась вперед, зачерпывая туфлями холодную воду, рекой текущую по асфальту. Рив рванул за мной, догнал в мгновение ока и тут же провалился одной ногой в какую-то незаметную, но глубокую яму, едва не потеряв ботинок. Тогда мы признали поражение, оставили попытки обогнать потоп, а спрятавшись наконец под козырьком нужного подъезда, оба, не сговариваясь, завопили прямо в стену дождя, перекрикивая друг друга, приветствуя стихию, поклоняясь ее мощи в первобытном экстазе людей, встретивших силу, которую потом они назовут своим богом. Мы радовались ливню горячо, бесстыдно, будто долгие годы провели в пустыне, хотя внешне представляли довольно жалкое зрелище. Верхняя одежда промокла насквозь, обувь громко хлюпала, намекая, что готова вот-вот развалиться, и это вызывало у нас приступы безудержного хохота.
Внезапно посерьезнев, Рив наклонился ко мне и сказал:
– Я даю один месяц, всего один, но ты вырастишь свою идею. Я не буду беспокоить тебя работой, с завтрашнего дня оформим оплачиваемый отпуск. Ровно через месяц ты придешь ко мне и покажешь наброски новой книги. Пусть это будет несколько глав, отдельные диалоги, хотя бы простой план, но ты их принесешь. Иначе можешь считать себя уволенной.
Я не поверила в угрозу, но для Рива самолично предлагать кому-то отпуск было сродни жертвоприношению – исключительной мерой во имя чего-то большего, и от благодарности он ожидаемо отмахнулся.
– Это не от доброты душевной, не надейся. Пообещай, что именно я буду представлять твои интересы в издательстве. Поверь, я справлюсь. Не хочу стоять в стороне, пока ты работаешь с кем-нибудь другим.
Зачем-то он дотронулся до моей щеки, заставив смутиться и опустить глаза.
– Да, обещаю, – пробормотала я, – ты будешь представителем!
– Значит, решено.
Он резко притянул меня к себе и поцеловал в губы, скрепляя уговор. Вода, стекающая с его волос, капала на мое лицо, прочерчивая тонкие дорожки к шее. Между нами двоими начали появляться никому кроме меня не видимые нити. Их сверкающий танец завораживал, я не могла оторваться от человека, которому они принадлежали, да и не понимала, зачем нужно отрываться, если мир накрывает плотная пелена тумана? Через такую чужим не пробраться, только свет нитей пульсировал в ней, то исчезая, то вспыхивая вновь.
– Один месяц, Марта! – прошептал Рив и побежал прочь по улице.
Глава вторая
Остатки видения протянулись вслед за Ривом легкой дымкой, а потом окончательно растворились в ливне. Я поднялась в свою квартиру, сняла в прихожей мокрые туфли и пальто. Из кармана выпала забытая статья; я порвала ее на кусочки и подбросила вверх к потолку. Отправлю Риву файл по электронной почте, пусть отредактирует его или, не открывая, удалит. А может быть, и пальцем не пошевелю: у меня отпуск! Платье прилипло к ногам и мешало двигаться; я с трудом вылезла из него, да так и оставила валяться на полу, подниму завтра утром, или послезавтра, или через неделю. Кого оно теперь волнует? У меня отпуск! Я надела любимую пижаму и без сил упала в кресло, стоящее в гостиной. Впереди был целый месяц, который мне предстояло посвятить книге: я уже представляла, как провожу часы, полностью погрузившись в работу, как разворачиваю удивительную историю день за днем, страницу за страницей, слово за словом. Ее герои пока не имели имен, характеров и лиц, но постепенно оживали в моей голове, застенчиво перешептываясь не слышными постороннему уху голосами. Месяц, у меня есть месяц! Есть все, о чем я мечтала сегодня утром: возможность и время. Неужели я не найду, о чем писать, за целый месяц? Найду, конечно! В столе лежит столько набросков, заметок, незаконченных рассказов… а еще на губах до сих пор ощущается поцелуй Рива. Пожалуй, за месяц я смогу забыть это недоразумение.
Не знаю, кто придумал мое кресло, но его конструктору нужно вручить медаль за безграничную любовь к людям; кресло создали для того, чтобы кто-то лежал в нем и лениво размышлял, не отвлекаясь на боли в спине или затекшую шею. Когда зазвонил телефон, я нехотя приподнялась и перевела взгляд на стену: часы показывали одиннадцать вечера. Еще даже не ночь! Для звонков поздновато, но телефон не унимался. Пришлось подойти к аппарату и снять трубку.
– Алло, – сказала я, с трудом подавив раздражение, но звонкий голос на другом конце провода тут же привел меня в чувство.
– Привет, моя Эм! – Джилл почти кричала, стараясь заглушить фоновый шум и разговоры. – Наконец-то ты дома! На мобильный принципиально не отвечаешь, да?
С Джиллиан Флеминг мы дружили с самого детства. Еще девочками мы вместе носились по улицам Калмси, ходили в одну школу, доверяли друг другу все наши секреты и однажды, разрезав указательные пальцы кухонным ножом, на крови поклялись никогда не расставаться. Давным-давно нам показалось несправедливым, что ее имя сокращается, а мое нет. Мы немного поломали головы, перебирая разные варианты, а потом Джилл обратила внимание на подпись в моей тетради «Принадлежит М. Кержес» и расхохоталась. Так появилась Эм – первая буква от Марты.
Когда мы учились в старших классах, родители Джилл погибли в автокатастрофе, поэтому ей пришлось перебраться в Лардберг, к тетке, которую она хорошо знала и любила. Однако совместная жизнь не задалась: девочка-подросток безумно горевала, оставшись сиротой, а опекунша категорически не желала заниматься воспитанием чужого ребенка и, едва племяннице исполнилось восемнадцать лет, попросила ее съехать. Больше они не виделись. Распрощавшись навсегда с последним членом своей семьи, Джилл поселилась в студенческом общежитии от университета, в котором изучала право, а вечерами подрабатывала, составляя шаблонные документы для одного адвоката. Он-то и предложил ее кандидатуру на вакантное место помощника юриста в компании, где работал сам. Джилл переехала в квартиру поближе к офису и трудилась не покладая рук, твердо решив добиться успеха. Бумажная работа в четырех стенах наскучила ей быстро, поэтому, сдав выпускные экзамены, Джилл взялась вести дела о расторжении брака.
Подруга часто сетовала, что люди совсем перестали бороться за любовь и сдаются, едва появляются первые трения и разногласия. Она не понимала, как можно просто взять и выбросить время, проведенное вдвоем, словно оно ничего не значило, или расставаться второпях, перебрасываясь оскорблениями, швыряясь вещами и уничтожая неокрепшие чувства ненавистью. Джилл не оправилась от потери родителей и в память о них старалась спасти всех, до кого могла дотянуться, а работа адвокатом здорово ей в этом помогала. Встречаясь с клиентами, она каждый раз надеялась залатать брешь в чужих отношениях и тем самым подарить детям шанс вырасти в полной семье, иметь маму и папу. Иногда план спасения действительно срабатывал, что, разумеется, не очень нравилось руководству Джиллиан: все же платили юристам за участие в судебных процессах, а не за счастливый финал. Но Джилл в такие моменты преисполнялась значимостью, и это ощущение ее словно окрыляло. В ответ на претензии коллег она лишь загадочно улыбалась и ловко расписывала плюсы мирного исхода дела, подтверждая свои слова следующим удачно заключенным контрактом. Слухи о честной девушке, которая не стремится выжать побольше денег из чьего-то несчастья, затягивая бракоразводный процесс, а наоборот, возвращает в семьи гармонию, разлетались по Лардбергу и приносили компании новых клиентов.
Самое печальное, что при всех очевидных достоинствах характера и привлекательной внешности Джилл не знала покоя: в ее сердце зияла глубокая незаживающая рана. Ни друзья, ни развлечения, ни профессиональные успехи не могли восполнить страшную потерю и удовлетворить потребность в любви. Из-за этого Джилл постоянно ввязывалась в короткие романы со странными, а порой даже опасными типами. Складывалось впечатление, что каждый из ее ухажеров прекрасно разбирался в женских слабостях и самозабвенно этим пользовался. Ни один не дорожил ей, все только тянули деньги, морально изматывали и, получив свое, исчезали. Много лет личная жизнь моей подруги шла по одному печальному сценарию: периоды восторженной влюбленности в самом начале отношений быстро сменялись длительными переживаниями, а заканчивались мучительными расставаниями. Временами Джилл впадала в отчаяние, проклиная род мужской, но в душе по-прежнему верила в исцеляющую силу настоящей любви, которая, словно в сказке, в конце концов обязательно настигнет принцессу или же сумеет расколдовать жестокое чудовище. Нужно только подождать. И хотя тот самый единственный никак не позволял себе появиться на горизонте, Джилл ждала его. А если ждать становилось невмоготу, покупала бутылку приторно-сладкого ликера и шла ночевать ко мне. Измученное сердце болит меньше, когда есть с кем разделить одиночество.
Чем старше мы становились, тем больше ценили дружбу, поэтому всегда находили возможность встретиться, не тратя время на глупые отговорки, продиктованные ленью, и могли болтать часами обо всякой ерунде, если одна из нас того хотела. Последний раз мы виделись восемь дней назад, накануне командировки Джиллиан в Сарфелд, крупный промышленный центр в шестистах километрах. По всей вероятности, там стряслось что-то из ряда вон выходящее, раз подруга так настойчиво звонила.
– В чем дело, Джилл? – пришлось довольно грубо прервать ее сожаления о поразившей меня в самом расцвете лет глухоте.
– Да все под контролем, не волнуйся, – неожиданно низко прохрипела трубка и уже четче продолжила, – в Сарфелде живут такие мужчины, Эм, ты просто не поверишь! С одним я провела всю командировку, и он скоро приедет в Лардберг по делам. Вот так-то!
– О, поздравляю! – Я скрестила пальцы на удачу, с облегчением отметив, что голос Джилл выправился и зазвучал почти счастливо. – Кто он, как зовут? Мне нужны подробности!
Я забралась с ногами в кресло и приготовилась к долгому рассказу.
– Эм, да он, наверно, самый красивый мужчина в мире! – простонала Джилл.
Сердце сжалось: сегодня я уже слышала эти слова. Но таких совпадений просто не бывает, их не должно быть! Я судорожно пыталась вспомнить, что мне известно про Макса Колмана, а нехорошее предчувствие усиливалось с каждой секундой.
– Джилл, дорогая, как его зовут? – снова спросила я.
В трубке послышались шипение и громкий треск.
– Марта, Марта, – закричала Джилл, – я еще на вокзале, тут со связью проблемы! Давай завтра встретимся на нашем месте часов в пять, и я тебе расскажу, ладно?
– Конечно! – тоже прокричала я, надеясь пробиться через помехи. – Я приду.
– Могу опоздать, дождись!
Джилл тут же отключилась, а может, просто связь оборвалась. Впервые в жизни мы не успели нормально попрощаться. Мне показалось, что это неспроста и добром не кончится.
– Пока, – растерянно сказала я, глядя на замолчавшую трубку в руке, и, вздохнув, добавила: – Мне тоже нужно многое тебе рассказать.
Полночи я ворочалась в постели, строя догадки о знакомом Джиллиан. Пару раз я порывалась перезвонить подруге, но беспокоить человека в такое позднее время просто неприлично, тем более, она наверняка устала с дороги, а мы успели договориться о встрече и завтра все выяснится. «Это не он, не он», – упрямо твердила я себе, глядя в потолок, в глубине души точно зная, что, вопреки моему желанию и здравому смыслу, это непременно окажется Макс Колман. Тревожные мысли мешали нормально заснуть, и, лежа в полудреме, я видела мерцающие нити, а за ними – ярко-синие глаза.
Следующее утро не задалось с самого начала. Я встала, чувствуя себя совсем разбитой после полной волнений ночи, уныло поплелась в кухню и, когда полезла в настенный шкаф за банкой с молотым кофе, уронила ее на кафельный пол. Тонкие осколки со звоном разлетелись в разные стороны, ароматная коричневая пыльца рассыпалась широким пятном, испачкав мои босые ноги. Вслух ругая собственную неуклюжесть, я пошла за тряпкой, а вернувшись, заметила, что очертания пятна напоминают птицу с расправленными крыльями; еще большее сходство образу придавал крупный кусок стекла, упавший точно туда, где должен быть клюв. Если бы я верила в приметы, то наверняка увидела бы в этом дурной знак, но я лишь посмеялась над нелепой фантазией, а через какое-то время втянулась в уборку, напрочь забыла про завтрак и вымыла всю квартиру до блеска.
Ровно в четыре часа я вышла из дома и не торопясь направилась к нашему с Джиллиан постоянному месту встреч – маленькой уютной кофейне в здании исторического музея. Погода заметно переменилась после вчерашнего ливня: небо затянуло хмурыми синеватыми тучами и накрапывал мелкий дождь. Осень решила отыграться за все солнечные дни. Я поплотнее запахнула полы длинного пальто, подтянула воротник свитера и раскрыла зонт. По пути я внимательно рассматривала прохожих: каждый переносил неудобства по-своему. Вот молодой человек пробежал по луже, стараясь повыше поднимать ноги и не запачкать светлые брюки, но брызги разлетались от его ботинок грязными кляксами. Женщина в алом плаще спряталась под крышей магазина и теперь недовольно выглядывала оттуда, ожидая, пока закончится дождь. Две юные девушки, натянув до бровей капюшоны, стояли посередине тротуара, оживленно жестикулируя и обсуждая что-то смешное: обе так и заходились хохотом. Пожилой мужчина прогуливался, элегантно положив большой зонт на плечо и получая очевидное удовольствие от погоды. Поравнявшись со мной, он весело подмигнул, словно встретил родственную душу, и я расплылась в невольной улыбке, кивая в ответ. Дождь показывает истинную натуру человека: у одних сразу портится настроение, и они начинают ругаться на капризы природы, другие радуются им, выходят под капли льющейся с неба воды, не страшась промокнуть, и смеются… смеются… мы тоже смеялись вчера… Я оборвала себя на середине мысли: мы с Ривом слишком разные и не сможем быть вместе. Откуда взялась такая глупость? Но неисправимый романтик, живущий в моей душе, уже сходил с ума от восторга. До чего же я его порой презирала! Он отключал разум, обманывал сердце, заставляя видеть в человеческих поступках лишь желаемое и закрывать глаза на горькую правду. Мы ведь мечтаем о любви и, почувствовав даже легкое влечение, всякий раз тешим себя надеждой, что сейчас это точно окажется оно, то самое, настоящее чувство, во имя которого можно свернуть горы. Но если любовь настолько великая сила, то она должна пронзать насквозь двоих одним быстрым движением, похожим на точный удар шпаги. Иначе какой в ней смысл? Безответность несет лишь боль разочарования да страдание из-за отчужденности, а я ими, несмотря на молодость, насытилась по горло. И один короткий поцелуй не в силах ничего изменить.
Я подошла к кофейне на двадцать минут раньше, чем планировала, и приготовилась скучать, однако подруга уже сидела за маленьким круглым столиком, погрузившись в изучение документов, разложенных перед ней аккуратными стопками. Белая блузка и голубой брючный костюм с серебристыми пуговицами выгодно подчеркивали каштановый оттенок волос Джиллиан, но придавали образу нетипичную строгость, даже неприступность. Обычно она такое не носит, значит, сегодняшний день выдался напряженным, и пришла она сюда сразу после заседания в суде, не успев ни переодеться, ни пообедать. Вот и большую чашку кофе почти опустошила в надежде притупить голод, пока ждет меня. Джилл нервно теребила тяжелую косу, периодически хмурилась и покусывала кончик простого карандаша, которым делала пометки. А еще она специально выбрала место в самом центре зала, лицом ко входу, получая порции внимания от каждого нового посетителя. Сегодня она выиграла наше негласное состязание: я-то всегда садилась подальше, стараясь избежать случайных встреч с кем-нибудь из знакомых.
– Флеминг, прекрати грызть все подряд! – строго сказала я, подражая манере нашей школьной учительницы математики. Она часто одергивала Джилл, когда та, замечтавшись, отвлекалась от урока.
– Но тогда я останусь голодной, – обиженно протянула подруга, подняв на меня огромные серые глаза, и откинула косу на спину. – Хотя лучше бы выбросить это все на помойку, я так устала!
Она махнула рукой на документы, швырнула на стол обгрызенный карандаш и кинулась ко мне в объятия. До чего же я соскучилась, пока ее не было в городе! Вдоволь наобнимавшись, мы сели за столик, сделали заказ и начали собирать бумаги: рабочий день окончен, пора отдыхать.
– А теперь представь, – тем временем рассказывала Джилл, – одна дамочка из Сарфелда клянется, что у мужа внезапно появились сверхъестественные способности и он пытается ее убить. Но полицию, разумеется, привлекать нельзя, лучше быстренько подать на развод и, раз уж супруг, по ее словам, все равно почти преступник, а значит, место ему в тюрьме, то совместно нажитое и добрачное имущество должно достаться ей! Сильно, да? При этом ведет она себя отвратительно: врет, хамит, суетится. Я уже неделю изучаю их документы и, кажется, схожу с ума. Точно говорю, контора хочет от меня избавиться, вот и придумала ссылку.
– А у мужа правда есть какие-то способности?
– Ну да, – фыркнула подруга, бросив быстрый взгляд на экран мобильника, – вчера не было, а сегодня вдруг появились! Где такое видано?
Клиенты юридической фирмы, в которой работала Джилл, обычно находились в стрессе и могли разбудить своего адвоката часа в четыре утра, потому что внезапно вспомнили подозрительные слова, сказанные несколько лет назад неверным супругом, или названивали без остановки, желая выговориться. Джилл привыкла держать телефон под рукой, брать его с собой в постель и в ванную комнату, поэтому командировки служили для нее настоящей отдушиной: там ей разрешалось не отвечать на звонки в нерабочее время. Прогулки по незнакомым городам, встречи с новыми людьми действовали безотказно, и Джилл возвращалась в Лардберг посвежевшей и бодрой. Даже сейчас, несмотря на легкое раздражение в голосе, я не сомневалась: подруга прекрасно провела те несколько дней в Сарфелде.
Меня всегда приятно поражало в Джилл стремление любить других людей. Она успела хлебнуть немало горя и не была наивной или глупой, но из-за мягкого от природы характера хотела жить среди доброты и честности, а раз перевоспитать весь мир невозможно, ей нравилось притворяться, что на самом деле все не так уж плохо. Годы практики – и притворство заменило ей реальный взгляд на вещи. Джилл научилась без особого труда оправдывать даже самые неблаговидные поступки и могла убедить саму себя в порядочности кого угодно. Конечно, у нее тоже случались вспышки гнева, но успокоившись, она извинялась первой, с готовностью протягивая руку в знак примирения. Своим нежеланием зацикливаться на обидах Джилл здорово облегчала всем задачу. Она обезоруживала искренностью, растапливала лед в отношениях открытой, ласковой улыбкой, буквально заставляя человека проявить великодушие и во всеуслышание объявить о прощении. У меня же не укладывалось в голове, как кто-то умудряется с ней поссориться; за годы дружбы я не нашла ни единого повода для недовольства. Наши интересы, вкусы и жизненные цели вообще не совпадали, но это не мешало наслаждаться обществом друг друга, а возможно, именно разница и спасала нас от соперничества или зависти. Одно я знала совершенно точно – делить нам нечего.
– Там я увидела Макса, – улыбнулась Джилл.
Я вздрогнула, услышав знакомое имя. Подруга рассказывала о поездке в городской суд Сарфелда, а я немного отвлеклась от повествования, когда в кофейню вместе с парой учителей ввалилась группа школьников после экскурсии. Дети галдели на весь зал, взрослые устало шикали на них, но Джиллиан ничего вокруг не замечала.
– Я увидела его еще при входе в зал заседаний, а когда посмотрела ему в глаза, то чуть не умерла, честное слово! Я влюбилась с первого взгляда, Эм! Веришь ли, со мной такого прежде не случалось! Но когда я освободилась, его уже нигде не было. Я расстроилась, пошла заедать горе в ближайший ресторан, а там сидел угадай кто? – твой Беккер, и угадай с кем? – с тем самым мужчиной. Потрясающее совпадение! Я подошла поздороваться, Беккер меня не сразу узнал, но потом, конечно же, познакомил с Максом, поэтому, – она, улыбаясь, развела руками, – можешь поздравить свое начальство с присвоением почетного титула городского сводника. Я даже продлила командировку на два дня, ничего не могла с собой поделать.
Так, значит, это Рив устроил! Недостающий фрагмент мозаики встал на место. Я искренне желала, чтобы Джилл наконец-то встретила приличного человека, который смог бы оценить ее по достоинству, и они бы поженились, и у них родились бы дети, да вообще получилось бы все, чего она долго ждала. Вчерашнее поведение Колмана не давало мне покоя, но Джилл действительно выглядела счастливой, говоря о нем, а еще моя всегда отличавшаяся плохим аппетитом подруга ела как в последний раз. Я не могла вспомнить, видела ли раньше ее такой довольной, поэтому поддалась чувствам, переполнявшим Джилл. Самое начало романтических отношений – прекрасное время, и мне очень не хотелось вмешиваться, но скрывать, что мы с Колманом знакомы, было ни к чему.
– Кажется, я знаю, о ком ты говоришь, – осторожно сказала я. – Макс Колман собирается вложить средства в нашу газету и уже приехал в Лардберг. Рив представил нас вчера на вечеринке.
Джиллиан посмотрела удивленно. Она явно ничего не знала о планах человека, которого восторженно описывала пару минут назад. На ее лице промелькнула растерянность, и я почувствовала себя виноватой из-за того, что принесла дурные вести, однако Джилл по своему обыкновению быстро взяла себя в руки и улыбнулась.
– Вечно мужчины все держат в секрете. Наверно, приехал дневным поездом. Конечно, надо будет поговорить с ним об этом. Хотя не обязательно, у них же там еще ничего не решено, я правильно понимаю? – Она закивала головой, наверняка придумав Колману подходящее оправдание и полностью удовлетворившись им. – Правда, Макс прелесть?
Ожидаемый вопрос. Я успела сочинить целую речь, с проникновенным «Джилл, милая, ты только не волнуйся…» в начале и с «я беспокоюсь за тебя» в конце. Меня так и подмывало выложить все, что я поняла о Максе Колмане. Он опасен, самолюбив и никогда не даст ей то, чего на самом деле она заслуживает! Но едва заговорив, я сбилась, внезапно осознав правду: нужных слов снова нет. Влюбленные женщины не слышат предупреждений, они следуют зову сердца и, пока чувства свежи, готовы идти по камням и гвоздям, не прося, не жалуясь, мечтая, веря в чудо. Я вспомнила Лили; восторг в ее глазах при виде нашего вчерашнего гостя – еще один пример могущества мужского обаяния. А если подумать, не только Лили крутилась около барной стойки больше, чем нужно. Вдруг окружающие правы, а я делаю поспешные выводы? Колман красив, богат и не читал мой роман, не это ли меня задело? Да, назойливость, доведенная лицемерием до крайности, – гремучая смесь, но вдруг произошла ошибка? Я сбежала слишком рано, не позволив ему объясниться, – зачем же еще он высматривал меня в ресторане? – а теперь вдобавок собиралась оскорбить лучшую подругу, обвинив ее в том, что она не в состоянии выбрать человека себе по душе. Да как я могу поступать так подло и лезть в чужую жизнь с непрошенными советами? Мне стало стыдно.
– Мы с Максом толком не успели поговорить. – Я пожала плечами, внутренне проклиная себя за трусость. – Так, перебросились парой ничего не значащих фраз.
Джиллиан нахмурилась и перевела разговор на другую тему.
– А как там поживает Беккер? – спросила она.
Я привыкла почти всем делиться с ней, поэтому, немного смущаясь и запинаясь, рассказала, чем закончилась прогулка под дождем, осмотрительно умолчав о видениях.
– Ну и ну! – криво усмехнулась Джилл. – Он наконец-то решился! А я думала, ему проще умереть одиноким ворчливым стариком, чем показать, что у него тоже есть чувства!
Я улыбнулась вслед за подругой, хотя не очень понимала, куда она клонит.
– Сколько он уже влюблен в тебя: год, два? – продолжала Джилл. – Жалко его, конечно, но нужно было раньше шевелиться. Ой, Марта, только не делай вид, будто ты не в курсе!
Я отрицательно помотала головой, а Джиллиан громко ахнула и зажала рукой рот, не веря своему открытию.
– Да что с вами, люди? Почему все боятся признаться, что умеют любить? Даже сами себе. В этом же нет ничего постыдного!
Казалось, она обращается ко всему человечеству в моем лице. Ее вопрос существовал не одну сотню лет, над ним бились лучшие умы, но так и не пришли к единому мнению, да и теперь вряд ли бы кто-то осмелился дать исчерпывающий ответ. Мне даже пытаться не стоит. Джилл каждый раз погружалась в отношения с головой, без страха и сомнений; влюбленная, она походила на девочку, которая скачет на одной ножке по цветущему полю, распевая веселые, полные надежды песенки. Ее любовь отличалась верой в будущее, моя – страданием. Я боялась быть отвергнутой, осмеянной, боялась, что прекрасное светлое чувство бросят на землю у всех на виду, растопчут грязными ботинками, а если часть его случайно выживет, то так и останется валяться никому не нужная, пока окончательно не сгниет.
– Марта, – Джилл говорила терпеливо и ласково, словно я была маленьким ребенком, а она – мудрым взрослым, который пытается растолковать элементарные вещи, – неужели мужчина станет проводить с женщиной столько времени только потому, что они вместе работают? Ты небезразлична ему.
– Раньше ты так не считала, – заметила я. – С чего вдруг передумала?
– Ну какая разница, с чего? Главное – это твои чувства! Слушай, я помню, сколько ты из-за него переживала, и уж если кто и должен с тобой объясняться, так это сам Беккер. Знала бы ты, как он расписывал тебя Максу в Сарфелде! Ты же у него самая талантливая, умная, тонко понимающая материал и вообще ценнейший – он так и сказал – сотрудник.
– Вот именно, сотрудник! Все остальное – реклама для потенциального инвестора и требования этикета в твоем присутствии.
