А вот когда окно покрывалось толстенным слоем куржака, да ещё и заледеневало полностью твёрдым каменным слоем, то скоблить приходилось чем-нибудь жёстким, чтобы уж наверняка совлечь ледяное препятствие, – частенько монеткой или ключами от квартиры, которые всегда на связке в кармане или на шее болтались (на ремешке, на цепочке, а то и просто на длинной верёвочке, на шпагате, скрученном из суровых ниток).
Иногда и ногтями люди сдирали со стёкол непросвечивающий слой той изморози противной, когда та рыхлой и не слишком крепкой оказывалась.
Да… были раньше такие времена… Куда деваться… И это тоже было. Лёд на стёклах оконных. Ледок, осмотру мешающий. Да-да… было… Как же без этого…
Н-да, это точно, так и было… было… было… В памяти многое осталось…
А память наша священна. Она всесильна. Она непреодолима. Память чтить надо.
Так и сейчас, применив знакомый, годами испытанный метод, и заставив «слепое» стекло всё же просвечивать, Василий через очищенную небольшую мутноватую овальную амбразурку пытался рассмотреть строения, стоявшие вдоль дороги, но… окошко опять запотевало и тут же снова замерзало. Тогда он начинал заново яростно дышать на него и в который уже раз продолжал раздвигать в стороны подтаявшие льдинки или тереть стекло пальцами… рукавом… носовым платочком…
На какое-то мгновение оно становилось более-менее прозрачным, сквозь него начинали просматриваться смутные и неясные очертания домов, машин и людей, но вскоре наново покрывалось изморозью. И опять всё скрывалось из вида. Ну, точь-в-точь, как тогда… – в детстве далёком…
Глава 54
Воспоминания чередой нахлынули на Кулькова
Да-да! Как наяву виденье пред глазами его возникло!
О, детство! Как в нём удаётся,
Младенцем глядя из гнезда,
Увидеть то, что остаётся
Навечно в сердце, навсегда.
Валентин Гафт
Отдалённые воспоминания из давно минувшего замечательного прошлого крутой волной накатились на задумавшегося Василия Никаноровича. Они обрушились на него, на бедолагу мечтательного, на страдальца маявшегося сверкающим цветным калейдоскопом, чудной семицветной радугой, ярким мерцанием, нежной розовой зарницей… а местами даже и сплошным заревом бордово-красным… сверкающим и огнедышащим…
Воспоминания навалились всем своим весом, всей своей значимостью, всей своей тяжелью, всей своей былой важностью и эпохальностью.
События тех давно минувших дней возникали у него перед глазами, наслаивались одно на другое, множились и многократно усиливались, выстраиваясь в логический и хронологический ряд. Как и должно быть. Как полагается в таких случаях.
Жизнь в воспоминаниях производилась. Та, прошлая Васина жизнь… в которой чего только не было… чего только не случалось. И хорошее было, и плохое. Сперва у него хорошего больше происходило. Затем плохого… Плохое через край переливалось.
Одно крутилось за другим, в очередь на показ становилось. Одна сцена за другой выстраивалась. Как в кино. Как в театре. Афиш только не было…
Время шло… Жизнь летела… Минуты… секунды… миги…
И вот перед ним предстала целая панорама из его счастливого детства, из близкого сердцу края, из его родного и любимого города.
Василий полностью погрузился в то далёкое время, когда вот так же скрёб плотную изморозь, образовавшуюся на трамвайном стекле. И одна за одной вставали перед ним памятные ему картинки. С самого-самого начала… С азов… Почти с рождения…
Вспомнилось всё: как крохотным карапузом по полу на карачках он ползал; как бегал по травке-муравке и кузнечиков зелёненьких ловил; как из песка возводил башни, сказочные терема и замки; как нежился с мамой и папой; и многое-многое другое.
Как они жили сначала в одном городе. Таком маленьком… с деревянными домиками. А потом переехали в другой. Побольше. С каменными зданиями. И в только что отстроенную двухэтажку вселились. В новый дом.
Там он обрёл своих первых друзей.
Там он Толей встретился, с которым жил в одном доме, учился в школе в одном классе, с которым сидел одно время за одной партой, с которым до сих пор дружит.
Папа с мамой водили его в ту пору в кино. В театр. В музей. В цирк. В зоопарк. Зверинцем он тогда назывался. Летом все вместе ездили на речку. Купались. Загорали. Отдыхали. Веселились. Вокруг бабочки красивые порхали. Птички летали. Лягушки квакали. Кузнечики прыгали и радостно стрекотали. Плисочки вдоль пыльной дороги скакали. Кукушка в лесу куковала.
Он всё это видел, как наяву.
Вот он с друзьями играет во дворе в разные детские игры: в прятки, в догоняжки, в выжигалы, в лапту, в настольный теннис.
Вот в школу пошёл, в первый класс – учился читать и писать; пионером стал… потом комсомольцем.
Вася радовался: какие славные у него мама и папа. Замечательные. Родные и добрые. Умные и приветливые. Весёлые и счастливые. Благородные. И любимые.
Родители всегда называли его солнышком и золотцем. Они его любили, лелеяли. Особенно мама. Она в нём души не чаяла. Всё для Васеньки. Для Василька. Для милого. Для золотца любимого. Для солнышка. Для голубка.
Вспомнилось, как из-за такого любвеобильного отношения к нему мамы, соседские и школьные ребятишки называли его, даже дразнили, маменькиным сынком. Пальцами в него тыкали. Укоряли, что он такой.
А он, как и многие сверстники, бесконечно чувствовал себя по-детски очень и очень счастливым, он был рад, что всё у него хорошо и даже прекрасно. И мечтал, чтобы всегда его любили и лелеяли. Чтобы вечно был праздник. Чтобы продолжался он нескончаемо. Чтобы неизменно Вася был весёлым и беззаботным.
Мальчик ликовал, что хорошо ему живётся. Что его любят… и он любит. Что у него есть Папа. Что у него есть Мама. Что у него есть друзья. Что он вместе с ними ходит в одну школу. И что у него есть лучший друг Толя, с которым он живёт в одном доме и учится в одном классе. И что сидят они на уроках рядом, за одной партой. И что у него самая хорошая, самая умная и самая добрая учительница Наталья Васильевна.
Но не долго праздники продолжались.
Однажды родителей не стало. Ох, как жалко.
Сначала умерла мама. Любимая. И они с папой остались одни.
Потом появилась мачеха. Злющая… презлющая… его ненавидящая…
Затем не стало папы. А вместе с его смертью у него не стало вообще ничего, потому что квартира, машина и дача в одночасье перешли к ненавистной ему «мамаше».
Оказалось, что папаня написал такое завещание, по которому единственному сыну ничего не полагалось. Или это была некая папина прихоть… или злые старания мачехи… или ещё что-то…
Вася рос, взрослел… Учился, потом служил в армии, затем снова учился и работал.
Потом ему не повезло с одной женой. Следом с другой… Остались две дочки, которые растут без отца. Без него.
На вопрос «как это получилось?» – он не мог дать себе ответа.
Может, он в этом виноват… Его косяки… Возможно, это его прегрешения. Быть может, из-за этого у него и дальше жизнь не заладилась. Вполне вероятно, что именно из-за этого у него настал так называемый «гаражный» период – долгая-долгая жизнь в своём удалённом от города гараже и почти круглосуточная работа на своей машине. Таксовал. Как и многие другие. Как друзья. Было такое время. Работа по однообразному маршруту на стареньком «Москвиче»: гараж – вокзал – гараж. Сколько лет он так провёл? Целых десять… Немало!.. Может, это расплата?.. За его грехи. А возможно, это было кем-то «запрограммировано» ещё задолго до его рождения?.. Как? Почему? Почему так-то…
Неужели это предки его грешили? А он теперь расплачивается… Или всё-таки это его вина? Личная. А? Вот он и тащит теперь свой крест. Да ещё на голову давит какая-то тяжель тяжеленная… Шапка какая-то… чужая… на глаза налезла… смотреть мешает…
Что за шапка? Мономаха?? Его?? Ну и дела… Ну и ну…
Но… как уж есть теперь… так и есть…
Ничего уже не попишешь… Ничего теперь не изменишь…
Судьба такая… Судьбинушка… На роду, видать, так начертано.
Ох, и тяжела же… эта шапка Мономаха…
Как от неё избавиться? А?? Помоги… Господи… Прошу тя… Боже…
Но, честно говоря, не всё так уж плохо в его жизни. Случались раньше и случаются теперь более-менее хорошие дни. Без разных этих… финтимоний. А это уже удача. Пусть маленькая, но своя. Не хочется ему быть пессимистом. Оптимизм его больше привлекает. И увлекает за собой. Но, жизнь – есть жизнь… Разная она!! Вот и в жизни Василия чёрные полосы нет-нет, да и сменяются на белые. Не всегда так, конечно, но бывает… На смену гиблых, серых и тяжких будней иногда приходят чудные, весёлые и радостные праздники. Небольшие… но всё же праздники. А это уже кое-что. Но… через какое-то время опять всё меняется в худшую сторону. Суровые будни снова становятся во главу угла.
Се ля ви… Да-да. Такова наша жизнь…
***
Кульков много страдал в этой жизни. Хотел, даже мечтал, грезил, чтобы всё изменилось к лучшему. Трудился изо всех сил. Барахтался как мог. Как та лягушка в банке с молоком. Из сказки. И из его детства. И прыгал он… как тот кузнечик на лужайке. Как стрекоза носился. Как жучки, паучки, букашки. Как муравей пахал.
Старался Василий Никанорович выправить шаткое и невзрачное своё положение. Много молился. На коленях стоял… Просил… Умалял… Вот Бог и услышал его. Жизнь наладилась. Едва-два… Повезло, наконец-то. Чуть-чуть…
Встретил Тоню… – и жизнь вообще переменилась! В лучшую сторону.
Счастье привалило!! Да ещё какое! Второе дыхание открылось.
Он вновь обрёл чувство любви. И у них всё стало хорошо. И они любят друг друга. С самой той встречи. С тех самых пор. И тогда любили. И сейчас любят. Обожают друг друга. И в том городишке они с любовью относились друг к другу. С настоящей. С обоюдной. С трепетной. Каждый божий день парочка вместе. Как голубки. Как воркуши. Они и трудились там вместе. И домик строили вместе. И в огородике копошились тоже бок о бок. И хозяйство вели своё общее…
А теперь они москвичами стали. Вместе. Оба. Вдвоём. И у них опять всё хорошо.
Приболел вот только немного. Но ничего, поправится. Выправится. Выздоровеет. Лекарство льготное появится у него. Выдадут ему. Обязательно. После того, как справку из Пенсионного фонда раздобудет. Куда же они денутся. Врачи-то. Они же не совсем зверьми стали. Или этими… зверями… Выпишут. По закону. Лекарство ему нужно. Да! Положено же!! Бесплатное. Хоть какое. Любое. Всё в помощь, как никак. Он прорвётся… сквозь все эти заслоны чёртовы. Они прорвутся… С женой вместе. Перемелется – мука будет. Терпение и труд всё перетрут. И любовь сделает своё дело. Дай-то Бог!
Вот ещё бы нищету преодолеть. Побороть бы её. Из бедности выкарабкаться.
Уже надоела эта бедность коварная и нищета беспробудная. Ведь жить-то не на что. Копейки на работе получает. И пенсия копеечная. Копеешная! Так сказала бы тётя Нэля, соседка его давнишняя. Славная она тётечка. Добрая. Мудрая. Ласковая. Табак нюхает для остроты мышления.
Глава 55
Наваждения… наваждения… наваждения…
Незванно и нежданно навалилось это чёртово наваждение
Вы не можете убежать от собственного наваждения,
вы можете только перестать поддерживать его.
Нисаргадатта Махарадж
Кулькову плохо стало, как только его пенсия в глазах возникла. Не сама пенсия, а её размер ничтожный. Мизер! Так картёжники говорят при игре на деньги, при игре на интерес. Так и недовольные своей пенсией и зарплатой люди называют то, что в кассе получают или по почте, или на карту банковскую. И не просто они это слово, на ноль похожее, произносят, а со злостью! С особой злостью!! Со звериной!! С ненавистью на всё происходящее в последнее… в постсоветское время!! И со слезами на глазах… Жаль им самих себя. И Родину, ещё недавно Великую… им жаль. А ещё злы они. Ох, как они злы!! На всё и на всех. Абсолютно. И на всё они способны. На самое-самое. Да-да! И это неоспоримо. В такую минуту лучше не попадаться им под руку. А не то… Сами знаете, что тогда будет. Да… медведя лучше не тревожить, не дразнить его, спящего. А медведи – это люди наши… российские… Они, люди наши, такие… если их раздразнить, если их раздраконить. Но сперва они просто злятся… На всех…
На себя они злятся. За то, что не сумели или не смогли получше устроиться в этом мире бушующем. В этой новой «демократической» жизни, как её теперь называют.
На власть они злятся, что она, наглая и подлая, бессовестная и беспардонная девица, так по-хамски «опустила» российских пенсионеров и тружеников, которые трудились всю свою сознательную жизнь, засучив рукава… совсем ещё недавно… и теперь трудятся от зари и до зари, от темна и до темна, не жалея живота своего, изо всех сил выполняя работу порой тяжёлую… даже каторжную… и копейки получая за это, всеми фибрами души стремясь хоть как-то выкарабкаться из нищеты этой беспробудной.
На общество люди злятся, что оно, чёрт бы его побрал, не способно противостоять этому наглому беспределу, который объявился в этом царстве-государстве после развала чудесного Советского Союза, после того, как почил в бозе великий Союз Советских Социалистических Республик.
В голове у Василия Никаноровича стали возникать образы великих людей древнего мира, которые умели сказать нечто по этому поводу. Сократ на горизонте появился.
Сократ другое говорит. Не говорит, а говорил. Вот его слова: «Бедный человек не тот, у которого нет ни гроша в кармане, а тот, у которого нет мечты».
Прав, конечно, Сократ. Но… поспорить с ним можно. Потому как мечта мечтой, а денежки денежками. Олигархи теперешние не мечтали об этом, а в роскоши купаются. Денег у них… – куры не клюют. Миллионы! Миллиарды! Триллионы! Триллиарды!
Хотя… Марк Аврелий согласен был с Сократом насчёт мечты. Насчёт мыслей. Ведь мысли и есть мечта. «Твои мысли становятся твоей жизнью», – вот что он озвучил. Молодец римский император. Умница. Как и друг Толя. Они, Марк и Толя, даже в один день родились: 26-го апреля! А это что-то значит… Это пророчество… Это наследие…
«Мои мысли, мои скакуны…» – несётся с экранов телевизоров песня современного представителя российского шоу-бизнеса. Также вперёд стремится. К прогрессу.
Ленин тоже призывал: «Рабочего человека никто не освободит от нищеты, если он сам себя не освободит. А чтобы освободить себя, рабочие должны объединиться по всей стране, во всей России, в один союз».
Оппа! Что это за союз такой?
О! Вот какой… Пролетариат!
Жалко, что пролетариат куда-то делся… исчез… вымер… испарился…
Бороться некому теперь.
«Что делать?» – Чернышевский Николай Гаврилович. Российский литературный критик, революционер-демократ, философ-материалист, публицист и писатель, теоретик утопического социализма. Очень хороший человек! И мудрый.
«Кто виноват?» – Герцен Александр Иванович. Русский публицист-революционер, писатель, педагог, философ. Тоже хороший человек! Очень хороший.
Кулькову вспомнились слова Мао Цзэдуна, бывшего китайского лидера: «Когда в джунглях нет тигра, царём становится обезьяна».
Интересно… что он хотел этим сказать? Как это с нами связано? Или не связано.
Хотя… в этом что-то есть… такое… этакое… определённое… Неужели, правда?
В Советском Союзе царей не было. Зато там, кем 6ы ты ни был: токарь, пекарь, повар, учёный, военный, студент… ты знал, что за спиной у тебя страна, которая тебе всегда поможет. А сейчас у нас за спиной такие товарищи… которые нам не! товарищи, которые только и думают, как бы тебя унизить, обмануть, обобрать, уничтожить, с землёй сравнять и на тебе бы ещё и нажиться.
Ох, боже ж ты мой… Помоги и помилуй… Спаси и сохрани…
SOS! SOS! SOS! Спасите наши души!
Опять вопрос от Николая Гавриловича Чернышевского на слуху: «Что делать?» Вопрос 1863-го года. «Chto dеlat?»
И ещё подобный насущный вопрос от Владимира Ильича Ленина: «Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения». Произведение В. И. Ленина, написанное в конце 1901 – начале 1902-х годов. Напечатано впервые в 1902 году.
А делать вот что надо… Именно это.
