Сергей Алферов "Не будите спящего героя"

Барвин хрюкнул в бороду. Ту историю знали все. Молодым и глупым кузнец отозвался на княжеский клич и отправился ловить волшебного зверя арысь-поле. Всё лето пропадал невесть где, в родную деревню вернулся грязный и заросший. Хохотали над ним все, от мала до велика. Всем известно, что бегает арысь-поле быстрее ветра, а когда присядет отдохнуть или спать ложится – умеет невидимым делаться, потому и поймать его нет никакой возможности. Посмеялся над простофилями князь.

– Староват я уже для таких забав, – пробормотал кузнец, пряча улыбку.

– Не пойдёшь, значит? Вот и я не пойду, – сказал староста. – Кого ж посылать? Не хватало ещё перед князем осрамиться.

– Ясное дело, срамиться не будем. Пошлём кого надо.

Кузнец почесал бороду. Хитрые глаза его сделались ещё хитрее.

– А, чтоб далеко не ходить, сынок мой, Молнезар. Парень он смекалистый и ловкий, сапоги на Масленицу со столбов снимает. В стенке он завсегда надёжей, вышибает по трое за раз. И дружки его пусть идут, Дубыня с Корсом. Один силён, другой умён. Компашка ладная.

Троица, уже оправившаяся от драки, как один, заулыбалась. Молнезар выпятил грудь и пихнул локтем Дубыню.

– Девка в походе нужна, – заявила попадья. – Еду стряпать, заштопать что или рану перевязать.

– Верно, матушка, – поддакнул поп и, на всякий случай, спрятался за капустой.

– Вот, Миленка, к примеру! – сказал Барвин.

Староста посмотрел на Тараса. Тот кивнул и густо пробасил:

– Милена моя не только штопать и стряпать обучена.

Кузнец, решив, что разговору конец, ухватил пузатую ведёрную бутыль, но Венд остановил его жестом.

– Погоди, Барвин. Молнезар, Дубыня… – пускай! Хваткие парни, неглупые. А вот если вдруг разбойники или чудище какое наскочит, как твои молодцы отбиваться будут, если кроме деревянных мечей и копий ничего в руках не держали, а из луков только по уткам да соломенным чучелам стреляли? Смогут они человека мечом рубануть? А кинжалом пырнуть исподтишка? А под дых садануть или слямзить чего, коли нужда придёт?

Кузнец даже зажмурился от негодования, борода его нацелилась на старосту.

– Ты что это, Венд, несёшь?! Они что – тати, чтоб шибать исподтишка?!

– Вот-вот! – сказал, кивая, староста. – Они – не тати, знамо дело. Для них главное – это добрая слава да молодецкая удаль. Только со своими простецкими мордами они в первом же кабаке без денег останутся, без одёжи и пожитков. Только с голыми задами, да с удалью своей молодецкой.

Попадья криво усмехнулась, поп захихикал.

– Что ж теперь? – сказал, хмурясь, Барвин. – По оврагам разбойников выискивать? Из темниц вытаскивать?

Венд покряхтел, покашлял, пригладил усы и ответил тихо:

– Зачем же по оврагам? Есть один поблизости.

От его вкрадчивого голоса смолк гомон, и стало слышно, как хряк в сарае чешет бок о стену, а на околице протяжно и заливисто кукарекает дурной петух.

– Тот, кто видел в своей жизни не только соседнюю Пойму и драку из-за девки, – продолжал Венд. – Кто кровь проливал. И свою, и чужую…

– Ты о ком это? – так же тихо спросил кузнец, хотя уже и сам всё понял.

***

– Ясно, – сказал Горчак, выслушав задумку старосты. – Чего уж тут неясного?!

Староста посмотрел на Барвина. Кузнец увлечённо ковырял пальцем скатерть, будто разговор его вовсе не касался. Тарас подпёр кулачищем голову и посматривал на Горчака со странным прищуром. Попадья сидела, будто аршин проглотив. Попа видно не было. Остальные гости тихонько ворчали. Никто на выручку Венду не спешил.

Горчак стоял, подбочившись. Роста не богатырского, худоват и не сильно складен, не широкоплечий и совсем не страшный, говорил негромко, будто нехотя, но отчего-то смотреть ему в глаза не хотелось.

– Рабочая скотинка, сирота безродный, продажный наёмник, одним словом – Злыдень, – продолжал он. – Возьму богатырей ваших под белы рученьки, поведу на подвиги, сохраню живыми-здоровыми, а вы за то поблагодарите: плетей не дадите, да взашей не прогоните. Верно? Всё я запомнил?

– Да что ты прямо как-то… – промямлил Венд.

Он ёрзал на лавке, словно никак не мог усесться поудобнее, то переплетал пальцы на толстом животе, то теребил серебряную пряжку пояса.

– Значит так, – сказал Горчак, скользнув взглядом по молнезаровой троице. – Наём – значит наём. Дело мне знакомое, и вас, так и быть, научу. Грамоту составим, по-заграничному, совсем как в Фольверке, которому мы давеча зубы повышибли. У княжеского наместника, а не у вашего дьяка. Слухи ходят, он без стакана горькой перо в руках удержать не может. Распишем всё подробно: что я делать должен, а что – нет, дабы недоразумений и непоняток не получилось. Долю мою укажем. Говорю сразу: славы мне не надо, беру монетой.

– Где же мы тебе посадника откопаем? – возмутился староста.

– Не моя забота. Я в герои не лезу, мне и под забором хорошо. Но, ежели не хотите мороки, можно иначе сделать. Я один пойду.

Староста вытер лоб и с трудом сдержался, чтобы не плюнуть от досады.

– Погоди, – проговорил он. – Твоя взяла. Пошлю к посаднику. Получишь долю. Только если с парнями что-то стрясётся…

– Не стрясётся! – прервал его Горчак. – Если будут слушать меня, как новобранцы воеводу. Ну, а захотят вернуться сами – тут уж неволить не буду.

Когда Горчак ушёл, кузнец долго тёр подбородок и хмурился, и вдруг посветлел лицом.

– Знаю я, что делать! – воскликнул он, потирая ладони. – Согласимся на всё, что он скажет, только и с него потребуем по полной!

– Это как? – спросил хмурый Венд.

Барвин сиял, как начищенный церковный колокол.

– Мы ему – долю, всё чин-чинарём. Но только если получим всё, что глашатай обещал!

– Полкняжества! – сказала, кивая, попадья.

– И княжескую дочку! – подхватил поп.

– И давно пора спровадить этого Злыдня подальше, – сказал кто-то уже в нарастающем гомоне.

– Святая истина! – пробормотал еле слышно староста Венд.

Кузнец ухватил бутыль, и теперь его никто не останавливал.

Глава вторая

Староста Венд сделал всё, как обещал: выловил княжеского наместника, выхлопотал грамоту, заплатил втридорога писарю за срочность и, не прошло и трёх дней, а пергамент уже был у него. Пусть старенький, потрёпанный и забеленный многократно, но зато – с ровным чистым письмом и печатью от посадника.

Парни уже давно были готовы выступать, и выходить порешили довстань, с рассветом. Вечер и ночь в Затоне не было слышно песен – никто не мешал посланцам отдыхать перед дорогой. Венд и Барвин, собравшись по-тихому в бане, пропустили по скляночке за то, что так ладно всё вышло с грамотой, за удачу для парней и за избавление от мозолящего глаза Злыдня.

Ещё до третьих петухов народ потянулся к околице. К восходу все были на месте. Кроме Горчака. Парни и Милена успели озябнуть на холодном ветру к тому времени, как он соизволил появиться.

Крепкий частый плетень, обмазанный глиной, возле которого они собрались, окружал Затон – воспоминание о трудных военных годах, когда, почувствовав людское горе, из лесу потянулись чудища и лихие люди. С тех самых пор и повелось вешать на плетни старые горшки, чтоб, разбиваясь, сигналили об опасности.

Провожать посланцев пришла чуть ли не вся деревня. Нахохленные, как воробьи, детишки, которых могла заставить подняться в такую рань только неуёмная любознательность, сидели рядком, зевали и ёжились.

Молнезар хорохорился, смеялся нарочито громко, шутил с девками, подтрунивал над богатым кафтаном Корса, украшенным бисером и золотым шитьём. В новенькой кольчуге, в блестящем шишаке и с мечом на поясе, сын кузнеца выглядел как настоящий богатырь.

Дубыня стоял в стороне, норовя притереться к толпе. Он стеснялся своего потёртого кожушка, да и не привык застить вожака.

Горчак подошёл, сбивая сапогами росу. Заспанный староста тут же молча сунул ему пергамент. Когда наёмник, не читая, сложил лист вчетверо и сунул за пазуху, Венд украдкой переглянулся с Барвином.

– Народ чего кучится? – обратился Горчак к старосте. – Забаву какую ждут?

Староста, не сказав ни слова, отвернулся и сплюнул.

Молнезар Горчака старательно не замечал. Милена, улыбаясь во весь рот, браво доложила:

– К походу готовы, господин сотник!

Наёмник отпихнул её взглядом и процедил:

– Сейчас проверим. Ну-ка, выкладывайте всё из мешков.

Староста замахал руками на парней: мол, давайте-давайте!

Когда они развязали котомки, Горчак обомлел.

Дубыня размеренно выуживал из мешка завёрнутый в чистое полотно каравай хлеба, целую голову сыра, копчёный окорок, трёх запеченных карпов, огромный шмат сала, десяток солёных огурцов, толстый пук зелёного лука, пузатую репу, несколько крупных, словно камни для катапульты, яблок, приторную даже на вид грушу, туес меда, баклагу кваса…

Корс, так же неторопливо, выкладывал книги.

Молнезар рюкзака не взял вообще. Кроме кольчуги, шлема и меча, он прихватил наручи и поножи из вываренной кожи, длинный кинжал, круглый щит, самострел с колчаном, полным коротких и толстых стрел, два топорика, сулицу, чекан и кистень.

– Шутки шутить надумали… – сказал Горчак, едва сдерживаясь. – Мыло где? Одеяла? Одёжа запасная?

Дубыня с Корсом одинаково заморгали и переглянулись, прислушался даже Молнезар.

– Где иголки с нитками? – всё больше распаляясь, продолжал наёмник. – Где снадобья? Вода? Плащи?

Корс, сгребая книжки обратно в мешок, проговорил обиженно:

– Я былины читал. Ни в одной про иголки с нитками не написано.

Милена хихикнула. Горчак подошёл к Молнезару, пнул сапогом в щит.

– Ты железок куда столько набрал? На войну собрался? Хлеб ты чем будешь резать? Топором рубить? Из вас хоть кто-нибудь огниво с трутом взял?

– Я взяла! – отозвалась Милена.

Горчак перекинулся на Дубыню:

– Ты жратвой мешок набил, а миску, ложку и кружку в бою будешь добывать? Котелок есть у кого-нибудь?

– У меня есть, – опять сказала девушка.

– Значит так! – Горчак глубоко вздохнул. – Жду всех здесь. Кольчуги не брать, еды – на три дня пути, книги выкинуть. Всё ясно? Из деревни ещё не вышли, а я уже злиться начинаю.

Пристыженные парни, понурившись, побрели обратно в деревню, только Милена осталась на месте. Горчак осмотрел её вещи. Хитрая девка захватила даже лопатку, моток верёвки, рыболовные крючки и леску. Кроме того, она взяла колчан со стрелами и лук в узком кожаном чехле.

Когда Горчак, не сказав ей ни слова, отошёл и уселся на свой мешок, Милена спросила сладким голоском:

– Надеюсь, наш воевода не забыл про карту?

Горчак выругался про себя: о карте он не подумал.

– А вот я не забыла, – девушка опять улыбнулась и протянула ему мягкий пергамент телячьей кожи.

Горчак развернул его и ахнул. Это было изделие настоящего мастера, на которое потрачен не один день кропотливой работы. Тонкое перо вырисовало извилистые берега Адунда. Лазурные ленточки рек бежали от бурых гор, стольный град Детинец сиял золотыми крышами.

Горчак опустил взгляд ниже, и тяжёлые воспоминания обрушились на него, как пятисаженный меднолобый таран на дубовые ворота крепости. Полесье, где, возле безымянной речушки он рубился по колено в кровавой воде, не чувствуя искалеченную ударом топора руку. Вежское Поле, широкая равнина на северной границе Фольверка, где против князя Ладомира выступила самая многочисленная за всю историю рыцарства армия, от флагов и ярких попон рябило в глазах, но, когда они сошлись, всё стало серо-бордовым – даже небо. Места, где он побывал, и в которых побывать мечтал, проплывали перед глазами наёмника, оживлённые рукой умелого художника. И Горчаку стало казаться, что не карта лежит на его коленях, а живое существо, мудрое и всезнающее.

– Я тут начертила дорогу, – сказала Милена, поглядывая на изменившееся лицо Горчака. – Мы с отцом так на ярмарку в Детинец ходили, когда на большаке неспокойно было. Обогнём озеро, потом правее возьмём, там через Рямы тропа есть. Ну, и дальше – на север, через лес. Я знаю кое-какие дорожки. С опушки – уже на большак. До столицы дня за четыре доберёмся.

Их Затон, маленькую деревеньку в три дюжины дворов, затерянную на южной границе княжества, обозначал крохотный, с божью коровку, домик.

– Откуда у тебя она? Никогда не видел, чтоб на карте был Затон.

Милена пожала плечами.

– Это я рисовала. У отца полно старых карт в сундуке припрятано, я и решила нарисовать одну, большую.

Горчак качнул головой, и вновь посмотрел на пергамент, где Милена наметила путь.

Между Затоном и Детинцом зелёным пятном лежал Бор – старый лес. Вглубь его, где темнели болота Рямы, отваживались заходить только самые отчаянные охотники. В лесу нарисованное чудище, встав на задние лапы, как леопард на гербе Фольверка, оскалило жуткие клыки.

– Не опасная дорога-то? Болота да леса?

– А меч тебе на что? – хмыкнула Милена, ткнув в висевший на поясе Горчака длинный клинок в обтянутых кожей ножнах, с клеймом в виде перекрещенных молотов поверх пламени на навершии. – Опасней на большаке, где трактиры и бродяги всякие. А в лесу какие опасности? Волки с медведями?

– Кроме волков много чего есть, – буркнул Горчак. – Тебе, поди, в лесу ночевать не случалось?

Милена мигом распознала подначку.

– Ох, не случалось, добрый молодец! Я всё на шелках да на пуховых перинах, – сказала она, сокрушенно качая головой. – А вот ты, добрый молодец, лешего встречал в полнолуние? Волкодлака обёрнутого, носом к носу? Лапы голодного оплетая на собственной шее не доводилось чуять? А может ты индрика видел?