Водяница
Екатерина Шитова
Смерть мамы перевернула привычную жизнь двенадцатилетней Гули. Родная бабушка, которую Гуля никогда прежде не видела, забирает ее к себе, в глухую деревушку Заозерье, где девочке предстоит учиться жить заново.Пытаясь найти друзей, Гуля сталкивается со странностями местной жизни – люди запираются в своих домах сразу же после захода солнца, ведь с наступлением ночи из темных глубин Черного озера выходят другие "жители" Заозерья…Мистическая повесть о крепости родственных связей, о хрупкости души и силе духа подростков, о дружбе и предательстве, и, конечно, о первой любви.
Екатерина Шитова
Водяница
Глава 1
В этой истории все началось со смерти. У Гули умерла мама. Случилось это неожиданно и от того страшно. Еще утром она была дома – сушила феном волосы, красила губы сливовой помадой, стоя перед зеркалом в прихожей, варила Гуле макароны на обед. А потом мама, как всегда, нарядная и густо надушенная, пошла на работу и… попала под машину.
Гуля десятки раз пыталась представить этот момент, но не могла, не складывалась у нее в голове эта картинка. Мама всегда была осторожной и аккуратной, она и Гулю учила этому – осторожности и аккуратности. И что же? Получается, все это было ни к чему? Тысячи людей в мире ежеминутно перебегают дорогу в неположенных местах, а мама переходила дорогу по пешеходному переходу, и ее сбила машина. Как? Почему? За что?
Когда Гуля узнала об этом, она даже не заплакала, просто сильно удивилась. А когда в их квартиру пришли незнакомые женщины, представившись работниками органов опеки, она разозлилась, взяла на руки Снежка, свою маленькую беспородную собачонку, лохматая белая шерсть которой торчала в разные стороны, и закрылась в своей комнате. Они с мамой обе не очень-то любили гостей, привыкли быть вдвоем.
Отца у Гули не было, мама рассказывала, что он когда-то давно уехал в сложную и опасную экспедицию, да так и не вернулся. Гуля не знала, правда это или нет, но особо не грустила без папы, потому что мама всегда была рядом. Она была ее лучшей подругой, ее главным советчиком, ее единственным авторитетным взрослым. И вот ее не стало. Гуля уже была не маленькая, она знала, что иногда так бывает, в жизни случаются разные потери, но она никак не могла поверить, что именно сегодня потеря случилась с ней.
Время в день маминой смерти текло медленно. Женщины из опеки о чем-то шептались вполголоса на кухне, ходили туда-сюда, стучали и скреблись время от времени в запертую дверь, звали Гулю по имени. Гуля не откликалась. Она ходила из угла в угол, гладила поскуливающего Снежка, передвигала с места на место своих коллекционных кукол, подходила к трюмо и внимательно рассматривала свое бледное, серьезное лицо. Ее темные, короткие волосы были растрепаны, но сегодня можно было не расчесываться. Какая разница, как она выглядит? Все равно мама уже не скажет ей, что она похожа на домовенка Кузю. А на мнение остальных ей было наплевать.
Гуля несколько раз подходила к окну и смотрела, как ее подружки сидят на качелях во дворе и обсуждают что-то взволнованными голосами, эмоционально жестикулируя. Может, они говорили о смерти ее мамы и о том, что Гуля больше не выйдет с ними гулять, потому что ее отправят в интернат для сирот? Наверное, так и есть… Она на их месте так бы и сделала – обсудила бы с выпученными глазами все подробности случившегося. Как жаль, что она не на их месте! Гуля прижала лицо к стеклу и скорчила смешную рожицу. Девочки криво улыбнулись и помахали ей рукой, но она не стала махать им в ответ.
Когда в комнату к Гуле проникло оранжевое закатное солнце, она загрустила. В это время, обычно, мама возвращалась с работы. Гуля встречала ее во дворе со Снежком, и потом они вместе поднимались по лестницам на пятый этаж. «Ходить по лестницам надо пешком, чтоб не отрос лишний жирок”, – так всегда говорила мама, отпирая дверь длинным ключом. Мама вообще была веселая по жизни и часто шутила. Несмотря на то, что ей иногда приходилось несладко.
Сегодня мама не вернется с работы, не расскажет Гуле новый забавный случай, произошедший на работе. Ее не нужно встречать во дворе. Она вообще никогда больше не придет ни в их двор, ни в Гулину жизнь. Мама умерла. Гуля шептала эти слова, и ее снова и снова обжигало осознанием случившейся трагедии. Она села на пол, взяла Снежка на руки и прошептала в его мохнатое ухо:
– Как же мы теперь будем без мамы-то?
Снежок лизнул Гулю в нос теплым, шершавым языком, но сейчас ее это не рассмешило. Что-то большое и черное росло в ее душе, поднималось к самому горлу, отражалось в глазах.
В дверь Гулиной комнаты снова постучали.
– Уходите! Я не выйду! Я не поеду с вами! – закричала Гуля.
Как же надоели эти тетки из опеки! Десятый раз они пытались выманить Гулю из комнаты. Она прислонила ухо к двери, чтобы послушать, что на этот раз они ей скажут, но из коридора вдруг послышался совсем другой голос – тихий, вкрадчивый, он принадлежал кому-то чужому, незнакомому.
– Гуля, открой. Это я, твоя бабушка Евдокия. Я приехала за тобой. Давай знакомиться. Можешь звать меня баб Дусей.
Гуля отпрянула от двери, округлила от удивления глаза. Какая еще бабушка Евдокия? Какая еще баб Дуся? У Гули перед глазами возникло худое, печальное лицо женщины, которую она видела только на старой черно-белой фотографии в мамином фотоальбоме. Фотография не была вклеена на картонную страницу вместе с другими, а лежала, спрятанная под кожаную обложку. На обратной стороне фото простым карандашом было небрежно написано “мама”.
Евдокия была мамой ее мамы, Гулиной бабушкой, которую она никогда в жизни не видела. Вот только… У Гули внутри все напряглось и похолодело. Она снова подошла к двери, прислонилась к ней ухом.
– Ты же умерла много лет назад, – растерянно проговорила девочка.
За дверью послышался тревожный шепот.
– Тебе твоя мама так сказала? – баб Дуся вздохнула и цокнула языком, – Вот они, обиды-то, к чему приводят.
Баб Дуся помолчала немного, а потом заговорила громче.
– Что поделать, мамка твоя была упрямой, как ослица. Вечно, что в голову себе вобьет, с тем уж не поспорить. Разобиделась да и вычеркнула меня из своей жизни, будто я и вправду умерла.
– Так ты все это время живая была, что ли? – растерянно спросила Гуля, и в душе у нее затеплилась надежда.
– Конечно, живая! Стою у твоей двери живехонька!
Гуля вздохнула с облегчением. Жить с родной бабушкой будет гораздо лучше, чем в интернате. Интернат для сирот представлялся Гуле той же самой тюрьмой – с двухъярусными койками и решетками на стенах. Ребята во дворе рассказывали, что в интернате головы бреют налысо, чтобы вши не разводились! Гулю часто раздражали ее пышные, непослушные кудри, но бриться налысо она точно не хотела!
– Может, хватит уже переговариваться сквозь стенку? Открой! Сама увидишь, что я жива и здорова, – нетерпеливо воскликнула баб Дуся.
Гуля сдвинула вправо защелку и осторожно выглянула из-за двери. Баб Дуся в упор посмотрела на нее. Она была невысокого роста, худая, но крепкая, жилистая. И она вовсе не была похожа на древнюю старушенцию, которую уже успела представить себе в голове Гуля. Седые волосы баб Дуси были аккуратно уложены в пучок на затылке, лицо, покрытое сеточкой морщин, было все еще красивым и выразительным. Да и в целом, выглядела она бодро и моложаво для бабушки.
Несколько мгновений баб Дуся внимательно рассматривала внучку, которую видела впервые в жизни, потом обняла ее за плечи и прижала к своей жесткой груди. Гуля уткнулась в черное старомодное бабушкино платье, пропахшее сухой пижмой и нафталином, потом обхватила ее длинными, тонкими руками и не выдержала, разревелась. Человек может долго носить в себе слезы, но стоит его искренне пожалеть, и они тут же прорвутся наружу. Горячие капли без остановки катились из глаз Гули, падали на бабушкино платье. Гуля судорожно всхлипывала и завывала, оплакивая свое великое горе.
– Поплачь, девочка моя, не держи в себе! Проплакаться обязательно надо, иначе боль на душе черным камнем ляжет, – неожиданно мягким голосом проговорила баб Дуся.
Гуля рыдала все сильнее и сильнее. Вскоре ее жалостливые вопли стали разноситься на всю квартиру.
– Может, скорую вызовем? Вколют ей успокоительное, полегче станет. Все-таки такое потрясение для неокрепшей психики! – неуверенно предложила женщина из опеки.
Баб Дуся строго взглянула на нее, непрерывно гладя Гулю по растрепанным волосам, потом достала из кармана своего платья бумажный сверток, сунула его в руки женщине и сказала.
– Чем ребенка химией травить, иди на кухню да чай завари. Это травушки покойные. Гуля выпьет и уснет тут же крепким сном.
– Вы уверены, что ей такое можно давать? – недоверчиво спросила женщина, разворачивая сверток, в котором захрустели сухие травы.
– Нужно! – баб Дуся строго зыркнула на обеих женщин, – Тут всего-то озерная сон-трава да таволга. Специально с собой взяла, знала, что пригодятся. Лучше этих трав ничто не успокаивает.
Женщина пожала плечами, понюхала сухие травы и пошла на кухню ставить чайник.
Через час Гуля крепко спала. Ее напоили травами, а когда она уснула, Баб Дуся укрыла ее теплым пледом и вошла на кухню к женщинам.
– Значит, точно решили, Евдокия Андреевна? Забираете девочку к себе? – устало спросила та, у которой был вечно растерянный взгляд.
– Забираю, – уверенно ответила баб Дуся, – дом у меня большой, добротный, огород ухоженный. Козы, куры – молоко, яйца, все свое. Проживем.
Женщины дали ей на подпись бумаги, и, наконец-то, ушли. А баб Дуся вошла в спальню к Гуле, села на край кровати и долго сидела так в темноте, уставившись в окно, за которым мигал огнями ночной город. Снежок, спящий в ногах Гули, внимательно смотрел на незнакомую женщину и тихонько рычал. Баб Дуся взглянула на пса и положила ладонь ему на голову.
– Ну-ну, не рычи, будь смирным! А будешь мешаться – я тебя быстренько приструню!
Снежок перестал рычать, заскулил тихонько и положил морду на лапы.
***
Гуля почти не запомнила похороны. Все смешалось в ее голове в нелепую черно-белую круговерть. Бабушка поила ее успокоительными травами, и ей все время хотелось спать, в голове вместо мыслей болтался густой кисель. Очнулась она, когда баб Дуся повезла ее в деревню, в которой прожила всю свою жизнь. Деревня называлась Заозерье. Гуля там ни разу не была, но по рассказам мамы, она знала, что Заозерье было глухоманью, в которой из двадцати домов жилых было всего четыре или пять. Гуля не хотела раньше времени думать о том, чем она будет заниматься в этой глуши, где нет ни друзей, ни магазинов, ни кинотеатра, ни библиотеки, куда она ходила в городе раз в неделю. «Все равно, так лучше, чем в интернате,» – думала она.
Гуля смотрела в окно старого автобуса и крепко прижимала к себе Снежка, который тихо поскуливал от того, что не любил ездить в транспорте. На глаза Гуле то и дело накатывали горячие слезы, она вытирала их краем рукава. Баб Дуся иногда поглядывала на нее, гладила по коленке и шептала на ухо: “Ну-ну, не грусти, Гуленька, скоро уж приедем. Познакомлю тебя со своей упрямой козой Вишенкой”.
Но автобус все ехал и ехал по ухабистой дороге, которая без конца виляла то вправо, то влево. Немногочисленные пассажиры подскакивали на каждой кочке, ворчали себе под нос и устало вздыхали. В автобусе сидели одни старики, некоторые из них посматривали на Гулю с любопытством, словно ей среди них было не место. Гуля и сама чувствовала себя так, будто она пришла на пенсионерскую встречу без приглашения.
За окнами автобуса мелькали деревья, лес тянулся бесконечным зеленым полотном, изредка уступая место зеленеющим полям, извивающимся, словно змеи, речкам и озерам причудливых форм, а потом лес снова поглощал собою все пространство. Гуле природа вокруг казалась мрачной и пугающей. В городе было светло и днем и ночью, шумно от людей и машин, а в лесу было сумрачно, тихо и одиноко. Когда на Гулю накатила очередная тоска по матери, она сжала зубы и уткнулась лицом в лохматую шерсть Снежка.
– Все будет хорошо, Снежок. Мы как-нибудь с тобой справимся, привыкнем, правда же? – прошептала девочка, успокаивая пса.
На самом деле, она пыталась тем самым успокоить саму себя. Это очень грустно и очень страшно – потерять самого родного человека в двенадцать лет, а вместе с ним потерять и все свое привычное и родное, даже само детство…
Мотор старого автобуса вдруг натужно закряхтел, а через пару секунд заглох. Водитель неприлично выругался, выскочил из кабины, открыл капот и стал что-то крутить там гаечным ключом. Целый час до пассажиров долетали его эмоциональные матерные словечки. Гуля таких слов никогда прежде не слышала. За то время, пока автобус стоял, она успела погулять со Снежком по лесу и съесть сухарик, который ей сунула баб Дуся. Аппетита совсем не было, но бабушка заставила ее есть через силу.
Когда водитель, весь перепачканный мазутом, наконец, сел за руль и с третьей попытки завел мотор, со всех сторон раздались радостные возгласы стариков. Гуля посмотрела на баб Дусю – та сидела, выпрямив спину и с тревогой смотрела перед собой, лицо ее при этом было очень бледным и взволнованным. Гуля занервничала.
– Бабушка, с тобой все в порядке? – тихо спросила она.
Баб Дуся словно очнулась от забытья. Посмотрев на Гулю, она выдавила из себя улыбку и проговорила нарочито бодрым голосом:
– Все хорошо, Гуленька. Так, вспоминаю разное… Да все о маме твоей думаю.
Гуля отвернулась к окну и снова, уже в который раз, проглотила комок подступивший к горлу. Но хлынувшие из глаз слезы она остановить не могла – они покатились по ее щекам прозрачными каплями.
***
Заозерье встретило Гулю туманной прохладой. До конечной остановки они с баб Дусей ехали вдвоем – все остальные старики-пассажиры вышли раньше на странных остановках по требованию, где ничего, кроме леса, не было. Их с баб Дусей шофер высадил на автостанции в Заозерье, которая представляла собой деревянную будку с маленьким окошечком для продажи билетов.
– В следующий раз нескоро в вашу сторону поеду, Евдокия Андреевна. Бывайте!
Баб Дуся махнула шоферу рукой.
– То есть, у вас сюда автобусы редко ходят? – обеспокоенно спросила Гуля.
– Почти не ходят, нет надобности, – ответила баб Дуся, не глядя на Гулю.
Развернувшись, автобус уехал обратно, поднимая клубы пыли на пустой дороге. Гуля тут же оглянулась по сторонам и засмотрелась на большое озеро, раскинувшееся за деревней. Но баб Дуся не дала ей вдоволь полюбоваться видами. Она подхватила обе сумки – свою и Гулину и торопливо засеменила по дороге, усеянной коровьими лепешками.
– Не отставай, Гуля! Иди быстрее! Нужно успеть добраться до дома до темноты. Очень уж не вовремя сломался автобус! – с тревогой в голосе сказала она.
Гуле очень хотелось прогуляться по деревне, размять ноги после долгой дороги, но спорить с баб Дусей она не стала. Накинув на плечи рюкзак, она взяла на руки растерянного и слегка напуганного Снежка и побежала за бабушкой, которая уже свернула с широкой дороги на тропинку, идущую между старыми деревянными домами, большая часть которых была заброшена.
– Чегой-то ты, Дуся, так поздно по улицам бродишь?
Низкий скрипучий голос донесся со двора, заросшего кустами смородины. Он принадлежал маленькой, сгорбленной старухе.
– А тебе-то что, Галина Петровна? – недружелюбно буркнула в ответ баб Дуся.
– Да ничего, интересно просто! Привезла к нам, что ль, кого?
Баб Дуся махнула рукой в сторону Гули.
– Внучку из города привезла, – крикнула она, не замедляя шага.
– Внучку? Ну и ну! Такую молоденькую – и к нам? Заскучает поди, – ответила старуха, глядя им вслед.
– У нас скучать некогда! – ответила баб Дуся и помахала соседке рукой на прощание.
Снежок гавкнул на старуху, и та, махнув на него рукой, скрылась в своем покосившемся доме.
Гуля и баб Дуся дошли до дома как раз за несколько минут до того, как темнота накрыла деревню – как будто на маленькие, неказистые домики кто-то взял и набросил сверху темное покрывало. Баб Дуся бросила сумки на пол, торопливо заперла дверь изнутри на массивный железный засов и только тогда облегченно вздохнула. Снежок тут же принялся обнюхивать новое место. Он еще не понял, что это его новый дом. Да и Гуля сама пока что этого не поняла.
Пока она снимала свой рюкзак и развязывала шнурки на кедах, баб Дуся успела обойти комнаты и плотно задернуть все занавески на окнах. После этого она зажгла две керосиновые лампы, одну оставила на кухне, а другую отнесла в маленькую комнатушку, откуда крикнула Гуле:
– Тут будешь жить, Гульнара! В этой комнатке когда-то мамка твоя жила. Теперь вот ты будешь жить…
Гуля зашла в комнату и села на край аккуратно заправленной кровати, Снежок подбежал к ее ногам и лёг рядом, тихо поскуливая. Гулю вдруг накрыло чувство, которое часто возникает в душе, когда впервые оказываешься в незнакомом месте. Чувство неуютности – как тоска, только острее и неприятнее. Гуля обхватила себя руками. Еще чуть-чуть, и она разрыдалась бы, но от тяжелых мыслей ее отвлекла баб Дуся. Она принесла старое фото в деревянной рамке и поставила его на тумбу рядом с кроватью. С фотографии широко и беззаботно улыбалась девочка – щекастая, озорная, с двумя растрепанными косами.
– Мамка твоя! – сказала баб Дуся, – такая озорница была! "Шило в попе" – так ее называли в детстве. Я ей в тот день говорю, мол, Галенька, фотограф придет, будет тебя снимать, не носись, как конь, по двору да платье новое побереги! Так она по двору-то носиться не стала, ушла тайком с ребятами на поляну, и там до того они разыгрались, что пришла она домой, а весь подол-то у нового платья рваный. Пришлось фотографу ее только по пояс снимать. Попало ей, конечно, от меня тогда!
Баб Дуся уставилась в пол, лицо ее сделалось грустным и задумчивым. Гуля накрыла ее морщинистую руку своей рукой и проговорила:
– Интересно ты, бабушка, рассказываешь. Мама мне почти ничего о своем детстве не говорила.
