Дед Степан решительно отказался брать внучку в тайгу. Однако девочка выследила охотников и отправилась по их лыжне. «Гляну, будет ли толк от нашей помощи, и к вечеру вернусь домой», – решила Аня.
Тайга-тайна
Апрельский полдень щедро поливал солнечным дождём таёжные деревья. Каждая пихточка, сосёнка с усладой купалась в этом оживляющем потоке света и тепла. Солнечный дождь побуждал к движению жизненные силы, спавшие всю долгую зиму под корою, в корнях деревьев, и они затаённо пробуждались, тихо радуясь весне и продолжению жизни. Деревья дышали, как дети, неслышно, утайно. Изредка эту тишину тревожил шорох снежного оката с веток, да на полянах охал, постанывая, оседающий, умирающий снег. Только родственная, сострадающая душа могла чувствовать, видеть эти картины солнечного омовения воскресающего таёжного леса.
Аня с распахнутыми глазами и душой зачарованно всматривалась и вслушивалась. С деревьями, стоящими у лыжни, девочка встречалась как с родными: кого поцелует, кого обнимет, кого по головке погладит, кому ветвь-руку приласкает.
– Просыпайтесь, живите, пойте, радуйтесь, – шептала счастливая Аня.
На всём пути девочка не встретила пока ни зайца, ни белочки, ни птицы.
– Видно, Ангел всем работу дал, – размышляла она, – ну и хорошо, дай Бог, может, и выручим мараляток. Полететь бы сейчас и увидеть, где мои друзья, где несчастные мараляточки.
Аня покатилась по затяжному склону, словно крылья, разбросила руки. И вдруг… неведомое, странное состояние овладело её телом, почудилось, что руки её стали упругими и сильными крыльями, и вся она – лёгкая, летящая, неземная. Это чудо длилось несколько мгновений, но девочка осознала – такого чувства полёта она ещё не испытывала, даже скатываясь с крутых гор, даже прыгая с трамплина. Анюта остановилась, осмотрелась, подняла голову и увидела над собой одинокое маленькое серебристое облачко. Оно висело неподвижно, но как только она заскользила по лыжне, облачко тоже двинулось по небесной дороге.
Живой родник
– А-а-нька! – возглас оторвал девочку от странного облака. – Вот шустрик, ты ли, чо ли?
Справа от лыжни, шагах в сорока, Аня увидела стожок сена и возле него двух бородатых мужчин.
– А где мой дедушка?
– Дедушка твой с мужиками пошли лечебницу посмотреть да тропы будут от неё пробивать к хребту. А ты, случаем, не с энтого облачка к нам пожаловала?
Мужик задрал голову к небу. Посмотрела вверх и Анюта, но вокруг солнца во все края разливалось только синее бесконечное небо.
– Нетути, – удивился мужик, – а ведь испужала малость, холера небесная. Мы уж с Петром кумекали, не планетяне ли явились по наши души. Ведь пошти на стожок уселась энта посудина, под облачко замаскированная.
– В башке щас ишо гудит, – пробасил второй мужик.
– Мы вроде пьяных исделались, присели, а тут и ты обозначилась, – вновь заговорил первый мужик, в котором, приблизившись, Аня узнала деда Ивана, дружка своего дедушки.
– Нетути, – снова крутанул бородой дед Иван, – ну Анька, не девица, а орлица, как на крыльях пять кэмэ по тайге отмахала.
– Да уж вовремя! – зарокотал бас моложавистого бородача, – Бох нас оборонил чистой душой перед нечистой силой.
– Я дедушку искать пойду, – сказала девочка, чтобы оборвать непонятный ей разговор.
– Ступай, Светлая, ступай по лыжне. Они здесь, недалече.
Лыжня привела Анюту к маленькому озерку.
– Это ты лечебница? – почему-то вслух спросила Аня.
– Ле-чеб-ни-ца, – девочка то ли услышала эхо, то ли вода голосом родника прошептала.
– Дак тут больше двух маралов и не поместится, – рассудила она.
– По-мес-тит-ся, – прозвучало в ответ.
Вокруг источника девочка увидела следы косуль, маралов, заячью тропку, отпечатки птичьих лапок. «А водица-то и вправду, видно, целебная», – обрадованно подумала Аня.
– Це-леб-на-я, – теперь уже не на голос, а на мысль отозвался родник.
– Ты что, разумный, говорящий?
– Ра-зум-ный, го-во-ря-щий, – ответил тихий голос родника.
Девочка опустила руку в источник. Вода была почти горячая, ласковая. Потом выпила из ладошки целебной водицы, омыла потное лицо, открыла глаза и увидела над озером то самое облачко, что явилось ей недавно, и, вскинув в неосознанном порыве ручонки к этой притягивающей большой серебристой птице, напевно заговорила:
– Летать хочу,
Хочу летать
На тучах-облаках,
На звёздах,
На луне.
Но кто поможет мне?
Но кто поймёт мои мечты?
Ах, облачко, пойми хоть ты…
И вдруг снова, как и при спуске со склона, Ане почудилось, что она – лёгкая, летящая, неземная.
– Внученька! – донёсся вроде издалека родной голос.
Как будто проснувшись, девочка обернулась и увидела своего деда.
– Господи, прости и помилуй, – крестился дед.
– Ты чего, дедуля?
– Эт, вот померешшилось значит, кха…
– Что тебе померещилось, деда?
– Ды так маненько чой-то, а так ничо, – лепетал перепуганно дед, не решаясь сказать внучке, что видел её одновременно поднятой в воздух и на снегу стоящей. Дед приблизился к внучке, ощупал её дрожащей рукой и уже спокойнее перекрестился:
– Господи, прости меня грешного, глаза солнце перегрело.
И тут же, заминая свою растерянность, он возвысил голос:
– Тебя кто суды пригласил, мне зверей спасать али с тобой нянькаться?!
– Не серчай, дедулечка, я осмотрелась, чую, поможем маралятушкам. Теперь могу и домой.
– Спеши, Анночка. Тропа в тайге немеряна и на лыжах – не на мерине.
– Торёная, пристылая лыжня помчит меня быстрей коня.
– Удалая девка, удалая, да сила в тебе пока малая. Выдюжишь?
– Сама не сдюжу – лыжи заставлю, довезут.
– Ох, стрекоза, погодь-ка.
Дед снял с плеч тощий рюкзачишко, вынул краюху хлеба и сало.
– Вот, держи, – протянул он ломоть хлеба и кусочек сала, – смажь зубы салом – и лыжи побегут сами.
Анюта сунула припасы в карман куртки и, повернувшись, заскользила по лыжне.
– Лыжи в наледи не вымочь, камус заледенеет – не уедешь, – напутствовал дед, – да мамке моей поклон передай. Завтре к вечеру, може, явимся.
Девочка обернулась и молча помахала рукой.
Во-ры, вра-ги
– Ах, какая же земля умница, хитренькая, – удивлённо размышляла на ходу Анюта, – до обеда один бок греет под солнышком, а с обеда – другой. И кто это так устроил всё ладно: солнце греет землю, дождик её поливает, а она – большая добрая Мама – не устаёт детей рожать и нянчить, и кормить, и поить… И место каждому ребёнку своему находит: и цветку, и пихточке, и орлу, и оленю, и мышке, и людям. И все родня друг другу.
Вот и стожок сена. Бородачей возле него не было. Девочка прошла немного и усмотрела их в лощине – они тянули маленькие копёшки сена для маралов.
– Хорошие люди, дай Бог вам здоровья, – прошептала она бабушкиными словами.
Лыжня, притаяв днём под солнцем, к вечеру крепла от морозца и ветерка. Шагалось легко. За спиной осталась уже большая часть пути, было ещё светло. Аня решила не вспугивать стайку солнечных снегирей. Они так шумели и торопились найти в снегу сбитые их собратьями ягоды калины, что не услыхали, как к ним почти вплотную подошла лыжница. Ягоды на ветках калины, видимо, уже давно склевали рябчики и глухари, и вот теперь птахи шумно искали упавшие когда-то в снег объедки. Несколько снегирей, от слабости или воспитанности, съёжившись, сидели в сторонке и поглядывали на взбудораженных борьбой за крохи съестного собратьев.
Аня достала хлеб, мелко искрошила его в шапочку и разбросала в сторонке от калины на открытом месте с твёрдым настом. «Здесь не вдруг-то затопчут», – решила она. Первыми заметили летящие крошки «воспитанные» птички. Они перепорхнули на полянку, осмотрелись и, не пугаясь девочки, принялись ужинать. Через несколько секунд одна из них чуть привзлетела и просигналила в сторону стайки:
– К нам, здесь вкусно и всем хватит.
– Ешьте, маленькие, ешьте, слабенькие, птенчиков выводите, – приговаривала Аня, – пусть деревьям и травам веселее живётся от песен ваших.
Стайка дружно перепорхнула на зов, а заботница, разделив сало зубами на маленькие кусочки, нанизала их на веточки калины.
– Птички умные, найдут и спасибо скажут, – рассуждала она.
Надо ребят поднимать, кормушки для птиц устраивать.
– Ну вот, зубы смазала салом, теперь лыжи пойдут сами, – со смехом повторила она дедовы слова.
Не успела Аня десяти шагов отмерить, как вздрогнула: тишину раскололи хлёсткие выстрелы – один, второй, третий… Стреляли где-то не очень далеко впереди девочки и, видимо, в логу – эхо несколько секунд металось по отлогам от гривы к гриве.
– Кто же это, в кого? – растерянно спросила себя таёжница. Анюта резко ускорила ход, почти до бега, хотя на камусных лыжах и шагом-то идти – не чай пить. Зорко поглядывая по сторонам, она резво шла уже минут двадцать, но ничего подозрительного не замечала.
– Но что это? – Она услыхала и вскоре увидела с криком кружащих ворон. Не без труда Аня расшифровала их возмущённые возгласы:
– Кар-аул! Кро-овь, во-о-оры, вар-р-ва-ры, вра-а-аги, гра-а-би-те-е-ли…
Сердце девочки учащённо забилось. Она поняла: кто-то ранен или убит. Кто? Лыжница шла вскинув голову, наблюдая за вороньём и вслушиваясь в их истошные крики. Неожиданно её правая лыжа потеряла опору, и девочка упала.
– Кро-о-овь! А-а-а! – заголосила Аня испуганно и звонко. Кровавая дорожка пересекла и нарушила лыжню. Осмотревшись, таёжница всё поняла.
– А-а-а-аа, Ма-а-ма, – продолжала уже в слезах кричать девочка. – Де-е-да-а-а!
Рядом с Аней на ветку черёмухи опустился молодой ворон.
– Ан-ра! – позвал он.
– Ко-кос-трик, – рыдая, отозвалась девочка, – кого тут уби-уби-ли?
– Слабую мать-маралуху мы вели в хороший лог, как указал нам Ангел. Но двое белых людей вышли на её след и остановили её сердце.
Аня поднялась и, всё ещё всхлипывая, спросила:
– А где, где эт-ти во-воры?
– Вон они, – повернулся Костря и вытянул шею.
Шагах в двухстах двое в белых защитных халатах тащили воровскую добычу к стоящей невдалеке большой автомашине.
– Сто-о-йте! – рванулась в их сторону Аня. Но её бег по целику оказался недолгим: на спуске лыжи с наста влетели в рыхлый снег, и преследовательница, упав, запуталась в лыжах, палках, увязла в снегу.
Вороны, чувствуя человеческую поддержку, зашумели ещё напористей и воинственней:
– Ка-ра, кар-ра придёт! Кро-во-пий-цы! Убий-цы! Дер-жи!
Однако задержать браконьеров было уже невозможно: барахтаясь в снегу, заступница видела, как из кабины выскочил ещё один человек и помог затащить тело маралухи в кузов. Ещё несколько ударов потрясённого детского сердца – и автомобиль скрылся. Аня сидела в снегу и тихо плакала от сострадания и бессилия. Рядом опустился Костря и торопливо заговорил:
– Они остановили большое сердце матери, но маленькое сердце ещё живёт – спасать надо!
– О ком ты, Кострик? – не поняла девочка.
– Быстрее за мной, – вспорхнув, позвал он.
Маралёнок Марик
