Леонид Фролович Егоренков "Из далёкого детства"

Из далёкого детства
Леонид Фролович Егоренков

Автобиографическое повествование автора, родившегося в победном 1945 году, знакомит читателей с послевоенным детством, с родителями, с сельской школой.

Леонид Егоренков

Из далёкого детства

Глава 1. Мои родители

Чем больше я углублялся в изучение своей родословной, тем ближе и понятнее мне становились родственные связи, казалось бы, незнакомых людей, появившихся в начале 20-го века или 150-200 лет назад. Изучая историю своего рода, нам с двоюродным братом Николаем Шамаровым удалось установить более 800 родственников, среди которых дороже всех для меня, являются, конечно, родители. О них я и расскажу в начале повествования.

Мой отец – весточка из девятнадцатого века

Фото №1. Ф.В. Егоренков в 30-е годы прошлого столетия.

Так случилось, что жизнь двух поколений – отца и моя – захватывает три века. Отец, Фрол Васильевич Егоренков, родился в 1895 году. Это 19-й век, а я, его сын, продолжаю жить в 21-м столетии. В Метрической книге Петропавловской церкви села Овсорок я нашёл запись о рождении моего отца: «Родился 11, крещён 13 августа 1895 года в д. Младенск, отец – крестьянин Василий Николаевич Егоренков, мать – Гликерия Алексеевна, воспреемники – крестьянин деревни Младенск Иван Карпин Прохоров и девица Акулина Андрианова, крестили священник Вас… (дальше – неразборчиво) и исправляющий дела псаломщика Яков Соколов».

Вот здесь я впервые узнал, отчество моего деда Василия, а значит, легче будет идти вглубь ветвей родословного дерева. Ни бабок, ни дедов я не застал. Бабушка Гликерия в 33 года умерла «от зуба», оставив троих малолетних детей, в том числе, моего отца, на попечение деда Василия.

Дед Василий в одиночку детей «довёл до ума», и когда старшие завели свои семьи, доживал свой век с младшим сыном Николаем. Дед Василий родился в 1854 году, долго служил в царской армии, поэтому женился уже к сорока годам. Мой отец остался жить на «родовом корне», к началу Первой мировой войны женился на «крестьянской девице Матроне Семеновне Селивёрстовой, 16 лет от роду».

Перед венчанием приключилась интересная история. Родители вели отца свататься на конец деревни в семью Стёпиных, но свите перегородила дорогу сваха от другого дома и начала отговаривать:

– Зачем вы идёте туда? Там девица больная, да и вся семья их нерабочая!

Родители поддались на уговоры, и зашли в другой дом, засватав невесту из рода Селивёрстовых.

Летом 1915 года отец ушёл на войну. Первую мировую войну отец помнил по длительным маршам к месту боевых действий под дождём и зноем, в мороз и слякоть. Во всех случаях единственной верной спутницей была солдатская шинель, которая заменяла в походе и кровать, и одеяло, и подушку. Порой войска шли без остановки пятьдесят – шестьдесят верст, и тогда солдаты приноравливались спать на ходу, опираясь, в тесной колонне, на плечо друг друга, чтобы не упасть. Когда обоз с полевой кухней отставал от колонны, солдаты переходили на сухой паёк в виде сухарей. Однажды «на австрийском фронте», как говорил отец, он попал под газовую атаку противника. Много сослуживцев погибло. Отца выручил ротный командир, по совету которого отец дышал через смоченную в болотной воде полу шинели, пока ядовитое облако не рассеялось

После возвращения с войны отец устроился работать на железной дороге. Но в семье началась череда неудач. Вскоре умерла жена, оставив двоих дочерей. Вторая жена тоже рано ушла из жизни. Третью жену похоронил, прожив с ней года четыре, после нее остались сын и дочь. Отец совсем отчаялся. Через некоторое время судьба свела его с моей будущей матерью. Она вернулась в соседнюю деревню из Кубани, куда устремились многие жители Центра России в голодный 1933 год в поисках лучшей доли. Но неприспособленная к другому климату, к другому укладу жизни, вынуждена была вернуться, похоронив в чужой земле и мужа, и родную тётю.

В доме появилась хозяйка для отца и мать для детей, хоть и не родная. Старшие дочери устроились на работу и вышли из семьи. Появились новые дети. Наладился быт. По общему признанию многих к концу тридцатых годов стала налаживаться жизнь в деревне. Но снова вмешалась война. Сколько же испытаний доставил людям двадцатый век!..

Война круто изменила жизнь. Два года занимали немцы Младенск. Потом при отступлении немцы угнали семью на Запад, разлучив с отцом. Их долго держали в концлагерях, потом отдали в батраки в прибалтийские хутора. За эти три года войны и скитаний родители похоронили младенцами Васю и Катю, родившихся уже накануне и в дни войны, без вести пропал Миша. Отцу и матери с первенцами Иваном и Николаем посчастливилось вернуться домой живыми.

События послевоенной жизни.

Первым после войны родился я (30.05.1945г.). На моё младенчество пришлись голодные 1946 – 1947 годы, когда люди пухли от голода. И опять, как в древние времена людского мора от эпидемий и неурожаев, в деревне объедали лебеду, липовый лист, дробили кору деревьев, хлеб замешивали на мякине, картофеле, семенах сорняков. Такой хлеб пекла и моя мать. Потом появились еще две сестры и брат. А всего нас, детей, было у отца двенадцать человек, троих унесла война.

После войны отец был принят на прежнее место работы, где всё-таки платили твёрдыми деньгами, а не трудоднями, как в колхозе. Вообще Министерство путей сообщения открывала большие возможности своим работникам. Отец дважды был в санатории. Наряду с лечением там организовывались культурно-массовые мероприятия. Под большим впечатлением отец находился от экскурсии в Киево-Печерскую Лавру. Доводилось ему слышать на концертах выступления Козловского и Лемешева, видеть на арене цирка борьбу Ивана Поддубного.

У отца был приятный серебристый тембр голоса. И когда он что-то напевал, напоминал Козловского. Неслучайно он любил слушать по радио арии, песни, романсы в исполнении этого великого певца. Но сам принимался петь, только когда выпьет. Чаще всего он выводил слова песни: «Когда я на почте служил ямщиком…»

Фото №2. Старшая дочь (1916г.р.) отца на встрече односельчан с бывшим командиром партизанского отряда им. Буслаева Симаковым. Вторые справа: 1-й ряд – дочь Евдокия, второй ряд – её муж Константин.

Отец гордился своим сорокашестилетним трудовым стажем. После увольнения с железной дороги в связи с пенсионным возрастом устроился работать поближе к дому. Был даже прицепщиком у молодых трактористов. Механизаторам – а отец стал относиться к этой категории колхозников – выдавали на трудодни гораздо больше зерна, чем рядовым колхозникам. Вырастали дети. Стали появляться деньги: мать получит пенсию, отец получит пенсию, да ещё родители продолжали подрабатывать. Ушли причины для ссор.

Специально воспитанием детей отец не занимался. Стеснялся проявлять, глубоко прятал в себе чувство нежности к детям. Но по отдельным признакам его поведения была заметна мера отцовской любви. В детстве нам редко перепадали лакомства. В вагон-лавке отец «выручал» железнодорожный паёк сахара. Сахар представлял собой большие твёрдые куски в виде призм, пирамид. Во время чаепития за столом отец разбивал в ладони тыльной стороной столового ножа кусок на мелкие осколки, которые поровну раскладывал у каждого едока. И мы пили чай вприкуску. Большую часть своего сахара отец складывал на божницу, за икону Николы Угодника. Туда же шли и появляющиеся изредка баранки, пряники. Потом все эти лакомства, собранные из отцовской доли, «перекочёвывали», как к голодным птенцам, в наши рты.

Отец не владел какими-то особыми навыками мастерства. Вся жизнь его проходила в дежурствах стрелочника. Ну и, конечно, в повседневных хлопотах крестьянского быта он делал всё, что должен уметь делать сельский житель: заготавливал сено на зиму, содержал скотину на дворе, поправлял соломенную крышу дома, ставил вокруг огорода забор, сплетал на год пару десятков лаптей и свивал из лыка десятки метров верёвок, устраивал подвал для хранения продуктов питания, заготавливал дрова, сажал и убирал с семьёй огород и выполнял множество других повседневных дел…. Мы с детства на примере отца учились этим нехитрым житейским премудростям, и до сих пор благодарны ему за то, что он научил нас уважать труд.

Отец любил рассуждать о политике в стране, интересовался новостями окружающего мира, выписывал сразу три – четыре газеты. А радио он не выключал круглые сутки. После семидесяти лет у него стал ослабевать слух, и громкость репродуктора раздражала мать.

В последние годы жизни отец пристрастился к чтению книг, стал постоянным читателем местной библиотеки. Я видел у него и толстые тома Пушкина, и книги в оранжевом переплёте из собрания сочинений Майн Рида, и произведения забытого русского писателя Писемского, которые особенно нравились ему.

Сколько помню, отец всегда на вид был щуплым, с глубокими складками кожи на лице, ввалившимися щеками; над глубокими близко поставленными глазами нависали седые, выгоревшие от времени брови; сутулился редко, и стройная фигура с длинной шеей, прямой орлиный взгляд придавали ему вид высокого человека. Голову покрывала седина медленно, волосы слегка кудрявились. Из-за дальнозоркости самому ему было трудно бриться. И безопасной бритвой на его морщинистых щеках и шее, как правило,

Фото №3. Дети – Фроловичи трёх поколений (слева направо): Анна-1930 г.р., Анастасия-1921 г.р., Николай-1938 г.р., Екатерина-1949 г.р.

.орудовал я, поначалу нанося порезы. Он заклеивал ранки кусочками газеты, подбадривая меня не бояться. Потом я наловчился, и отец не брился до тех пор, пока я не появлюсь дома. Только усы, которые он отрастил ещё в дореволюционной молодости, когда начал пробиваться первый пушок, по традициям мужской половины человечества того далёкого времени, никогда не трогал. Но однажды, когда я после окончания учебы в институте приехал работать в свою деревню, при очередной процедуре бритья отец решительно заявил:

– А ну-ка, сынок, срезай их совсем к чёртовой матери! – имея в виду свою основную гордость – усы.

Мать изумлённо вплеснула руками: невиданное дело, чтобы решиться на такое на старости лет.

Отец вообще крепко привязывался к вещам. Мог бесконечно наматывать под обувь обмотки времён Первой мировой войны, носить до дыр полувоенный френч, нахлобучивать на голову картуз железнодорожника, пока совсем не изломается козырёк. Он до смерти не расставался с очками в круглой оправе, обёрнутой тонкой спиральной лентой из целлулоида (точно такие были у актёра Папанова в фильме «Лето 1953 года»), приобретённые после войны на рынке наугад. У них была +1 диоптрия, хотя требовались очки на +4….

На семнадцать лет старше матери, отец всё время собирался умирать. Только сроки назначал так: «вот женю старшего сына Ваню и умру», «вот встречу Лёню из армии и умру», «вот выучу Катю в институте, тогда и…». Но когда мать упрекнёт:

– Что ты заладил: умру да умру, ещё меня переживёшь! – отец соглашался, – да, я доживу до отцовских лет, он умер в восемьдесят два и мне столько же на роду написано.

И покинул отец этот мир действительно в восемьдесят два года, когда все дети определились в своей судьбе. Отец умирал спокойно, как говорят, «в здравом уме и твёрдой памяти». Четвёртого июня был тёплый солнечный день. Отец долго сидел на ступеньках у входа в дом, сняв кепку и подставив голову под жаркое солнце. Солнечного удара он не боялся никогда. Ночью мать разбудили слова:

– Марья, Марья, ноги мёрзнут, накрой!

Мать укутала ноги. Излишнее ночное беспокойство отца вызывало тревожные мысли. Мать взяла его руку. Рука была необычно холодная. Мать поняла: это конец. Погладила остывшую руку мужа и произнесла:

– Прости Хрол, если что не так….

Отец в ответ чуть шевельнул пальцами и в три часа пятого июня 1977 года окончательно затих.

Предки моей матери. Род Сычёвых

Фото №4. 1914 год. Три сестры Сычёвых перед длительной разлукой. Крайняя справа – бабушка Мария держит за руку мою двухлетнюю мать.

Моя мать, в девичестве Мария Семёновна Шамарова, вышла из большого рода Сычёвых – Шамаровых, который обосновался в деревне Полом Жиздринского уезда Калужской губернии.

Сычёвы представляли собой зажиточный род крестьян. У родоначальника Афанасия в 1824 году родился сын Николай, у которого было три сына: Сергей, Логгин и Михаил. У Сергея с женой Евдокией Матвеевной родились семеро детей. Марфа уехала в Сибирь в период НЭП искать лучшей доли. Пётр и Акулина умерли младенцами. Иван, предположительно, был репрессирован и сослан в Сибирь.

Моё поколение помнит, как бережно в семье относились к старым фотографиям. У моих родителей в доме самыми дорогими реликвиями были божница в святом углу с образами Божьей Матери и Николая Угодника и простая рамка на стене с фотографиями. В центре рамки выделялся групповой портрет молодых женщин в праздничном наряде, характерном для Жиздринского уезда перед революцией. Скоро фотографии исполнится 110 лет. Интересна предистория встречи этих женщин.

1914 год. В деревню Полом, что находится недалеко от уездного центра Жиздры, заезжает пятнадцатилетняя девица Ирина Сычёва. Здесь она родилась, здесь живет её семья. Но сама она давно вышла из дома. И причиной тому было полное посвящение своей жизни служению богу. Сызмальства её завораживало церковное пение. Ирина постоянно пела в местной церкви, по Великим дням бывала на клиросе Собора Александра Невского. Прошло четыре года с тех пор, как она стала послушницей Шамординского монастыря. Полтавской семье паломников приглянулась девочка из певчего хора монастыря, и с благословенья игуменьи Ирина согласилась пойти в ту семью няней. Она захотела встретиться с близкими родственниками, перед тем как переехать в далёкую Полтаву.

В многодетной семье Сергея Афанасьевича Сычёва младшую Ирину очень любили. Сам Сергей Афанасьевич из крестьян выбился на воинской службе в унтер – офицеры, теперь в Поломе владел небольшой торговой лавкой. Во всей округе он один из немногих был грамотным. Подтверждением тому являются часто встречающиеся свидетельские подписи его в метрических книгах Успенской церкви за неграмотных односельчан. И теперь по случаю встречи с любимой дочерью Ириной (на фото – посредине) он привез на лошадке фотографа из Жиздры и собрал вместе старших сестёр Марию (на фото – справа) и Наталью (на фото – слева) из соседних деревень, куда они уже успели выйти замуж.

Женщины, запечатлённые на снимке, наслаждаются ещё мирной крестьянской жизнью. Нашла по душе занятие юная монашка Ирина. Породнила два крупных рода в Поломе Мария, став женой сельского красавца и мастера – золотые руки, отличного столяра и бондаря – Семёна Шамарова. На снимке она держит за руку двухлетнюю дочь – мою мать. Замужем в деревне Озерской находится и Наталья. Ещё ничто не предвещает в сельской глубинке войну. Но первый тревожный звоночек начала трагедии двадцатого века в семье прозвучал: два года, как умерла их мать. Потом мужья будут призваны на Первую мировую, грянут события революций и Гражданской войны, изменившие привычный уклад жизни сестёр…

О дальнейшей судьбе Ирины Сергеевны и судьбе насельниц Шамординского монастыря я подробно расскажу в главе «Крещение».

Жизнь средней сестры Натальи Сергеевны была короткой, но не менее трагичной. После того как умерла мать, её выдали замуж «в чужую деревню» за вдовца, у которого на воспитании оставался малолетний сын. Общих детей у них не было. А вскоре умер и муж. В конце двадцатых годов, ещё в период единоличного хозяйствования на селе, Наталья забрала к себе осиротевших детей своей старшей сестры, рано ушедшей из жизни, и по совету родни женила своего пасынка на племяннице (моей будущей матери).

В первоначальный период коллективизации по стране разразился голод. В поисках лучшей доли многие крестьянские семьи из Жиздринского района потянулись на Кубань, как им говорили, на вольные хлеба. В 1933 году поехала туда и Наталья Сергеевна с молодой семьёй. Но Кубань их встретила полупустыми станицами, в которых местное население тоже еле сводило концы с концами. А тут ещё прожигающие ветра из плавней черноморского залива, несущие болезнетворные микробы. Неприспособленные к другому климату переселенцы стали массово болеть. Вскоре Наталья Сергеевна с пасынком заразились малярией, и были похоронены на чужбине.

К старшей сестре Марии Сергеевне, моей бабушке, первоначально судьба была благосклонна. Засватали её за Семёна       Егоровича, завидного жениха, тоже из большого, крепкого рода Шамаровых. Первенцем в их семье родилась моя мать. Тут подоспела Столыпинская реформа. Семён Шамаров вместе с некоторыми односельчанами вышел с наделом из деревни Полом на вновь образованный хутор Алексинский. Молодая семья построила дом и баньку к нему, выкопала колодец, заложила яблоневый сад. И когда после нескольких лет хозяйственной неразберихи в стране Советская власть объявила НЭП, эта усадьба на уединённом хуторе здорово выручала семью.

Мой дед Семён был известным на всю округу бондарем. Кроме бочек, дежек, лоханок, ушатов хорошо мастерил телеги, сани, шил конскую сбрую. Продукция натурального хозяйства деда шла на обмен, продавалась на базарах Жиздры и Дятькова. Выручка позволяла содержать растущую семью.

Под стать деду была и бабушка Мария. Она была хорошей хозяйкой, умела и ткать, и прясть, и одежду шить. Этому же научила и своих детей. Но нелепо, рано оборвалась жизнь Марии Сергеевны. От обычной для нашего времени простуды. Основная тяжесть по присмотру за оставшимися семью сиротами легла на старшую сестру – ту двухлетнюю девочку с фотографии, – пока она не вышла замуж.

Из всех детей только трое дожили до старости, в том числе, и моя мать, пройдя почти весь двадцатый век с его бурно меняющимися историческими событиями: коллективизация с голодовкой, Отечественная война с жизнью в оккупации и в немецком концлагере, послевоенное восстановление хозяйства с напряжением всех сил, Горбачёвская перестройка…

Предки моей матери. Род Шамаровых