Владимир Старк "Недостающие фрагменты картины мира"

Недостающие фрагменты картины мира
Владимир Старк

Только нравственная высота Бога может дать Ему моральное право на безусловное превосходство, на безусловное доверие и почтительность человека. В руки такому Богу можно было бы спокойно вверить и мир, и себя. Но для того чтобы допустить истинность евангельского образа Бога, следует хотя бы обосновать резонность человеческих страданий, попускаемых Богом, объяснить их бытийную неизбежность, объяснить логично и рационально, безо всяких мифологических благоглупостей. На этот, и другие «проклятые вопросы», которые порождают насмешки атеизма и демагогический лепет богословия, мы и попробуем далее ответить…

Владимир Старк

Недостающие фрагменты картины мира

    Лев Толстой

За что можно уважать Бога

Добиться уважения, славы, общественного признания можно тысячей разных способов, но пасть во мнении окружающих можно только нравственным падением, даже если это падение будет основано на клевете. Очернить человека можно, только открыв что-либо безнравственное в его словах и поступках. И если обнаружится, что человек, вызывающий всеобщее восхищение, жесток, эгоистичен, подл, лжив, лицемерен, агрессивен, преступен, то неизвестно, что перевесит в его оценке: восхищение его талантом или презрение к его моральному облику. При определенных обстоятельствах люди могут относиться с уважением и к откровенным подонкам, но такая беспринципность обычно порождается клановой солидарностью, личной заинтересованностью или нравственным бесчувствием.

Кто выше: мерзавец с высоким социальным статусом или маленький, но благородный человек? Например, Бетховен высказался по этому вопросу категорично: «Я не знаю иных признаков превосходства, кроме доброты».

Нравственное чувство дает нам странное в своей бездоказательной неоспоримости свидетельство того, что моральное превосходство превыше любого другого превосходства, что моральное превосходство – это превосходство правды, правоты и справедливости, даже если мы не можем ни предметно определить атрибуты нравственного, ни хоть сколько-нибудь объективно измерить их.

А если проблему морального превосходства перенести на Бога…

Человек поклоняется Богу из страха и выгоды, потому что от Бога зависит благополучие человека. Но чего стоит почтительность, основанная на страхе и корысти? А нравится ли Богу раболепие расчетливых и трусливых лицемеров? А вдруг абсолютная власть над миром принадлежит Существу недостойному: честолюбивому, тщеславному, надменному, бездушному, жестокому, мстительному? Ведь страдания и несправедливости всего мира во все века как бы и свидетельствуют о Боге не очень хорошо. Что если Бог действительно тиран и самодур, которому наплевать на человеческие страдания, но которому очень нравятся страх, лесть и раболепие? Заслуживает ли Он в таком случае хотя бы пренебрежительной снисходительности со стороны человека? А если человек может быть морально выше Бога, то не является ли это превосходство человека над Богом фактическим, безусловным превосходством?

Тезис о внеморальности Бога, оставляет за Богом право быть бездушным, жестоким и мстительным Тираном. Например, сделать бытие человечества трагичным и глядеть на вечные страдания миллиардов людей, наслаждаясь местью за то, что один такой простодушный человечек много тысяч лет тому назад укусил его яблоко. Внеморальный Бог не заслуживает даже уважения со стороны человека, знающего цену добра и зла. А впрочем, до претензий ли к моральному облику Бога, когда надо свою шкуру спасать, тут и Великому Садисту поклонишься.

Почему у верующих не возникает моральных сомнений о Господе, который более всего желает, чтобы люди Ему поклонялись и нахваливали Его? А зачем Ему это надо? А надо ли? А не потому ли Господь так ревностно относится к поклонению человеков, что это человек создал Бога по образу и подобию своему? Человек вылепил образ Божий сообразно привычному типажу человека-господина: властолюбивого, тщеславного, любящего раболепие. Такой Бог для нравственно уродливого человека совершенно естественен, вот человек и не задаётся вопросами о Его моральном облике. Богословие старается смягчить ветхозаветный образ Бога лестью, но пользовательский образ Бога не в догматических комплиментах, а в обыденной модели вероисповедания, в менталитете рядового верующего, для которого Бог – это мелочный и мстительный Тиран – Законник, непрестанно посылающий человекам наказания, но которого в лучших традициях человеческого лицемерия следует называть любящим Отцом.

В богословской традиции нет проблемы теодицеи. Нет темы оправдания Бога за существование зла и страдания в мире, который Он создал. Проблему теодицеи богословие решает очень просто: «за грехи». И всё. Вопрос закрыт. Вот, например, злой господин с мерзким нравом бьёт раба в своё удовольствие, а раб не смеет даже задать вопрос: «за что?», только приговаривает про себя: «за грехи, за грехи, за грехи». Примерно такую позицию и занимает Церковь по проблеме зла и страдания. Однако в библейской книге Иова Господь предпочёл позицию Иова, задававшего Ему трудные вопросы, а не позицию его друзей, предлагавших Иову страдать безропотно.

Если мы взглянем на образ Божий явленый в Сыне, то легко заметим, что рабское поклонение Богу без надобности, и не потому что Господь большой либерал, а потому, что в демонстрации рабского ничтожества нет ничего доброго и даже смирения нет, но есть только желание польстить Великому Честолюбцу своим раболепием. Совершенно очевидно, что человек исчезающе ничтожен перед величием Создателя, и в выпячивании этого факта нет никакой моральности, но есть театральное смиренничание, в котором церковная традиция усматривает великую добродетель. Упование на возможность обольстить Бога своей рабской униженностью – тщетно, ибо честолюбие чуждо и противно Богу. Смирение своей гордыни перед ближним – вот истинное смирение перед Богом, и это не благочестивое пустозвонство, так Иисус учил.

Из новозаветного Откровения человеку стало известно, что Бог есть Любовь, что Бог нравственно совершенен. А вот нравственная высота могла бы дать Богу моральное право на безусловное превосходство, на безусловное доверие и почтительность человека. В руки такому Богу можно было бы спокойно вверить и мир, и себя. Да и знать о Боге человеку ничего более не надо, всё богословие было бы гораздо достоверней, если бы исходило из одного только этого представления о Боге.

Но для того чтобы допустить истинность евангельского образа Бога, следует хотя бы обосновать резонность человеческих страданий, попускаемых Богом, объяснить их бытийную неизбежность, объяснить логично и рационально, безо всяких мифологических благоглупостей. На этот, и другие «проклятые вопросы», которые порождают насмешки атеизма и демагогический лепет богословия, мы и попробуем далее ответить…

О целесообразности страданий

Человеческие страдания обусловлены тремя типами причин:

Злая воля другого человека.

Дискомфортность мироустроения.

Неудовлетворенные желания.

Для тех, кому третий пункт показался неуместным, приведу несколько цитат.

«Страдание есть результат несоответствия между желаемым и имеющимся».

    X. Марти

«Желание по природе своей – страдание».

    А. Шопенгауэ

«Суть несчастья в том, чтобы хотеть и не мочь».

    Б. Паскаль

«Нет беды тяжелее незнания удовлетворения».

    Лао-Цзы

«Люди обыкновенно не столько наслаждаются тем, что им дано, сколько горюют о том, чего им не дано».

    В. Белинский

Как это ни парадоксально, но стремление к довольству, счастью и благополучию само по себе является недовольством, несчастьем и неблагополучием, и чем сильнее страсть к преумножению своих благ, тем сильней страдание. То, что мы воспринимаем как недостаточность нашего бытия – это, как правило, лишь страдание нашей ненасыщаемости, которую невозможно удовлетворить, как невозможно потушить пожар соломой.

Если человек болен или голоден, то он страдает по объективным причинам. Если же человек не болен и не голоден, то желания, превосходящие эту меру благополучия, несут страдание уже в самих себе. Чувство достаточности бытия (счастье) определяется не мерой благополучия, но бесстрастным отношением к мере своего благополучия.

Господь Бог мог бы сделать наш мир сколь угодно изобильным, но Господь не в силах насытить неумеренность даже одного человека, поскольку невоздержанный человек ненасытен в своем стремлении к удовольствиям, комфорту и богатству. Как нет предела совершенству, так нет предела и совершенству того, что человек невоздержанный мог бы хотеть. Исход человеческой неумеренности возможен разве что в безраздельном потреблении благ всего мира, или как гласит даргинская пословица: «Был бы мир пловом, а я – ложкой».

Господь Бог мог бы сделать наш мир сколь угодно изобильным, но преизобильность была бы убийственна для жадного, ленивого, невоздержанного человека. Невоздержанный человек пропал бы в условиях совершенного изобилия, как капризный ребенок в условиях абсолютной вседозволенности, или как наркоман при неограниченном доступе к наркотикам.

Преизобильность бытия безопасна только для человека, относящегося бесстрастно к удовольствиям, комфорту и богатству, и чем аскетичней человек, тем полнее мера преизобильности допустимо-безвредная для него. Неприхотливость делает человека пригодным для бытия в преизобильном мире. Вот такой вот парадокс…

Если бы наш мир был преизобилен, то человечество, вероятно, уподобилось бы свиньям, которые от неумеренного питания, бывает, даже теряют способность стоять на ногах, или крысам из известного опыта, в котором грызун, нажимая кнопку, получал удовольствие через вживленный в его мозг электрод. Крыса жала на кнопку до тех пор, пока не умирала от истощения. Ну ладно крыса, но человеку-то заранее известно, например, о смертельной опасности вредных привычек, но тем не менее человек им предается. Так если даже страх болезни и смерти не останавливает человеческую невоздержанность, то возможно ли ее как-либо искусственно ограничить?

Порок неумеренности, как и любой другой, преодолевается всеми по-разному. Иной, чуть только преодолевает опасность голода, как тут же освобождается от пристрастного отношения к деньгам, а иной душится за каждую копеечку даже если у него полные сундуки и банки добра. И это было бы ещё пол беды, но человек алчный за каждую копеечку душит и окружающих. Вспомним что большинство подлостей и преступлений имеют в своей основе именно материально практические интересы. Социальная гармония, мир и согласие в весьма значительной степени разрушаются человеческой неумеренностью, жадностью, прихотливостью. В ситуациях нравственного выбора между желанием и человечностью Богу и открывается, кто какую меру подлости, эгоизма и жестокости готов заплатить за свои интересы.

А кроме того, неполнота нашего мира принуждает человечество к такой вечной и всеобщей тяготе как труд, к необходимости преодолевать дискомфорт трудовых усилий, начиная с детства, с первого класса начальной школы. Труд дает человеку пищу не только для тела, но и для ума. Принужденность к труду вынуждает человека проявлять изобретательность и смекалку, накапливать знания и творчески их применять. Принужденность к труду пробуждает и развивает в человеке его творческое начало, его ум и таланты. Труд, создавший великие цивилизации, науку, технику, культуру, в условиях преизобильности, вероятно, даже не появился бы как явление.

Если бы мир был преизобилен, и человеку никогда и ничего не надо было преодолевать, то он в праздной бесцельности бытия так и остался бы животным. В доказательство этого смелого утверждения рассмотрим реальный, а не книжный опыт детей-маугли. Опыт детей-маугли свидетельствует о том, что человеческое существо способно деградировать до животного состояния за одно поколение, что в человеческом детеныше заложен только потенциал стать человеком, но ничего априорно человеческого в человеке от рождения не заложено. Все животные от рождения при любых обстоятельствах остаются представителями своего вида, а человек нет. Человеческий детеныш, воспитанный в стае обезьян, становится обезьяной в самом буквальном смысле этого слова. Труд так и не сделал из обезьяны человека, принужденность к труду так и продолжает поддерживать человечество в его видовом состоянии.

Опыт детей-маугли очень интересен и странен как в теологической парадигме, так и в антропологической. Он свидетельствует о том, что человек не рождается человеком, человеческий младенец становится человеком, из рук в руки, от слова к слову, от сердца к сердцу, впитывает человеческое с молоком матери. Один Бог ведает, как происходит эта эстафета человечности.

А каким бы стал человек выросший в условиях райской преизобильности, в таких условиях, в которых нечего преодолевать, нечего добиваться, не к чему стремиться, нечего даже хотеть и так из поколения в поколение? Отлучение человека от преизобильности рая – это не наказание, это начальная школа для существа, получившего вместе со знанием нравственного закона человеческий потенциал. Ведь если бы познание нравственного закона привело человека к деградации, то разве изрек бы Господь: «Вот Адам, стал как один из Нас, зная добро и зло» (Быт.3:22). Человек не деградировал вместе со знанием добра и зла, просто понимание нравственного закона повлекло за собой всю полноту ответственности за свои действия, ту полноту ответственности, которую не могут нести существа неспособные понимать нравственный закон: ни животные, ни слабоумные, ни дети.

Дискомфорт от принужденности к труду столь велик, что первое, что приходит человеку в голову в его представлениях о Царствии небесном, так это возможность не работать, возможность благоденствия в праздности. Организация такой комфортной модели бытия для Бога не сложней, чем организация нашего сурового мира. Проблема лишь в том, а стал бы человек человеком, если бы не ведал ничего кроме праздности…

Задумывающийся же о Царствии небесном чуть далее возможности не страдать от принужденности к труду, задумывается о том, а к чему он сможет приложить свои руки, свой опыт и умения, свою креативность и таланты, свою потребность в творчестве и созидании. Как это не странно, но человеческая принужденность к работе трансформируется в привычку трудиться, формируется она не у всех, не в равной степени и не во всех сферах трудовой деятельности, но такая тенденция явно прослеживается. А не Бог ли Творец просыпается в этой потребности трудиться, взамен естественной человеческой потребности в праздности и безудержном потреблении?

Никто из родителей не считает, что лучшая педагогическая стратегия – это воспитание ребенка в лени и праздности. Хотя ребенок был бы и не против такой педагогической стратегии. А не такова ли модель отношений и у Бога с человеком в этом вопросе?

Можно ли считать наказанием понуждение ребёнка к учёбе? А если не получилось приучить ребёнка к труду, то можно ли считать наказанием изгнание выросшего лентяя, тунеядца и дармоеда из зоны его комфорта? Так может и отлучение человека от райского изобилия является всего лишь педагогической акцией в отношении бездельника, ставшего дееспособным, и обречённого на деградацию в условиях преизобильности?

А если даже отлучение человека от преизобильности Рая обусловлено всего лишь острой педагогической необходимостью, то наказывает ли Господь вообще хоть кого-нибудь? Например, если в семье алкоголиков родится ребёнок, то разве это Господь отяготит жизнь этого ребёнка в наказание за порочность родителей? Но именно на такого рода «закономерностях» и основана логика тех, кто представляет Бога мстительным устроителем страданий человеческих «до седьмого колена». Полное отсутствие причинно следственных связей, подтверждающих логику божьих наказаний для опытных демагогов не проблема. Если надо, то они легко находят божью волю и в благоденствии подонков и в страданиях праведных.

Христианство, в силу своей ветхозаветности, так и не додумалось до того, что Бог никого и никогда не наказывает. Жизнь в нашем дискомфортном мире и без злонамеренно организованных кар небесных полна «естественных» бед, тягот, болезней и страданий. Куда ж ещё-то наказывать? А попущение Божье (невмешательство в трагичный ход событий) можно в полной мере считать Его волей, если кому-то очень хочется верить, что всё зло от Бога. Богословская традиция прямо не декларирует что всё зло от Бога, но порознь все беды человеческие всегда приписываются именно Его «благой воле».

«Ученики Его спросили у Него: Равви?! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его». (Ин.9:2–3) Разумеется, те люди не были безгрешны, и придумать логику «наказания божьего» не составляло никакого труда. Однако, Спаситель заявил, что беда человека никак не связана ни с его неправедностью, ни с неправедностью его родителей. Но богословская традиция так до сих пор и продолжает видеть буквально во всех трагедиях, несчастьях и горестях козни Господни. А не богохульно ли представлять Бога таким зловредным, мелочным и мстительным организатором страданий человеческих? Ветхозаветному суеверу простительно представлять Бога таким, но христианину…

О целесообразности злой воли

Допустим, Адам и Ева не познали добра и зла, и дети их добра и зла так же не знали, в том числе и гордости, и таких её проявлений как ревность, зависть, стремление к превосходству. И вот принесли эти дети, согласно книге Бытия, свои дары Богу. И увидел Господь дары Каина, наморщил нос и сказал: «Фу-у-у, убери от меня свою вонючую репу, отведаю-ка Я лучше ароматного авелева шашлычка». И при этом ни один мускул не дрогнул на лице Каина, он как сидел с блаженной улыбкой на лице, так с ней и остался. Отвержение божье не вызвало бы у Каина никаких чувств и эмоций, потому что у него в принципе не было гордости.

Злые люди могут издеваться над слабоумным, оскорблять и унижать его, а ему будет только радостно оттого, что такие важные и умные люди с ним играют. Можно ли поведение слабоумного определить как смиренное? В определённом смысле да, но только как смирение слабоумия, в котором нет никакой добродетели.

Ревность и зависть – рефлексии сложные, а вот ситуация попроще… Идёт такой Авель, не ведающий добра и зла, по полю в гости к Каину, идёт прямо по его помидорной рассаде, потому что так путь короче, и никаких угрызений совести при этом не испытывает и испытывать не может, потому что представления о добре и зле у него в принципе отсутствуют. Но Каин-то, увидев, что уничтожаются результаты его долгих и тяжких трудов, должен был хоть что-то почувствовать? И хрясть Авеля мотыгой по голове. А чего такого? Чему тут удивляться, он же не знает добра и зла, ценность помидорного куста и человеческой жизни для него примерно одинаковы.

Вот, например, играют дети в песочнице, и Алик случайно растоптал куличики, которые налепил Коля, а Коля хрясть Алика пластиковым ведёрком по голове. Ведь никто ж не будет вменять греха ни Коленьке, ни Алику, они ж дети.

Когда традиционалистам от богословия указываешь на то, что до грехопадения люди не знали так же и добра, то они от полемической безысходности впадают в прямое противоречие с Писанием и утверждают, что добро и зло люди знали, но только теоретически, а на практике были безгрешны. Это как? Каин кипел от зависти и ненависти, уже и тяпка дрожала в его мозолистой руке, но он удержался бы? Только безнадёжные лицемеры могут считать такую модель поведения нравственно совершенной.

Недееспособный человек, который в принципе не понимает, что такое добро и зло, не несёт даже юридической ответственности за свои действия, тем более ему нельзя вменить ответственность моральную. Такой человек может совершить дурной поступок или даже преступление, но эти деяния будут неподобающими только с нашей точки зрения. Некоторые, конечно, пытаются и волку вменить в вину убиенную овечку, но это же неправомерно. Вот и безгрешный Адам имел полное моральное право совершать какие угодно мерзости, ведь делал он это не со зла. Не знал он, что такое зло, именно поэтому и оставался нравственно чист, чего бы ни вытворял. Человек остаётся безгрешным только если он не способен понимать, что такое добро и зло.

Нравственный закон – это закон социальный, у которого только одна задача – поддержание любого человеческого сообщества в мире, согласии и социальной гармонии, или, как это принято определять в богословской традиции, – в любви. И если от Адама предусматривалось распространение человечества, то как же человечество могло существовать без понимания добра и зла, без понимания социального закона?

А познание нравственного закона разве могло привести человека к деградации, как это принято считать в богословии? Разумеется, нет. Просто с пониманием этого закона на каждого человека легла тяжкая, вечная и тотальная ответственность за все свои дела, слова и даже помышления. Такая же ответственность, как и та, которая ляжет на плечи «Алика и Коленьки» когда они подрастут. А пока они не подросли, педагогической реакции требуют только неэтичные проявления детской воли, дабы нравственная модель поведения формировалась хотя бы на уровне условного рефлекса. Всё остальное – дидактика. Накажет ли Вас Господь за то, что Вы будете есть песок из песочницы? Вот и родитель должен поступать так же.

А как бы выглядела совершенная во благе воля человека, который действительно возлюбил ближнего своего как самого себя? Доведём понятие благой воли до умозрительного совершенства. Это была бы такая воля, которая заботилась исключительно об интересах, желаниях и чувствах ближнего своего. Тогда даже время, потраченное на удовлетворение своих собственных потребностей, являлось бы временем эгоизма, украденным у дел благотворительности. И всё своё, что мы не отдали бы тем, кому это нужней, уже являлось составом нашего нравственного преступления.

Человек мог бы быть нравственно совершенным, если бы у него самого не было никаких потребностей, желаний и амбиций, и он руководствовался только интересами и чувствами ближнего своего. Но что это за человек такой, у которого нет никаких личных мотиваций к действию? И что это за идеальное общество такое, в котором никому ничего не нужно? А зло возникает именно в столкновении интересов, начиная от мелкого недоразумения и кончая уничтожением этноса, который «мешает» интересам другого этноса.

Разумеется, Господь оставил человеку личные интересы (эти непроизвольные генераторы зла), но вменил человеку в закон не попирать интересы ближнего в стремлении реализовать свои желания и амбиции.

Рассмотрим структуру гордости (пристрастного отношения к высоте своих достоинств), качества, которое, вероятно, и является фундаментальным для существования личности, индивидуальности, персонального «Я».

а) Комплекс неполноценности.

Страх перед неодобрительной молвой, перед нелестным, пренебрежительным мнением.

Страх перед насмешкой, осуждением и презрением.

Мнительность, ранимость, застенчивость, обидчивость, страх публичности.

Страдание из-за незначительности, ущербности, неполноты своих достоинств.

б). Комплекс демонстративности.

Стремление быть объектом интереса и внимания.

Стремление выделяться, отличаться, удивлять, производить впечатление.

Стремление оставлять о себе память (хотя бы и негативную).

Стремление к известности, популярности и славе.