Владимир Александрович Голоухов "Мозаика"

Мозаика
Владимир Александрович Голоухов

Рассказы о недавнем и давнем, здешнем и нездешнем. Плод грёз, раздумийи озарений. Истории понятные и с вечными вопросами любви, творчества и человеческих характеров. Рекомендуется к прочтению с музыкальным сопровождением соответственно эпохе и тональности повествований.

Владимир Голоухов

Мозаика

Одилия

Ещё мальчишкой бегал он по этой тропе, вьющейся по самой кромке скал. Здесь, рядом с крепостной стеной на обрыве, можно было смотреть в даль голубого моря и замечать на самом краю горизонта точки плывущих к пристани кораблей.

Радостно и волнительно было видеть легкие парусники керкуры и узкие многовёсельные триеры раньше тех, кто ждал их внизу!

Город расстилался по побережью между скалистых берегов прохладной реки, впадающей в тёплую лазурь южного моря. Отсюда, с верха высокой скалы, можно было ощутить себя свободной птицей и свысока смотреть на дома, на терракотовые крыши терм, таверн, торговых строений. Их светло-серые стены из известняка казались подобными застывшей пене прибоя, и лишь холодок от взгляда вниз напоминал о смертельной опасности, о шаге до пропасти.

Богатый и славный город Олимпос, красавец и гордость Ликийского союза[1 - Ликийских союз – конфедерация городов античной Ликии, страны на юге Анатолийского полуострова.], радовал своим гостеприимством заезжих купцов, путешественников, рыбаков и земледельцев из окрестных деревень.

Казалось, так будет всегда… Всегда будут звучать громкая музыка и чувственное пение прекрасных женщин, смех детей и мерный шум щедрого базара.

Но детство прошло и прошла безмятежность.

Мальчик превратился в статного юношу с тёмно-каштановыми вьющимися волосами.

Чёрные брови орлиными крылами сходились к переносице, выбритые скулы и мужественный подбородок несли следы несовершенства бронзовой бритвы, а глаза тёмно-синего цвета, каким бывает море зимой, выражали бесстрашие, свободолюбие и живой, подвижный ум.

Когда Ксанфу – так звали нашего героя – исполнилось двадцать, на город напали римляне.

Юноша стал одним из немногих, кто сопротивлялся – сбрасывал с крепостной стены огромные камни, пускал меткие стрелы, но город был взят. Вернее, сдан: купцы, хозяева цитадели, посчитав, что покровительство сильного лучше независимости слабого, первой же ночью открыли ворота врагу.

Тех, кто противился им силой оружия, римляне решили демонстративно наказать. И вот уже двое солдат подгоняют Ксанфа пиками по каменистой тропинке, вьющейся перед внешней крепостной стеной.

Его вели к верхней площадке с дозорной башенкой, служащей укрытием часовому от непогоды. Сбросить несчастного в шумящее, плещущее у валунов море намеревались именно с неёё.

«Иду, как овца, на убой?» – думал Ксанф, слыша неспешный говор охранников. Взгляд его цеплялся за каждую сосну, растущую на склоне, за каждый с детства ему знакомый валун или колючий куст дикой ежевики. «Это последние мгновения моей жизни? Нет! Нет —я буду бороться!»

Он замер. В тот же момент пика конвоира больно кольнула под лопатку.

Ксанф повернулся, кивнул на землю под собой и со страдальческим видом произнёс:

– Псссс, псссс, пись-пись-пись! – руки были связаны за спиной, и Ксанф задвигал ими, пытаясь донести до чужеземцев, что потребность справить малую нужду перед смертью, требует избавления от веревки.

Старший по возрасту и званию дупликарий[2 - Дупликарий (Duplicarius – лат.) – рядовой легионер с двойным жалованием за выслугу лет.], угрюмый вояка с рассечённым подбородком, понял причину заминки и, ухмыльнувшись, развязал узел у пленника.

Во рту другого стража нетерпеливо переползла из угла в угол сорванная травинка.

В этот же момент юноша рывком сбросил путы и припустился бежать – и, что странно, к дозорной башенке, к месту казни! Конвоиры опешили, но, повинуясь инстинкту преследования, бросились в погоню.

Они увидели, как пленник вбежал внутрь каменного строения: тем лучше, ему не уйти, приговор будет неотвратим! Конвоир, что по-моложе, с проклятиями забегает внутрь, дупликарий же остаётся ждать снаружи. Стражника, вбежавшего с яркого солнечного света, встречает абсолютная темнота… а внутри – что за наваждение? – никого!

Но оторопь римлянина длилась недолго: что-то ловкое и цепкое упало ему сверху на плечи. Руки невидимого арестанта вцепились в горло конвоира, влепили его головой в стену. На шум ворвался второй и, тоже ослепнув от темноты, вытащил меч, замахал им наотмашь, намереваясь достать наглого невидимку.

Громкий стон товарища остановил вояку – и в тот же миг в ярко освещённом проходе позади конвоиров мелькнул силуэт приговоренного.

Ксанф выбежал наружу.

Бежать вниз по знакомой с детства тропе было легко. Но вот-вот начнётся погоня, а значит, надо увеличить отрыв от преследователей. За спиной послышались крики – судя по ним, раненый воспрял, и оба конвоира были вне себя от ярости на беглеца и страха перед начальством из-за своей оплошности.

Перед Ксанфом встала почти нереальная задача: сбежать из крепости в город, минуя шатёр с легионерами. Уже можно было разглядеть внизу, снаружи крепостных ворот привязанных лошадей и десятка два солдат…

Ксанф помчался наудачу, и боги благоволили ему: никто из врагов не успел преградить путь.

Казалось, что опасность осталась позади. Зато поднялась настоящая тревога!

За беглецом, застегивая на бегу амуницию, спешно дополнили погоню гарнизонные. Разрыв сокращался, но он всё ещё был.

Вот уже и посадские постройки, вот и термы Вассария, храм Афины, мост… лишь бы не встретить римлян! О нет! Справа, из-за дома торговца лесом, выбежала пара солдат с короткими мечами наголо. Конец?! Нет, можно свернуть в тесный проулок, открывшийся между стенами строений, проскочить его можно только по одному, поэтому он сдержит преследователей! Поворот, еще поворот… Ксанф пробегает проходные дворы, перелезает через ограды и стены…побег сопровождается лаем собак, выдающих погоне путь беглеца.

Не помня себя и тяжело дыша, Ксанф, выбежал к таверне «Золотой кабан», застыл, опершись руками на колени и думая, куда бежать дальше. Дверь заведения немедля отворилась, выпуская из таверны подвыпивших рыбаков.

Ксанф растолкал их, проник внутрь… огибать столы и амфоры с маслом и уксусом времени нет!..

Где перепрыгивая, где круша подвернувшийся скарб, беглец миновал кухню, вбежал в кладовку с продуктами и вновь застыл – в ожидании, что следом вот-вот ворвутся солдаты.

Сзади кто-то трогает его за плечо. Ксанф в ужасе оборачивается – и видит перед собой хозяйку заведения, Одилию. Женщина вмиг всё понимает, заставляет Ксанфа залезть под скамью, скрывает его придвинутой корзиной с луком и присаживается чистить шуршащую охряную шелуху.

Слышны шум шагов и резкие голоса легионеров.

Старший по званию римлянин пристально вглядывается в лицо женщины. Одилия гневно тычет в сторону черного хода:

– Туда он побежал, туда! Негодяй разбил амфору с уксусом и сломал скамью! Пожалуйста, догоните его!

Солдаты не понимают чужого наречия, но, угадав в гневе женщины главное для них, бегут в указанном направлении. Крики и топот удаляются, но погоня пока ещё рядом и может в любой момент сюда вернуться.

Проходит минута, другая… Ксанф вылезает из-под лавки рассмотреть спасительницу.

Красивая женщина в шафрановой тунике. Тёмно-рыжие волосы, выкрашенные хной и собранные в косу на затылке, голубая лента опоясывает чело, брови – почти невидимые, выцветшие на солнца, глаза – большие, карие, в них и тревога, и забота, и отблеск хитрых озорных огоньков… или он лишь показался Ксанфу?

Чувственные полные губы и гладкий, как цвет красно-коричневой земли на склонах гор, атлас кожи.

Беглец знал Одилию, как знал всех в городе. Но никогда с ней не общался, ибо не имел ни времени, ни желания зайти в её таверну: гончарный круг и работа горшечником – вот что занимали его время и внимание.

Одилия же, сколько помнил Ксанф, была вдовой на нелёгком хозяйстве, доставшемся от супруга.

Ей было чуть больше тридцати лет, молчаливая, строгая, вся в себе, однако упругий стан, прелестная фигура и блеск в красивых глазах говорили о полноте жизненных сил. Как отблагодарить эту храбрую женщину?

– Ты спасла меня. Я твой должник…

– Чшшшш! – хозяйка, приставив палец к губам молодого мужчины, пристально смотрит в его глаза. Огоньки в её очах сливаются в ровное свечение, волнение борется с глубоко затаёнными томлением и негой. Мягко, но уверенно Одилия берёт Ксанфа за руку и быстро ведёт за собой по шаткой лестнице наверх. Там, на крыше, под щедрым раскидистым инжировым деревом, им никто не помешает, и пусть все погони мира подождут! Как флаг сдающейся крепости, с прекрасного тела Одилии соскальзывает шафрановая туника.

Шёлковой змейкой спадает покрытый узорами строфион[3 - Строфион – пояс из мягкой кожи, которым античные женщины подвязывали грудь, греко-римский предок бюстгальтера.].

– ?!

– Чшшшшш!..

* * *

Солнце уже остывало, приближаясь к сосновой зелени, когда из таверны вышла рослая девушка в лазоревом хитоне и с ярко накрашенными глазами.

Лицо девы было стыдливо прикрыто розовым платком, из-под него виднелась алая лента, которой были перевязаны роскошные длинные волосы – немного, правда, спутанные.

Изредка, когда причёска пыталась съехать на лоб, модница украдкой поправляла их. Некоторая угловатость и несколько широкие шаги могли навести на мысль, что красавица в своем воспитании не уделяла должного внимания гимнастике и танцам. И что грациозность, увы, не в числе её добродетелей.

Под оценивающими взглядами стражей девушка миновала городские ворота и уже более широким шагом направилась по дороге в сторону Таврских гор.

Мозаика

«Всякая добродетель зиждется на морали, а мораль есть порождение красоты, разума и соразмерности!»– Сеньор Бернардини, богатый купец из Сиены, сухой, поджарый и важный шестидесятилетний старик с крючковатым носом и внимательными цепкими глазками, степенно прохаживался перед двумя юношами, давая наставления перед приёмом на работу.

Его плащ со вшитыми рукавами и широким, отороченным мехом воротником – роскошный, ниспадающий до самой земли, – придавал особую важность всему, что говорил обладатель столь достойной одежды.

И то верно: у сеньора Бернардини самая большая и красивая вилла в пригороде. На её возведение были приглашены лучшие каменотёсы Лигурии, а внутреннее убранство поражало превосходной отделкой, обилием украшений и причудливостью орнаментов. Золотые кубки, китайский фарфор, мебель из сарацинского граба уснащали жилище именитого купца и почётного горожанина. Поговаривали, будто рекомендации строителям давал сам старый Лука Фанчелли[4 - Лука Фанчелли. К тому времени – главный архитектор кафедрального собора Святой Марии с цветком (La Cattedrale di Santa Maria del Fiore), самого знаменитого архитектурного сооружения Флоренции.], а потолки и стены особняка старательно расписывали ученики божественного Рафаэля. Отделать купальню, да, пожалуй, изготовить декоративную столешницу в гостиной – вот что осталось, когда деньги на строительство почти закончились.

Желая сэкономить и наконец покончить с разорительным благоустройством, сеньор Бернардини долго искал мастеров, способных достойно – а главное, недорого – завершить интерьер.

Сегодня перед ним в смущении стояли два кандидата. Одному из них, Батисто, было лет двадцать, другому, Арканжелло, не сильно больше. Несмотря на очевидную молодость, слава об их мастерстве, не по годам развитом вкусе, умении составлять мозаики и выкладывать дивные орнаменты быстро дошла до сеньора, и он посчитал уместным взять на работу именно их. К тому же, решил, что так выйдет дешевле, нежели пригласить известных и избалованных заказами маститых мастеров. …Скучающие Арканжелло и Батисто, переминаясь с ноги на ногу, выслушивали однообразный монолог хозяина, ожидая узнать что-нибудь конкретное про свой гонорар. Полгода назад их наставник, почтенный Рикардо Челли, удалившийся по старости от трудов своих, благословил учеников на заработки, справедливо полагая, что только работа придаст мастерству талантливых подмастерьев необходимую огранку.

Разные характеры весьма удачно дополняли их совместное творчество, которое смогли оценить уже многие заказчики Лигурии.

Любимым делом Арканжелло – высокого, хорошо сложенного молодого человека, со спокойным, задумчивым взглядом карих глаз, с густыми вьющимися чёрными волосами и некоей отрешённостью о взгляде – были подгонка и огранка различных пород камня.

Он словно разговаривал с минералами на их языке, помогая им раскрыться во всей красе, и был единственным, кто смог перенять у своего учителя основной секрет полировки кромки камней.

Поприщем Батисто было сложить из частного единое: определить идею будущего творения, представить её заказчику, подготовив эскизы и колор предстоящей работы. Ростом – ниже Арканжелло, но более светловолосый, импульсивный и непосредственный, он обладал достаточной разговорчивостью, любопытством и живостью характера. И, в отличие от напарника, мог неистово наброситься на работу, умудриться за день сделать больше, чем иной за неделю, после чего следовали вялость и нежелание вообще что-либо творить. Батистой нужно было восхищаться – только тогда его источник бодрости не иссякал.

Дружба молодых мастеров держалась на удачном дополнении темпераментов, умений и общих взглядов на природу творчества. Поэтому даже минуты их раздора носили хотя и бурный, но быстро утихающий характер.

… – Мне не нужна смальта, – меж тем продолжал хозяин. – Это я знаю как «тяп-ляп, потом потрескается и выпадет», как у преподобного отца Андреа. Нет. Ищи вас потом как ветра в поле!.. Мозаику сделаете флорентийскую и в таком же духе орнаменты в купальне! За что шестидесяти флоринов будет вполне довольно… если, конечно, сделаете в срок и с прилежанием!

– Но, синьор, клянусь Мадонной, эта работа стоит большего! – возразил Батисто, мастер более юный и вспыльчивый.

– Прошу прощения, синьор, но вы же искали мастеров по римской мозаике? К тому же, времени на обработку и подбор камней для флорентийской техники потребуется вдвое больше! – резонно возразил старший и более уравновешенный Арканжелло.

Сеньор Бернардини был очень опытным и ушлым заказчиком. И, по правде говоря, сначала выбрал для мозаики более простую римскую технику, отличающуюся использованием мелкой и плоской смальты. Однако ознакомившись накануне в гостях у одного из своих компаньонов с образчиком модной флорентийской традиции, под впечатлением от увиденного решил украсить стены купальни именнов такой манере.

В отличие от римской, флорентийская мозаика составлялась из крупных кусков лазурита, яшмы, кварцита, вырезаемых по контурам изображения. При этом до?лжно было не только использовать цвет, а ещё и обыгрывать природную текстуру камня, так что возражения мастеров были более чем справедливы. Но особый стальной блеск в глазах Бернардини выдавал в нём игрока, уверенного в выигрыше: