Самозванка. Кромешник
Терри Лис
Возвращаясь после долгого отсутствия на родину, Упырь, наследник одной из знатнейших семей вампирского королевства, а по совместительству – коронный лазутчик, за землями неприятельскими присматривавший, никак не ожидал обнаружить в проклятых пустошах родного приграничья колдовские знаки. И пусть давно не секрет для него, что некогда могущественное и процветавшее упырье государство умирает, что слепы подданные, королевой синеглазой околдованные. А те, что прозревают, в Башнях Северных гниют да в болотах тонут. Далеко ходить не надо: брат его младший той королевой очарован, стихи пишет, дамой сердца мнит. И не на кого положиться в родной земле.А королева синеглазая союз с заклятыми врагами уж заключить готова.Только под маской союза придут на земли вампирские истребление, костры и дыбы. А пуще того – ворожба тёмная, которой колдуны-ллакхары силы мрачные призывают. И силы те уже взяли след, кошмар с явью заплетая да Упыря путая.
Терри Лис
Самозванка. Кромешник
Чертополох нам слаще и милей
Растленных роз, отравленных лилей.
Mundus vult decipi, ergo decipiatur[1 - (лат. «мир желает быть обманутым, пусть же он будет обманут») – выражение, приписываемое в «Historia sui temporis» де Ту (кн. XII) папскому легату Караффе (позднейшему папе Павлу IV, † 1559).].
…Чертополох нам слаще и милей
Растленных роз, отравленных лилей.
Уильям Шекспир. Сонет 94. Пер. С. Маршака.
Часть 1. Упыри
«Беру я от дупла осинова ветвь сучнистую,
обтешу орясину осистую, воткну еретнику в чрево поганое,
в его сердце окаянное, схороню в блате смердящем,
чтобы его ноги поганые были не ходящие, скверные его уста
– не говорящие, засухи не наводящие…"
Заговор супротив "опивца зубастого, головастого,
как гадина, еретником именуемого", Симб. Губ.
Глава 1. Еретник
– Гля, какой! Вот те Хозяина Солнца знак, виритник[2 - Еретик, колдун.], холера железнозубая! – суеверно обмахнувшись затверженным движением, прошипел рыжий молодец в расшитом узорчатой тесьмой сукманце[3 - Вид верхней одежды, кафтан из сукманного сукна.] и пихнул локтем белобрысого дружка, притаившегося рядом.
По обезлюдевшей околице со стороны корчмы неспешно брёл долговязый, с виду крепкий, будто выдубленный путник, одетый не на здешний лад: в высокие смазные сапоги, зеленоватую тунику и кафтан для верховой езды. На проклёпанных железками, перекрещенных ремнях пояса блестели цепи в три ряда – первый признак господина – и ремешки для ножен, на счастье, порожние. В вороте туники болталось с дюжину нарядных цацек, ровно у девицы или колдуна, а в ухе завлекательно горела самоцветная серьга.
– Уж ладно! – приглядевшись, промямлил белобрысый и чуть косоглазый ученик гончара, пригибаясь ещё ниже. Растущие по ту сторону плетня лопухи не казались таким уж надёжным укрытием от напасти. Виритники имели паскудное обыкновение зреть сквозь стены, чуять живую кровь издалека и морочить взглядом. – Да и откуда бы?
– Из лесу! – рыжий цыкнул щербиной на месте выбитого зуба. – Балий[4 - Он же волхв, зелейник, колдун.] сказывал: наднесь заехал да в корчме ужо набедокурил, стервь! И колодезь потравил! Сглазом да плёвом!
– Ох, Деян! – ужаснулся будущий гончар, дёргая дружка за край кафтана, чтоб тот не высовывался. – Почто знаешь?
Рыжий Деян самодовольно усмехнулся, подкрутив едва отросшие усы:
– Балий! – важно сообщил он, снова заглядевшись на дорогу. – Он-то сам видел, в лозняке сидел!
То, что балий Водовит сидел в кустах возле колодца, никого не удивляло. Известное дело, на то он и балий, чтоб чудодеять да напасть загодя высматривать. Но вот холера мимоезжая, глазастым старцем уличённая, вдохновения не вызывала. Смурной мужик за версту смердел проблемами, как заводь – тиной и гнильём. По выправке, по платью, по равнодушию, с которым пришлый брёл вдоль заплотов и едва оперившихся черёмуховых кустов – по всему выходило, непростой гость завернул под кветень[5 - Месяц, примерно соответствующий апрелю.] в их тихое обомшелое Хуторье. С запылённых голенищ едва осыпался присохший по пути суглинок, а на бледном, безбородом лице застыло выражение жестокое и собранное, отчего безоружный колоброд выглядел опасней поднятого с берлоги шатуна.
– И что ж нам делать-то? – тревожно озираясь на спасительно крыльцо избы, прошелестел подмастерье гончара.
От забора пахло прелой древесиной и молодой травой, дёрном и слегка компостом, от рыжего – горячечным азартом и бедой.
– Извести! – Деян стиснул кулаки. – На вилы тварь, да за околицей и закопаем книзу брюхом в шалге[6 - Большой лес, дровосека.]. Жилы главное подсечь, не то выберется… – добавил он мрачно, рыща взглядом в поисках орудия.
– Да боязно чего-то, Деян! – заскулил будущий гончар, выглядывая сквозь щель на дорогу. Бродяга, чернявый, ровно головёшка, на ходу задумчиво вертел на пальцах очередную побрякушку. – Авось, сам сгинет?
– А коли нет? – возмутился рыжий. – Ходят по долам да весям виритники-волколаки, волхиты[7 - Волхв, кудесник, волшебник.] приблудные, озев[8 - Сглаз, порча.] наводят да скотину портят, а то и девок. На днях-от Бажай Шесток, коробейник старший, умом тронулся. Заблажил про ворожбу да кобылиц чёрных, на журавль колодезный взлез да спускаться отказался. – Белобрысый ошеломлённо вытаращился на дружка. Деян многозначительно покивал. – Как сняли – ослеп на оба глаза, трясся весь да вонял преотвратно. А друзья сказывали, накануне ещё гулял да бочонок горькой на спор сам-на-сам приговорить похвалялся. Сглазил молодца стервь проклятый! И тебя сглазит!
Гончар отшатнулся и упал бы на траву, кабы не стена сарая позади.
– Тем паче боязно! – сплюнув, прошипел он.
– А балия благословение на что? – фыркнул рыжий ядовито.
Белобрысому отчаянно захотелось ответить, на что оное сгодится точно, но мстительный старик Водовит, прознай про эдакое красноречие, точно наслал бы на беспутного отрока обидную и стыдную хворобу.
– Так пущай его тот балий и мордует! – пробурчал он, наблюдая, как Деян примеривается к прислонённому у поленницы дрыну.
– Ох и баляба[9 - Рохля.] ты, Сошка! – рассмеялся шёпотом рыжий. – Потому тебя девки и не любят! – Белобрысый обиженно оттопырил губу, но смолчал. – Щас мы народ поднимем, – распорядился Деян, ловко забравшись на забор верхом. – Беги к корчме, коль трусишь. Да пришли сюда Зорана-кузнеца. И пусть топор захватит! Скажи, еретника потребно извести!
– Вот бешеный ты, Деян… – восхитился Сошка, подавая дрын.
Рыжий ухмыльнулся, помахал орясиной, как волхв посохом на Боев день, и молодецки засвистел в два пальца.
Дрын, ткнувшийся в укатанную тележными колёсами пылюку, преградил дорогу бродяге в сапогах. Чернявый поднял на оседлавшего забор свистуна загодя прищуренные, паскудно посветлевшие зенки.
Деян мрачно ухмылялся:
– Слышь… мил человек, – цыкнув зубом, начал он, недвусмысленно постукивая тяжёлой палкой. – Ты того, куда путь держишь?
– Прямо, – хрипло отозвался «мил человек», исподволь озираясь: на пустынной околице откуда ни возьмись появлялись люди. Пока чуть поодаль, беседой дурковатой якобы не интересуясь.
– Эх, беда, – притворно загрустил Деян. – Тут, понимаешь, какое дело: вот именно прямо тебе и нельзя!
– С чего бы? – в тон удивился путник.
– Да, вишь ли, погань ты, волколак!.. – Рыжий щедро плюнул пришельцу в ноги, чудом не замарав смазных сапог. Подкованную обувку Деян уже решил, расправившись с нечистым, забрать себе.
– С какого ляду? – внезапно развеселился обвиняемый. – Волколаков, что ли, не видал?
– Видал-видал, еретник, не сумлевайся, – тоже рассмеялся рыжий. – Вот прям щас его перед собою зрю! А ты, стервь, зубы мне не заговаривай! Ужо, вон, цепу стибрил посередь бела дня. То воровством зовётся. Аль ты не знал?
– Совсем сдурел? – чернявый вздёрнул выскобленный подбородок. – Или ты от рожденья хворый?
Деян, крякнув, бодро спрыгнул с облюбованного насеста в лопушки. И, благополучно на дорогу выбравшись, подобрал дрын:
– Вот щас балия с кузнецом дождёмся и посмотрим, кто тут хворый, – пообещал он, разглядывая путника вблизи. Как есть еретник, тут и слепой бы не ошибся.
На бледной коже угловатого лица белели тонкой сетью аккуратно срощенные шрамы, под тяжёлыми бровями полыхали рыжие, потихоньку разгоравшиеся нездешним пламенем глаза. Серьга в ухе, притенённая растрёпанными вихрами цвета воронового крыла, тоже подозрительно мерцала, ловя несуществующие блики.
– Рылом тощий, башкой чёрный! – прокричал Деян односельчанам, уже обступавшим говоривших разномастной гурьбой. – Как давеча нам балий сказывал? Волхит приблудный осуду навёл! Вода в колодце черным черна стала, попьёшь её – так в миг и околеешь!
Бабы согласно заголосили. Старик Лель заворчал про «болотный упыриный мор», стискивая прихваченные с подворья вилы.
Обвиняемый воззрился на обнаглевших поселян:
– Какая сказочная чушь, – восхитился он сквозь зубы. – Сдался мне ваш колодец…
– Сознавайся, погань! – пригрозил дрыном рыжий.
Еретник, смекнув, что отпираться смысла нет, оскалил клычищи. Не железные, но уже и не человеческие. Челюсти разъехались и удлинились, запавшие щёки обтянули кости поскверневшей образины. Чёрные вихры зашевелились помимо вдруг притихшего ласкового ветерка. Прозрачные весенние сумерки резко потемнели.
– Волколак! – ахнула румяная Беляна, отступая за спины мужиков.
– Упырь! – поправил, наставляя вилы, Лель. – Ох, зараза! Поди, долинный, погань!
Старик разбирался в деле не хуже куда-то запропастившегося Водовита.
Деян слегка попятился: долинных упырей побаивались неспроста, но этот, пусть и злобный, оказался в толпе вооруженных поселян без клинка, с одними серебряными цепушками. Теперь главное – не дать нечисти себя заморочить.
Рыжий тоже оскалился, широко обмахнувшись охранным знаком:
– Думаешь, коли ты железнозубый, управы на тебя не сыщется? Ты ж безоружный, – ехидно подмигнул он упырю.
– Дай пройти, – глухо приказал тот, неуловимо подбираясь. – Никто не пострадает.
– На вилы гадину! – зычно гаркнуло со стороны корчмы.
Из-под стрехи выпорхнули перепуганные птахи.
