Ольга. Уроки престольного перволетья
Анна Влади
Ольга выходит замуж за князя Игоря Рюриковича и получает титул княгини Киевской. Но называться – не значит быть. Державный супруг не спешит помогать молодой жене становиться полноправной хозяйкой в его доме. Рядом с Игорем множество людей, привыкших получать выгоды от своей близости к правителю и умеющих ему угождать. Ольга попадает в водоворот интриг недоброжелателей, которые пытаются опорочить новоявленную княгиню.Борьба Ольги за своё место во власти происходит на фоне непростых событий в Киеве. Смоленск и расположенные к западу от Киева города Червонной Руси соперничают с Киевской державой за ведущую роль в торговле, как с Востоком, так и с Византией. Князь Игорь ищет возможности продления торгового договора с Византией, срок действия которого подходит к концу. От успеха этого предприятия зависит будущее положение Киева среди своих соседей-соперников.
Анна Влади
Ольга. Уроки престольного перволетья
1. Свадьба
– Удалось на причалы-то сбегать, на невесту князеву поглазеть?
– Удалось, удалось, милая. Я ведь в самые первые ряды протиснулась, дотошливо девку разглядела…
– Ну же, сказывай скорей, не томи… Какова собой будущая княгиня? Хороша?
– Хороша-а… Лицо бело, нежно. Очи велики, ясны. Сини, кажись… Брови и ресницы темны. Уста червлёны…
– А волосы, волосы-то каковы? Поди, черны, раз брови темны?
– Не-е. Не угадала. Светлы. Аки лён… И густы…
– Вот же, бывает такое. Кудрявы, прямы?
– Прямы. По плечам и спине этак раскинуты были… паволокой переливчатой. И перлами перевиты на висках…
– Высока ли, низка?
– Ну-у… Не низка, не высока… Хотя… Всё ж, верней, высока… Для девки… Почти с князем вровень…
– Телом как? Худа, изобильна?
– Всяко не изобильна… Но и не сказать, что худа… Точёна… И гибка… Что берёзка. А ступает – плывёт… Ровно лебедь белая… Ладная девка…
– А князь что?
– А что князь… Мог ведь и познатней невесту сыскать. А взял энту. Не за одно приданое, поди. За красу… Влюбился, видать…
Дверь в горницу резко распахнулась. Чернавки охнули, испуганно замерли. За порогом стояли две женщины. Грозно взирала на чернавок из-под нахмуренных бровей старшая теремная челядинка Белёна, правая рука госпожи. Крепкие кулаки Белёны были решительно упёрты в мощные бёдра. На полшага позади – будто натянутая струна, прямая и звенящая гневом, явственно ощущаемым в помертвелой тишине, – стояла сама госпожа. Белело в полусумраке сеней её лицо, обрамлённое шёлковым убрусом, играли, переливались самоцветы узорочья, насквозь пронизывал холодом взгляд.
– Чем это вы тут заняты, оплазницы[1 - Сплетницы – здесь и далее прим. авт.]? – прикрикнула Белёна, перешагнув порог.
Госпожа не пошевелилась. Вряд ли она мыслила размыкать уста для упрёков, но её ледяное молчание и неподвижность пугали застигнутых за болтовнёй чернавок гораздо сильней крутых кулаков и резких окриков старшей челядинки…
– Дык мы того… этого… прибиралися… Полы мыли у госпожи в горнице… Как и заведено…
– Слыхали мы, как вы прибиралися! Языками! А ну, пшли отседова! – рявкнула Белёна. – На поварню! Бегом! Бездельницы!
Чернавки подхватили вёдра и ветоши и поспешно покинули горницу. Осторожно, с многократными поклонами миновали госпожу и скрылись с глаз. Госпожа вступила в горницу, подошла к высокому, богатому креслу, опустилась в него…
– Утомилась, матушка. Оно и понятно. Князю – пир да веселье, а тебе – морока да убыль… Ты отдохни… Посиди… Изволишь чего?
– Ступай, Белёна, – приказала госпожа. – Оставь меня…
Белёна почтительно поклонилась и вышла, прикрыв за собой дверь.
Госпожа откинулась на спинку кресла, уронила голову на ладонь упёртой в подлокотник руки, закрыла гладкое чело и очи изящными пальцами в дорогих перстнях. На душе было гадко, дурные мысли тяготили ум, глупая бабья болтовня иглой колола висок.
«Точёна, гибка. Берёзка, лебедь! Да что б её! Мало князю баб и девок! Ладных, умелых, послушных… На что ему эта сдалась? Верно, мать свою Игорю напомнила. Его первую кручину… А если, и правда, влюбился? Седина в бороду… Что тогда? В тереме и в Киеве новая хозяйка появится? А мне что? Вон из терема? Ключи от закромов и скотницы[2 - Казна], будь добра… Ну уж нет! Не отдам! Совсем ты пала духом, матушка… Рано раскисать, рано… Натешится, наиграется, бросит… А не наиграется – разочаруется, осерчает… Князев гнев ведь и подогреть можно… Главное, чтоб не понесла… Но и от того средства есть… Поборемся ещё, повоюем. И поглядим – чья возьмёт… Я одна суть княгиня в Киеве! И пока я жива – другой не бывать!»
В Пировальне, просторном чертоге терема князя Киевского, отведённом для празднеств и увеселений, полуденное столование собрало множество знатных людей. Во главе стола восседал сам Игорь Рюрикович. Три дня назад в Киев прибыли ладьи его невесты, княжны из далёкого Плескова. Пока после дальней дороги в преддверии свадьбы княжна Ольга и её названый батюшка отдыхали, князь Игорь, не жалея сил и не зная устали, развлекал нарочитых гостей, прибывших на торжество, дневными застольями и вечерними пирами.
Одним из гостей за княжеским столом был воевода Свенельд. Он приехал в Киев тогда же три дня назад. Вместе с первейшим советником князя, Асмудом, Свенельд сопровождал князеву невесту и её людей из Новгорода в Киев. Но, в отличие от десницы, Свенельд провёл на севере всю зиму – сначала в Ладоге, затем в Новгороде.
– Стало быть, ты, воевода, исперва Вальгарду-мятежнику сказывал, что не станешь князю Яромиру подсоблять в борьбе за Новгород? – спросил у Свенельда Фаст, седовласый, сухощавый муж преклонных лет, буравя воеводу пронзительным взглядом светлых глаз. Он сидел за столом напротив Свенельда, среди людей, особо приближённых к князю. – А Яромир Плесковский, между тем, будущий тесть нашего Игоря. Ему не помочь – значит, супротив самого князя пойти…
Фаст позволил себе назвать князя Киевского одним лишь именем, потому как приходился ему родичем: когда-то был вторым супругом ныне покойной Ефандры, матери Игоря. Ефандра после смерти Рюрика перебралась из Новгорода в Киев к сводному брату. Олег Вещий устроил брак сестры по отцу со своим воеводой. Сейчас Фаст правил в названном в честь него же городке-заставе на реке Ирпень – Фастово, крепости на границе с землями древлян. Его сыновья, сводные братья князя Киевского, Турдв и Карень, сидели наместниками в Чернигове и Любече, градах, расположенных от Киева выше по течению Днепра. Их ладьи присоединились к поезду будущей княгини по пути в стольный град.
Обо всём, что случилось прошедшей зимой в Новгороде, братья узнали по дороге и, вероятно, успели поведать отцу, встретившись с ним в Киеве. Да и сам Свенельд неоднократно рассказывал о бранных делах с сыном бывшего наместника Новгорода: и князю докладывал сразу по приезде, и на вопросы любопытствующих гостей раз за разом отвечал. Но недоверчивый, вредный старик, мнивший себя чуть ли не вторым человеком после князя – отчим же вроде как – желал самолично допросить Свенельда: вдруг дрогнет воевода под его пристальным взглядом, коли в дурном повинен.
Сколько уж всего полезного Свенельд сделал для князя Киевского, будучи у него в услужении, а всё недостаточно хорош был. Или же наоборот – слишком хорош… Больно ловок, без меры удачлив, чересчур приближён к некоторым членам княжеской семьи. Так за спиной Свенельда шептались иные нарочитые мужи, сами-то не особо спешащие оторвать зады от насиженных мест ради княжеской службы. Впрочем, к Фасту это не относилось. Он верно послужил в своё время и Олегу Вещему, и нынешнему князю Игорю.
– Я ведь так нарочно людям Вальгарда сказал, – терпеливо пояснил Свенельд. – Чтобы они не затаились, а в Новгород воевать пошли, а там уж и в ловушку попались.
– Что же ты Яромиру о ловушке не рассказал, отчего в неведении его держал – то ли поможешь, то ли нет?
– Так ведь гонцов пришлось бы к князю Плесковскому отправлять, людей лишних в замыслы посвящать. Тебе же самому известно, воевода Фаст, – чем больше людей знают бранные замыслы, тем трудней сохранять их в тайне. А проведав о том, что я князя Яромира усилю, Вальгард бы забился в крысиную нору, стал бы гонцов окрест слать, пособников себе искать, войско укреплять. Нельзя ему было позволять этого. Пособники нашлись бы. Володислав Смоленский – тому подтверждение…
– Да, Володислав – паскудник… И хитёр, крысёныш. Войны Киеву не объявлял, а дружину Вальгарду прислал. Разобраться с ним надобно. Княже! – окликнул Фаст Игоря. – Когда на Смоленск войной пойдём?
Едва Фаст перевёл внимание с воеводы на князя, к Свенельду тут же устремилась теремная челядинка с кувшином. Подойдя, прислужница склонилась, подлила в кубок хмельного и шепнула:
– Господин, тебя княжна ждёт. Только не через терем ступай, а с улицы…
Свенельд едва заметно кивнул, выждал время, поднялся из-за стола и покинул Пировальню через распахнутые двери, ведущие на Красное крыльцо, расположенное с южного торца терема. В Пировальне имелся и другой выход, в смежную горницу, предназначенную для приёма посетителей, – Князев Приказ, откуда в свою очередь можно было попасть в прихожие сени, соединявшиеся лестницей с жилыми покоями во втором ярусе терема. Челядинка, прося не ходить к княжне через терем, разумела этот, второй путь.
Стражники у крыльца с любопытством покосились на воеводу. Лица их были Свенельду незнакомы. Новый начальник стражи, Милонег, вступив прошлой зимой в должность, поспешил заменить людей, когда-то набранных в охрану терема Свенельдом. Воевода ухмыльнулся, подумав о том, что и самого Милонега он, было дело, нанимал в стражу собственноручно.
Свенельд обогнул терем и поднялся по внешней лестнице, ведущей с внутреннего двора хором сразу во второй ярус. Стражники у дверей покоев посмотрели на него безо всякого выражения. Это были люди из личной охраны княжны, обученные ничему не удивляться и ничего лишнего не замечать и не запоминать.
– Будь здрава, княжна, – Свенельд переступил порог приёмной горницы и склонил голову. – Звала?
– Виделись уж нынче, – прозвучал недовольный ответ. – Не здравия желать звала…
Княжна замолчала, направив на воеводу холодный испытующий взгляд. Она восседала на престольном кресле – красивая и надменная, как и всегда.
– А для чего? – не смутившись, спросил Свенельд.
– А тебе что, и сказать мне нечего? В Киев три дня как приехал, а прийти не спешишь. Объясниться, я гляжу, ты не намерен.
– Ты не зовёшь – я не иду. Я – человек служивый, подневольный. Делаю, что велят, когда спрашивают – отвечаю. А не велят – не делаю и молчу.
– Ой ли! Рассказывай! – фыркнула княжна. – Баснями девок сенных будешь потчевать. Загордился, поди, – потому не идёшь. Ты ж у нас теперь – красен добрый молодец, у самого князя в любимцах ходишь. Новгород освободил, сестрича на престол посадил, дружиной укрепил и Новгород, и Киев, невесту князю привёз. Но не надейся – князь похвалил, а доверия тебе нет…
– Что ж поделать. Нет – так нет. Выше головы всяко не прыгнешь. А стыдиться мне нечего. Я всегда честно служил и князю, и тебе…
– Честно служил! А восхотелось – и уехал враз! Так ли поступают преданные люди?
– Уехал оттого, что должен был… Отомстить… А уж коли заговорили про преданность – разве я не помог твоему Игорю?
– Ты приказ князя исполнял, – раздражённо бросила княжна, – не ради меня старался. А вот невесту беречь не стоило. Раз ты преданным себя числишь, разуметь должен – не по нраву мне затея князя с женитьбой.
– И что ж я, по-твоему, должен был сделать?
– Володислава предупредил бы. Когда мимо Смоленска шли, его бы дружина напала на ладьи невесты и полонила девку.
– Вот оно как всё просто, оказывается, – Свенельд рассмеялся. – А я бы сам в ту пору где, по-твоему, был? Тоже бы в полон Володиславу сдался? Не смешно?
– Не смешно! – отрезала княжна. – Будто я тебя не знаю. Придумал бы, куда деться, коли б захотел, – она отмахнулась. – А ты, по всему, не хотел. К новой госпоже, никак, примеряешься. Подношения к свадьбе, поди, заготовил.
– Так ведь война бы разгорелась между Смоленском и Киевом, если бы невесту полонили. Потому мы в Смоленске останавливаться и не стали, – пропустив мимо ушей замечание о новой госпоже, возразил Свенельд. – До войны ли ныне?
– И пусть… И разгорелась бы, – княжна встала из кресла и принялась взволнованно расхаживать по горнице. – Всё лучше, чем терпеть княгиню и её сродственничков из лесной глуши… Ещё и щенков наплодит князю. Корми их потом… А войне равно быть. Князь не спустит Володиславу подлость с Новгородом.
– Можно и без войны Володислава наказать. Мзду взять. Выгод всяческих стребовать. И для тебя самой кое-что ценное сыскать. А ты бы князю подсказала, намекнула о том. Тебе ли ссориться с Володиславом – твой Игоряша, почитай, в соседях с ним… Не подумала?
– Ты что-то затеял? – княжна подошла к Свенельду почти вплотную и, задрав подбородок, вперила в него подозрительный взгляд. Ростом княжна была по плечо воеводе.
– Затеял… Расскажу, коли перестанешь злиться, – мягко молвил Свенельд, склонив к ней лицо.
Некоторое время они пристально смотрели друг на друга. Она возмущённо, сердито, он любовно, ласково:
– Убрус носить при мне стала – красу прятать… Охрану в тереме поменяла. Милонега привечаешь… И ещё упрекаешь, что не иду…
Княжна не выдержала – отвела глаза. Щёки её вспыхнули. Когда она вновь посмотрела на Свенельда, недовольство в её взгляде уступило смятению, пышная грудь волной заходила под шёлковым платьем. Заметив эти перемены, воевода медленно, осторожно, не отводя глаз от лица своей собеседницы, обнял её, прижал к себе.
– А ты? – выдохнула княжна, уткнувшись лбом в его грудь. – Ты сам… Уехал… Покинул… Ни слуху ни духу… А мне жди… – пробормотала она. Но сопротивляться и не думала, напротив, подняла голову и посмотрела Свенельду в глаза затуманенным взором. – Как ты мог?
– Но вернулся ведь. И пришёл – лишь позвала. А до того не решался… Не смел без приглашения… – воевода склонился к её устам, коснулся их поцелуем.
В дверь постучали.
– Госпожа, тебя князь зовёт, – раздался из сеней голос челядинки. – Изволь в Пировальню спуститься.
Опомнившись, княжна упёрлась ладонями в грудь воеводы, изогнулась, вывернулась из его объятий, отошла в сторону:
– Поговорили, и полно. Ступай, Свенельд, – томно вздохнула она, не глядя на него. – Позову, коли нужен будешь…
– А буду… нужен? – спросил Свенельд чуть неуверенно, как и должно было опальному полюбовнику, таящему в сердце надежду на прощение. Однако его взгляд, направленный на собеседницу, совершенно не соответствовал тону. Княжна не смотрела на него, и можно было не усердствовать в лицедействе. Взгляд воеводы был внимательным, изучающим и бесстрастным, обычным для него – взглядом хищника, терпеливо выслеживающего жертву.
– Подумаю, – слабым голосом, словно готовясь лишиться чувств, ответила княжна. – Не до того теперь – князь зовёт. Ступай…
В Киеве Ольга с батюшкой разместились в тереме боярыни Оды, сестры Асмуда. Боярыня давно вдовствовала, а её сын, женившись, переселился в свой дом – просторный терем Оды пустовал.
До самого дня свадьбы Ольга не покидала этого дома. Она лишь ненадолго выходила во двор, прогуливалась от одной стороны тына до другой, несколько раз туда и обратно, и возвращалась. Всё остальное время она рукодельничала, спала, смотрела в распахнутое окно, примеряла свадебный наряд, над которым не покладая рук трудились мастерицы.
Когда-то в Плескове она мечтала увидеть новые земли и далёкие города… Поездка в Киев воплотила её мечту: путешествие показалось ей увлекательным. Ольга легко переносила дорожные тяготы: её не укачивало, она не уставала, не скучала. Даже та непростая часть пути, когда их гребцы и гридни волоком тащили ладьи от одного водоёма до другого, а им, седокам, приходилось пешком идти сквозь леса, где вековые деревья подпирали ветвями небосвод, воспринималась ей с радостью.
Но едва ладьи причалили на Почайне, и путь их закончился, радость угасла. Сначала её охватило сильнейшее волнение, убившее всякое любопытство к происходящему, а затем накатило отупляющее безразличие.
Накануне свадьбы батюшка сообщил, что никаких заведённых предками обычаев – ни выкупа, ни свадебного поезда, ни следующих за пиром проводов в чулан-сенник и укладывания на снопяных постелях – князь соблюдать не пожелал.
– Не юнец давно уж князь, дочка. Муж солидный, вступающий в брак перед богами повторе, – говорил батюшка, давая понять, сколь несущественны все эти правила для её могущественного жениха. Яромиру было важно утвердить дочь в княжеском звании, а всё остальное для плесковского правителя значения не имело.
Ольга не печалилась. Ей было безразлично.
Сборы на свадебный пир размылись в её сознании, как сон. Трогали её чьи-то руки, мелькали вокруг лица, рты раскрывались для участливых или льстивых слов. Ольга кивала в ответ, даже, кажется, улыбалась, исполняла, что велено, надевала, что давали. Ни на что не влиявшая, безвольная кукла-кувадка. По чести сказать, очень красивая и дорого наряженная – на её облачение князь не поскупился – вероятно, чтобы не стыдиться перед гостями своей юной невесты из далёкого Плескова.
