Ретрит
Елена Добрынина
Что связывает костюмершу рядового столичного театра Машу, отправившуюся в командировку в Петербург и переживающую некрасивое расставание с возлюбленным – звездой театральной сцены Германом Кором, с молодым и привлекательным князем Дмитрием Васильевичем Арсеньевым – влюбчивым, пылким юношей, живущим идеалами чести и доблести в самом начале "золотой" эпохи русского дворянства – в первой четверти XIX века?Казалось бы, ничего. Однако между ними двести лет и одна давняя история длиною в жизнь, которую Маше и предстоит узнать. Только понравится ли это самой Маше?
Елена Добрынина
Ретрит
Глава 1. Разговор за кулисами
– Когда уже ты скажешь ей? – Услышала Мари капризный шепот за тяжелой портьерой, у самого выхода на сцену.
Переговаривались двое, судя по голосам – мужчина и женщина. Мари притормозила, не желая выдать себя. Она несла костюмы после примерки в свою клетушку и решила "срезать" путь, пробежав через сцену. Как оказалось, на свою голову.
– Скоро. Ну, потерпи, дорогая моя! Моя муза, моя прекрасная дама! – Шептал мужчина страстно. – Опять же, нужно съехать из центра в твои Кузьминки.
– Пока ты решишь этот вопрос, год пройдет. – Прошипела женщина за шторой.
Мари поморщилась, так это выглядело пошло, но спустя секунду до нее вдруг дошел весь ужас услышанного – девушка узнала обладателя баритона с чувственной хрипотцой. В сердце ее словно нож воткнули. Даже дышать стало больно и Маша замерла, осознавая, что за портьерой, в темноте сцены прятался Герман, да судя по всему не один. Почти сразу же пришла догадка, кого он так страстно называл музой.
В их театре была только одна муза. Прима, королева сцены. Все эти эпитеты принадлежали Полин Арно. Значит, слухи о том, что Герман ухлестывал за ней – правда. А она, Мари, все не верила, отбрасывая от себя даже мысль, что обожаемый ею до дрожи в коленях Герман Кор, он же Гена Картошин по паспорту и ведущий актёр театра по трудовой книжке, может путаться с актрисулькой Полиной, только-только переведённой из второго состава в основной по причине ухода ведущей актрисы в другой театр.
Поговаривали, что Поля действует по упрощённой схеме, прыгая из койки в койку покровителей, но именно в этом случае Арно перевели от безысходности. Несмотря на то, что служителей Мельпомены по столице как собак нерезаных, найти на самом деле достойную, талантливую актрису на роль ведущей – если и реально, то совершенно точно трудноисполнимо. Вот и взял их худрук ту, что вроде бы неплохо играла на заменах.
Маша так и стояла бы за кулисами с охапкой костюмов в руках, тормозя, если бы не зычный рев главрежа, который искал любимого ею Германа. Тот испуганно зашевелил тяжелой тканью, путаясь в ней и пытаясь выбраться на свет Божий.
– Иду, Иван Денисович, иду! – Холодно и надменно отозвался он и продефилировал со сцены в зрительный зал.
Машу, притаившуюся за кулисами, Герман не заметил. Полина ещё возилась за толстой, пыльной занавеской, пытаясь выйти незамеченной и Маша вдруг поняла, что одного откровения с неё хватит. Подобралась, крепче сжала в руках пышные, все в оборках и рюшках платья и шагнула в темноту коридора.
***
– Портьеры пыльные на сцене, стирать пора! – Бросила Арно, заглянув в комнату, которую Мари делила с гримером Натальей – рыжей, кудрявой, разбитной бабенкой.
Так и не дожила Мари до того момента, когда костюмеру выделяют отдельное помещение под мастерскую. А потому приходилось скитаться ей по углам, облачая актеров в метаниях между складом реквизита и гримерками.
– Пыльные, так возьми и постирай! – Фыркнула Наталья, откладывая чёрный, будто угольный карандаш для глаз, и посмотрела на соперницу Мари. Только что театральный костюмер поделилась с гримером своим «горем».
– Пфф, – фыркнула прима презрительно. – Ещё чего! У нас на это дело Машка есть.
И ведь, не обозвала даже, но почему же так обидно?
– Мари – костюмер, а не прачка. Ясно? – Отрезала Наталья, вступившись за подругу.
Гример – это вам не швея, которую в театре принято называть костюмером. Гример, если ему надерзить, может сделать такой макияж, что мало не покажется. А потому Полин промолчала, не желая связываться с Натальей. Ей ещё вечером на сцену выходить. Прима фыркнула, кинула на костюмершу презрительный взгляд и исчезла из комнаты, громко хлопнув старой, фанерной дверью.
Мари поежилась.
– Ну, зачем ты так, Наташ?
– Ха! Ещё спрашиваешь?! – Наталья прильнула к зеркалу и, прищурившись, принялась поправлять стрелки – чёрные, жирные, вразлет, но очень ей идущие. – Да потому, дорогая Мари, что раз не можешь ты сама защититься от всяких там прош…профурсеток, то должен же хоть кто-то поставить ее на место?
– Она – прима! – Обреченно сказала Маша, старательно распаривая рюши на платье к вечернему выступлению.
– Это не мешает ей быть, сама знаешь кем. – Наталья послюнявила карандаш и дорисовала стрелку. – А тебе давно пора научиться быть чуть смелее и отстаивать своё счастье. Зубами его выгрызать! Сейчас время такое, Мари, что за мужика надо бороться! А ты Геру отдаешь без боя.
Девушка лишь вздохнула тяжело, слушая эту отповедь.
– Хотя, если честно, – добавила гримерша и повернулась к Машке. – Гера – то ещё «счастье». И, может даже хорошо, что он наконец от тебя отстанет. А то так бы и ходила всю жизнь за ним тенью.
Маша чуть слышно всхлипнула. И чтобы хоть как-то замаскировать этот свой то ли вздох, то ли всхлип по утраченному женскому счастью, она нарочито громко громыхнула утюгом, обрушив его на тяжелую парчу, из которой было пошито платье.
– Ты не понимаешь, Наташ! Все гении, все великие люди творили, благодаря своим неприметным половинкам. Вспомни Софью Андреевну Толстую! Она же, как секретарь, переписывала рукописи Льва Николаевича по множеству раз. А Вера Николаевна Муромцева, жена Бунина? Все великие были обязаны своим половинкам тем, что могли отринуть быт и творить.
– Ну, ты замахнулась, подруга! Сравнила тоже! – Ошарашенно уставилась на Мари гримерша. – Где Толстой и где наш Герман?
В коридоре послышался визг, истеричный ор и Маша с Натальей высунулись из своих покоев разузнать, что же там происходит.
– Она специально, специально! – Вопила Полин, картинно рыдая.
В тусклом освещении было сложно понять, в чем дело. Маша, подталкиваемая Натальей, вывалилась в коридор.
– Что ты орешь, Полина? – Спросила гримерша.
– Вот, видишь, что Машка наделала? – Визжала новоявленная прима.
– Что? Здесь? Происходит? – Громогласно завопил режиссер Иван Денисович, возникнув внезапно в темном коридоре.
Он чертыхнулся, споткнувшись о швабру, небрежно брошенную уборщицей Клавой. Зазвенели, падая ведра, и Денисович, полетев на пол за ними вслед и матерясь не хуже портового грузчика, обложил четырёхэтажным всех служащих театра.
Любопытные зеваки попрятались за двери. Машка же, будучи сердобольной, бросилась к режиссёру, помогая тому встать.
– Вот, это она, она все испортила! – Визжала Полин, тыча изящной ручкой в Мари. – Платье для второго акта мне порвала. Она последняя его трогала. Как теперь быть, Иван Денисович?
Режиссёр посмотрел на Машку снизу-вверх и, игнорируя её протянутую руку, поднялся с пола самостоятельно.
– Значит, имущество портишь?
Машка ошалело глядела на режиссера, на Полину, на застывшую в дверях Наталью и не понимала, что вообще сейчас творится? Разве можно действовать так топорно? Обвинять ее, Мари в порче того, что она сама же столько вечеров сначала рисовала, а потом кропотливо шила? Обвинить на пустом месте только ради того, чтобы соперницу убрать с дороги?
– А все потому, что мы с Германом любим друг друга. Ей это покоя не дает!
Все свидетели сей некрасивой сцены уставились разом на Машу, и она покраснела, как рак. Видимо, Полин решила не дожидаться, пока Герман решится рассказать теперь уже бывшей пассии правду.
Ну все, с неё хватит!
Глава 2. Увольнение, ставшее командировкой
– А я не подпишу, повторяю тебе еще раз! – Сказал худрук и устало прикрыл глаза.
Как ему все очертенело! Эти вечные разборки, скандалы и интриги между театральным людом. А ему, между прочим, ехать финансирование выбивать в департамент и ремонт надо было начинать еще вчера – штукатурка, вон, сыплется с потолка и так и норовит на голову зрителям упасть.
– Ну, пожалуйста, Пал Сергеич! – Почти прошептала, особо ни на что не надеясь, Мари.
– Нет! Нет и еще раз нет, Мария Карловна! Где я перед началом сезона костюмера найду?
Павел Сергеевич Громов, поджарый мужчина пятидесяти лет отроду с висками, посеребренными немилосердным временем, был непреклонен. И Мари бы радоваться, ведь, руководство ее ценит, да только как представляла она, что снова нужно будет работать бок о бок с Полин и Геной, ой, Германом, так дурно становилось. А ей ещё силы нужны, чтобы выставить изменника из квартиры.
– Я не смогу рядом с ними… – Всхлипнула Маша, признаваясь.
Характер она имела такой, что спорить и отстаивать свою точку зрения не умела. В мыслях представляла, конечно, мол, как скажет сейчас резко и четко – скажет, как отрежет. А в реальности выходило что-то несвязное и сопливое. Одним словом, тургеневская барышня, которая в этот жестокий век зачем-то народилась тридцать лет назад в самом центре Москвы.
Пал Сергеич поморщился раздраженно. Он не терпел женских слез.
– Давайте без воды, прошу Вас! Ну, что вы хотите от меня в конце концов? Давайте, я отправлю вас в отпуск, а? Развеетесь, успокоитесь. Костюмы у вас готовы, так что мы тут справимся пару недель.
Мари уставилась на худрука. Отпуск – это, конечно, хорошо. Отпуск – это мечта. В отпуске она не была года три. Да только как это решит её проблему? После отпуска все равно возвращаться в театр и опять лицезреть эту сладкую парочку. А это было невозможно!
Павел Сергеич жестом дал понять, что разговор окончен. Мари послушно встала. На лице ее читалась такая безысходность, что худрук на миг задумался.
– Хотя, знаете… У меня есть идея получше. – Павел Сергеевич постучал карандашом по поверхности стола и жестом пригласил Машу присесть обратно. – А давайте я вас, Машенька, отправлю в командировку?
У Мари брови поползли вверх. Куда? В командировку? За пять лет службы при театре никогда она не ездила ни в какие командировки. Гастроли в межсезонье – вот максимум. Но разве ж можно это называть командировкой? В нормальной командировке люди работают и успевают осмотреть город, отдохнуть, погулять, а тут, как взмыленная лошадь, носишься между спектаклями, на ходу подлатывая вечно рвущиеся костюмы, а осмотреть окрестности можно только в дороге между городами. Но полей и лесов в своей жизни она видела итак предостаточно.
– Послушайте, Мари! – Стал вдруг необыкновенно добр и словоохотлив Пал Сергеич. Глаза его загорелись каким-то новым, невиданным Маше доселе огнем – заблестели, будто только что и не сидел перед ней уставший человек. – Мой старый приятель занимается проведением дворянских балов в Петербурге. Он просил у меня консультацию по костюму. Но я отмахнулся. А вы-то у нас костюмер, Мари! Вот и поезжайте в Петербург, погуляйте по городу, подышите Балтикой, прочтите лекции увлеченным нарядами прошлого. У них там целый фестиваль намечается, насколько я помню. Вот и развейтесь, поучаствуйте в культурной жизни, как зритель. А я пока придумаю, что делать с Полиной. Совсем ей слава примы вскружила голову. Негоже так! Потом у нас гастроли, опять же, впереди. А осенью, дай Бог, что-то изменится!
Мари ничего не оставалось, как согласиться. Нет, она могла бы, наверное, поспорить, стукнуть каблуком, бросить заявление на стол, только, ведь, и работу свою она любила, и театр. И даже Пал Сергеича, тьфу на него! Он – отличный руководитель. Другой бы подмахнул, не глядя, ее бумажку, а он пытается войти в положение, найти выход. Ну, и как подвести такого человека? Мари неуверенно забрала свой листок и, сложив его в несколько раз, встала.
– Вот и ладно, вот и чудесно, Мария Карловна! Ступайте, милая! Командировочные и все документы в бухгалтерии заберете. – Отмахнулся худрук и вперился взглядом в компьютер, изучая смету предстоящего ремонта.
Маша кивнула и вышла. Нельзя сказать, чтобы она была полностью довольна исходом дела. Все-таки это – только отсрочка, а не решение. Но уж что есть. Гораздо больше Мари тревожил предстоящий вечер. После сцены в коридоре между ней и Полин, Герман бросил на Машу вполне красноречивый взгляд. И девушка поняла, что сегодня их ждет даже не концерт, нет, целое представление для одного лишь зрителя – для ее маменьки. И чем закончится этот вечер предугадать было совершенно невозможно.
Глава 3. И в кого ты такое недоразумение?
Мама лежала с давлением. Влажное махровое полотенце для рук, свернутое рулончиком, умостилось на её лбу, доказывая всю трагичность ситуации. Зачем прикладывать влажное полотенце, если у тебя давление, Мари не знала, но спрашивать не стала – себе дороже.
Герман только что ушел, хлопнув старой, обитой дерматином дверью, собрав свои пожитки в большой жёлтый чемодан. Его Мари купила прошлым летом к их отпуску, которого, к слову, так и не случилось. Точнее, у Германа-то отпуск был, а вот она, Маша, взяла подработку и шила для одного ансамбля концертные платья, оставив мечты о море. Герман же тогда, сложив в чемодан нехитрый скарб, умотал в Турцию греть косточки. «Он – звезда и без отдыха не сможет блистать», оправдывала эгоиста маменька. А с ней спорить было себе в ущерб. И поэтому Герман нежился на пляжах Антальи, а Маша, согнувшись в три погибели над машинкой, шила платья, в надежде восстановить хрупкий финансовый баланс после вероломного покушения на него Германа. Путевки в Турцию нынче не дешевы.
Вот и сейчас, сложив свой небольшой, но сплошь брендовый гардероб в жёлтый саквояж, Герман фыркнул и покинул их с матерью обитель в старинном, трехэтажном доме на улице Гиляровского.
Юлианне Борисовне ожидаемо сделалось дурно, подскочило давление. От скорой она при этом отказалась, а теперь лежала с полотенцем на голове, не забывая отчитывать бестолковую, по её мнению, дочь.
– И в кого ты такое недоразумение, Мари? Даже мужика удержать не можешь подле себя. – Горестно вздыхала Юлианна Борисовна. – Хотя я не удивлена, ты знаешь! Где ты и где Полин Арно! И я прекрасно понимаю Германа. Ему, гению, рядом с тобой душно и тоскливо. А я так надеялась, что ты станешь ему парой. Но, видимо, не в этой жизни…
От слов матери в глазах Маши предательски защипало. Она отвернулась от винтажного дивана, на котором возлежала родительница – особой маменькиной гордости, и посмотрела в окно сквозь кружевную занавеску. Там, внизу Герман парковал огромный, жёлтый чемодан в старенький Пежо Полин. Чемодан упирался, словно не хотел оставлять Машино гнездо, но совместными усилиями парочка впихнула-таки багаж на заднее сиденье и, запрыгнув в авто, укатила в ночь.
Сумерки уже спустились и повисли над Москвой, делая все вокруг таинственным и волшебным. Фонари бросали пятна света на тротуар, делая этот холодный и враждебный мир чуточку уютнее.
– Почему же мне так не повезло с дочерью? – Спросила мать трагически слабым голосом. – Даже выйти замуж не можешь за приличного человека. Доведешь меня до могилы своим поведением, так и знай!
Это было обидно, хоть и не ново. Любая размолвка заканчивалась этими словами, и Маше бы привыкнуть да не обращать внимания, но отчего-то каждый раз больно, как в первый.
– Я уезжаю завтра. Павел Сергеевич в командировку отправил. – Оповестила матушку Мари и отошла от окна. Нужно было успеть собраться.
– Правильно! – Прохрипела Юлианна Борисовна. – Бросай мать! Покатушки, ведь, важнее старого человека.
– Это еще проверить надо! Мужик из дома вон, а она по командировкам! Ах, сердце схватило вновь! Вернешься и найдешь хладный труп вместо матери.– Это – работа, мам! – Попыталась донести Мари, но ответом ей была глухая стена непонимания.
– Мам, ну, не начинай! Ольга Петровна из двенадцатой квартиры к тебе каждый час заходит.
