Рассказы про сильных людей
Пётр Петрович Жуликов
Это сборник рассказов разных лет про людей, живших и живущих рядом с нами в течении нескольких последних десятилетий. В основе рассказов заложены реальные истории из жизни очень разных людей, живших в разных отрезках времени в нашей стране. Однако, объединяет их общее представление о мужестве, достоинстве, чести и любви.Мой долгожданный читатель вполне возможно, сможет узнать в них знакомых, или близких и, даже, увидеть некоторое сходство с самим собой и рассказать про эти реальные истории своим друзьям и знакомым.
Пётр Жуликов
Рассказы про сильных людей
Предисловие от автора. Про фамилию
Мне часто говорят, что писатель с такой фамилией не сможет пробиться к читателю. Советуют поменять. А я менять не собираюсь и надеюсь, что найдутся читатели, которые смогут разобраться в ситуации. Моя фамилия древнее Рюриковичей и корнями уходит в санскрит. Жулик – это не вор, не мошенник и не грабитель. Жулик чаще всего был уважаемым человеком, ставшим изгоем после конфликта с вороватыми прислужниками властей. Ставший изгоем, он вынужден был скрываться в лесах и становился разбойником, который разовым смертельным боем отбирал награбленное добро у своих обидчиков и раздавал обездоленным. Жулик себе отбитое добро не оставлял, поскольку понимал, что обречен. В рюриковские времена травля на них обострилась. Жуликов люто ненавидели вороватые чиновники и прислужники властей и казнили их с особой жестокостью. Жулики – это Разин, Пугачев, Дубровский и весьма длинный ряд народных героев. Народ их всегда любил, легенды слагал.
Вместо предисловия. Про дороги
Кто-то мудрый сказал, что нашу жизнь определяют дороги, которые мы выбираем. Наверное, это так и есть, кому-то повезло выбирать дорогу в жизнь. Другой мудрый человек сказал, что нашу жизнь определяют дороги, которые нас выбирают. Такая мысль тоже имеет право на существование, и есть немало тому примеров. Но есть и другие варианты.
Однажды я показал своему другу Виктору Ивановичу Мережко подмалевок картины, которую так и не закончил. Несколько минут он молча ее рассматривал, потом мы разговаривали на темы кино, он рассказал мне о своем новом сценарии «Кавказская рулетка», и я уже подумал, что про мою мазню он забыл или просто не хочет меня огорчать критикой. Но когда мы уже глубоко за полночь расставались, спросил:
– Это дорога, по которой вы пришли в жизнь?
Я даже немного растерялся и только кивнул.
Уже по дороге домой, сидя за рулем машины, несшейся по шикарной автотрассе, подумал, что да, это дорога, по которой я вышел в новую жизнь. По этой дороге сто пятьдесят седьмые ЗИЛы возили лес. По этой дороге мы гоняли на велосипедах, а потом и на мотоциклах, по этой я и ушел в новую жизнь. И эту дорогу в Жизнь я решил показать своему долгожданному читателю.
Несколько месяцев спустя я показал рукопись своей книги Виктору Ивановичу, и он написал мне предисловие.
Серпуховск
Серпуховские мотивы
Историю эту рассказал таксист, подвозивший меня поздно вечером от вокзала. Разоткровенничался он, видимо, потому, что на вопрос, чем занимаюсь, я ответил: «Пишу статьи в газету и рассказы для книги». Он обрадовался и сказал, что у него как раз есть история, которая вполне подходит для рассказа. Мне, честно говоря, было некогда, я торопился, надо было решить кое-какие вопросы и утром следующего дня возвращаться в Москву. Тогда он предложил утром подвезти меня и по пути рассказать свою историю и рано утром, к моему удивлению, подъехал к условленному месту.
Таксист был в костюме и при галстуке с тщательно выбритым лицом, так что поначалу я его даже не узнал, но когда он поздоровался, я сразу же вспомнил этот несколько непривычный для нашего времени деревенский говор. И как только я уселся в машину, таксист безотлагательно приступил к обещанному рассказу.
– Итак, – начал мой рассказчик, когда машина покатила по скоростному шоссе, – меня зовут Василий Михайлович Блудов. Тут меня все знают. Таксуем мы тут, – он сделал паузу, наблюдая, какое впечатление произвели на меня его слова и продолжил. – Сначала работали на государственных машинах, а вот теперь на своих. Вместе работаем, вместе отдыхаем. Так у нас, у старых таксистов, принято.
Блудов снова сделал паузу, видимо, где-то он слышал, что именно так и надо рассказывать свои истории писателям, и пользовался этим уроком через каждый десяток слов, что сильно раздражало, однако если отбросить все лишнее, изложение можно считать весьма понятным и даже завлекательным. И далее, дабы не утруждать читателя излишними фразами, я излагаю рассказ, сократив лишь авторские паузы, и продолжаю с того места, на котором прервал повествование.
– И вот как-то собрался я с приятелем Пашей Шибаевым на рыбалку, – продолжал таксист, – понятное дело, приготовили снасти там всякие: ну спиннинг с блеснами, сачок и, конечно же, самое главное прихватили – то, без чего на рыбалке никак нельзя. Правда, без излишеств, ровно столько, сколько надо – рыбалка все-таки. Поначалу-то мы думали отправиться на Оку, но пока собирались, стало вечереть, и, чтобы не терять времени даром, мы отправились на Нару. Да и какая, в конце концов, разница, река она и есть река. Подъехали к Наре, ну туда, повыше запруды, что возле Высоцкого монастыря. Расположились на правом берегу и, как положено, сразу же приняли по маленькой. Ну так, для разгона, чтобы рыбалка была удачной. Осушили парочку беленькой, конечно, пивка добавили для смягчения восприятия напитка. Одним словом, рыбалка началась. Я, значит, стал костер разводить, а Паша, чтобы времени не терять даром, принялся рыбу ловить. Он мне всегда рассказывал, что классно блеснит. Но, видимо, давно не практиковал, потому что первые полчаса он никак не мог в реку блесной попасть. Все больше на макушки деревьев блесны разлетались. Потом, однако, приловчился и в реку стал попадать, правда, через раз: то блесной, то сам в реку свалится. И вот когда вроде бы дело уже наладилось: костерочек разгорелся, шашлычок зашипел, капая салом на огонь, – у него блесна вдруг за что-то там зацепилась.
Паша как завопит, что это щука килов на пять. И так орал, что из ближайших кустов выскочила испуганная парочка, причем дамочка так визжала, наверное, подумала, что их муж застукал.
Но это, как говорится, ихнее дело, пущай сами и разбираются, а вот у нас это была уже трагедия, то есть последняя блесна за что-то зацепилась, остальные Паша по деревьям уже раскидал, пока приноравливался. И что нам было делать? Оно, конечно, можно было и без блесны обойтись, у нас ведь все было: беленькой коробочка только начатая, «Очаковского» пару коробочек, шашлычок уже готовенький, да и настроение в норме. Чего еще надо для хорошей рыбалки, как говорится?! Наливай да пей! Но без блесны все-таки как-то неловко. Ну, неудобно что ли. Да говорят, будто бы и примета такая есть, что рыбу ловить спиннингом без блесны не к добру, тем более что других снастей, кроме сачка, мы с собой и не взяли. Я-то вообще на рыбалке больше по костерочку там и шашлычкам разбираюсь.
Подумали мы с Пашей, подумали, выпили еще по стаканчику и решили, что без блесны нам ну никак нельзя. Да и что же это на самом деле за рыбалка без блесны? И решили, что блесну надо доставать. Выпили для ясности еще по маленькой и бросили жребий, кому лезть в воду. Выпало мне. Мне завсегда так: как водку из горла пить – так в последнюю очередь, а вот как что такое – так на тебе, пожалуйста. Ну выпало так выпало, что поделаешь, разделся я до… ну до того самого, в чем мать родила, благо уже на реке купальщики разошлись, и нырнул в реку. Плыву себе, за леску держусь, леска натягивается, поднырнул…
И тут, надо сказать, все и началось. Оказалось дело в том, что зацепилась блесна за скобу какую-то. Стал я блесну отцеплять, а она запуталась так крепко, что никак не отцепляется. Тогда, думаю, вытащу-ка я скобу эту на берег и там разберусь, что к чему. Потянул, а она ни в какую, ну прямо с места не сдвинулась. Тогда я ногами уперся, поднатужился, а силенка у меня есть, «жигуль» на бок один переворачиваю, смотрю, пошла потихонечку, и вижу, открывается люк какой-то. Я прямо рот открыл от удивления. Правда, вовремя закрыл, так что воды набралось совсем немного – не больше литра. Однако я сразу же понял, что это тайник, а раз тайник, значит, там клад какой-то обязательно должен быть спрятан. Думаю, вот здорово, вот подфартило, и мысли такие ясные: теперь-то уж заживем. Но от таких силовых упражнений под водой, которой уже наглотался немало, я чуть совсем не захлебнулся. Нет, думаю, пора уже и выбираться. И вовремя я это подумал, потому что и так организм от этой воды ослаб, что еле выбрался. Выбрался я, значит, на берег, рассказал все как есть Паше, а он не верит, усмехается так ехидненько, мол, не смог блесну достать, вот и гонишь пургу всякую. Обидно мне как-то стало, я и говорю ему, мол, а не пошел бы в… в смысле, в реку, и сам посмотри, тем более что блесну-то я не отцепил, да еще воды вон сколько наглотался. Так что давай, лезь, твоя очередь.
Понятное дело, что для того, чтобы снять напряжение, выпили мы с ним еще по стаканчику. Мне это просто необходимо было, чтобы хлябь эту речную запить. Надо сказать, что вода в этой Наре не очень-то приятная на вкус, а если честно говорить, то просто гадость. Поэтому мне лишний стаканчик это, как лекарство, а ему впрок, чтобы не так противно было, и для уверенности тоже не помешает. Да и пить одному как-то неловко, не принято это у нас, мы же не алконавты какие – мы же рыбу ловить приехали.
Короче, выпили, и он нырнул. Долго его не было, я уже подумал, что он клад решил сам достать, однако смотрю – выныривает. Глаза выпучил, водой отплевывается и говорит: «Ва-вав-ва». Я поначалу не понял ничего, подумал, что это он по-аглицки. Он как-то в гараже говорил, что по-англицки здорово шпрехает и, помню, так прямо и рубанул: «Ва-а-а-у-у». Я-то сам по-аглицки не шибко кумекаю, но чую, что у него получается, в смысле так же противно и похоже, как по телику говорят некоторые наши ведущие: «Ва-а-а-у-у». Однако потом, когда он ил выплюнул и повторил еще раз, я сообразил, что это он все-таки по-нашему говорит. Вот только слов у него много таких, которыми вроде бы все говорить умеют и даже пишут частенько на заборах или в подъездах, но в приличных книжках их писать нельзя и в образованном обществе говорить не принято. Поэтому я для рассказа и повторять не буду, хотя скажу, что я сразу все понял, я догадался, что он в люк этот, который в подземелье вел, поднырнул и дальше ход обнаружил, и даже походил там по нему немного. И тут нас окончательно осенило, что это она, фортуна, повернулась к нам…
– Интересно, а чем же она к нам повернулась, – задумчиво прервал свой рассказ Василий Михайлович, – да какая разница. Фортуна – она баба, а бабы со всех сторон привлекательны, – заметил он сам себе философски и продолжил.
– Ну да ладно, на чем это я остановился? Так вот, поняли мы, что это нам дар сверху за нашу жизнь правильную обломился. Подумали еще маленько и решили конкретно все проверить, в смысле экспедицию в закрома-кладовые устроить, не откладывая в долгий ящик, хотя, по правде говоря, ящика-то у нас и не было. Понятное дело, по этому поводу приняли мы немного, ну, разлили одну беленькую, выпили не спеша, закусили шашлычком, повторили и стали собираться. Вокруг уже все стемнело, но нам-то у костра светло, а там, в подземелье, все одно темно и свет дневной не нужен. А дорогу к кладу мы всяко найдем: там же к скобе у нас леска протянута.
Телевизор мы смотрим, как клады ищут, видели, как говорится, плавали – знаем. Паша снял аккумулятор и фару с машины, завернули мы аккумулятор в один полиэтиленовый мешок, а фару в другой, приняли на дорожку понемногу и за дело. Все путем, только тут надо правду сказать, что сделали мы две промашки, одна обнаружилась сразу же, как Паша нырнул с аккумулятором в речку, а вторая – несколько позже. Ну, короче говоря, нырнул Паша в речку, и я следом. Плыву себе потихоньку к месту назначения и вдруг вижу, что Паши-то и нет. Сразу и не понял, в чем дело, подумал даже, что он уже на месте. Попробовал нырнуть под воду, чтобы увидеть, что он там делает, но, во-первых, темно и ничего не видно, а во-вторых, фара нырнуть не дает: как поплавок плавает в полиэтиленовом мешке и меня не пускает. Я, правда, быстро сообразил, что с фарой я все-таки не нырну, и стал нырять без фары. Нырнул раз, другой и наткнулся на Пашу, стоит он на дне с аккумулятором, пузыри пускает. Еле выволок его на берег. Хорошо, что он аккумулятор не уронил, а то бы сорвалась экспедиция: ему, видать, жалко было аккумулятора: он же его со своей «Волги» снял. Посидели мы немного, подумали и решили привязать фару к аккумулятору, получилось совсем неплохо.
Как добирались по леске к колодцу, я рассказывать уже не стану, потому что это совсем другая история. В общем, добрались и в тот самый проход попали. Как только выбрались на сухое, подключили фару к аккумулятору. Тут же обнаружилась вторая промашка: мы-то, чтобы одежду не замочить, в этот поход отправились в том, в чем в баню ходят, в смысле вообще без ничего. Одежду завернули в полиэтиленовый мешок, а когда там разбирались, как и что, то при повторном заходе этот пакет и забыли. А в туннеле этом почему-то холодно было. Что делать? Подумали еще разочек и решили, что возвращаться после стольких мучений уже не будем, уж как-нибудь и так перебьемся, благо для согрева я три беленьких прихватил, вместе с фарой в полиэтиленовый мешок упаковал. Понятно, что долго отдыхать мы уже не стали, там градусов двенадцать, не более, поэтому, приняв для сугрева по чуть-чуть прямо из горлышка и опростав одну беленькую (запас ограничен – экономить надо), пошли искать клад. Паша с фарой впереди, а я с аккумулятором сзади. Ходили мы по этим ходам часа четыре, ну просто лабиринт какой-то, но наконец все-таки вышли в большую пещеру. Точнее, даже комнату подземную, очень похожую на те, что в кино показывают, когда клады в подвалах замков находят. Мы вообще-то чуть было не прошли мимо, ну тупик и тупик, камнями заваленный, однако воздух оттуда шел потеплее, и мы поняли, что это кто-то нарочно ход завалил, чтобы не нашли. Камни мы быстренько откидали и от увиденного прямо так и сели: клад. Представляете, в пещере этой стояли сундуки, полные золота и камешков разноцветных, и накрыты они флагами бело-сине-красными, почти как наши нынешние, только полосы косые. Эта картина нас просто выбила из сил, пришлось тут же поправить здоровье. Да и холодно там было, теплее, чем в проходах, однако все равно холодно. В общем, выпили мы еще одну беленькую из горлышка, посидели, посмотрели на наши драгоценности и решили, что пора в обратный путь, тем более что аккумулятор совсем сел, а без света, оказывается, на клад смотреть совсем неинтересно. Договорились, что ничего брать с собой не будем, поскольку говорят, что если без молитвы взять клад под землей, то можно и не выбраться. А я как назло дальше, чем «Отче наш», ни одного слова не помню, а Паша, он вообще вегетарианец, в смысле неверующий. Ни постов не соблюдает, ни молитв не знает, мясо жрет, когда ему хочется, и даже имен святых не помнит. Я-то хоть знаю, что есть святой Петр, и Петров день завсегда отмечаю. Есть еще Ильин день, хотя справедливости ради надо честно сказать, что Паша тоже все праздники святых со мной отмечает. Думаю, он не совсем потерянный человек.
Я спросил рассказчика: «Может, он атеист, а не вегетарианец?»
– Да какая разница, все равно безбожник, – ответил Василий Михайлович и продолжил рассказ. – Так вот, решили мы, что выберемся отсюдова, подразучим молитвы и вернемся за своим кладом, благо, знаем куда. Вышли мы из пещеры этой, глядь, а проход-то завален камнями. Смотрю я, Паша весь затрясся, шепчет: «Замуровали». Я тоже испугался маленько, но говорю ему: «Не боись, все будет нормальненько, у нас еще энзэ есть». Выпили последнюю бутылочку, и тут же меня осенило: так это же мы сами камней наложили, когда ход откапывали. Паша немного успокоился, но вижу: все равно колотит его. Помню, я еще тогда удивился, чего это он, но думать долго времени не было, надо камни убирать. Так что заложили мы вход в пещеру по новой, ну и проход себе расчистили, и отправились вперед, в смысле назад, ободрались, правда, как собаки паршивые. Назад мы пошли в обратном порядке: Паша с севшим аккумулятором сзади, а я с негорящей фарой впереди.
Да, я забыл сказать, что, когда мы к кладу шли, я большую бобину ниток прихватил, давно в машине валялась, вот и пригодилась, хорошие нитки, с нашей ткацкой фабрики. Я, когда мы на берегу стали собираться за кладом, сразу же и припомнил, что по лабиринтам надо с ниткой ходить. Ну, короче, часа через три мы вернулись к колодцу. Пакеты наши полиэтиленовые пришли в полную негодность: пока мы клад искали, их крысы сгрызли, одна труха осталась. И решили мы, что и без них поднимемся, в смысле без пакетов и без аккумулятора, тем более что он совсем разрядился. Да и фару вроде бы тоже чего тащить, я ее уже давно разбил и боялся Паше сказать об этом, а тут такая ситуация. Вот я так дипломатично и говорю Паше, мол, денег у нас теперь навалом, чего нам с этим хламом возиться, давай пока здесь оставим, а утром заберем. Я думал, что он кричать начнет насчет фары, а он мне в ответ спокойно так и говорит: «Да хрен с ней, с этой фарой, и аккумулятором тоже, давай выбираться». Я еще опять удивился, не понял даже, с чего это он так добром разбрасывается, ведь раньше всегда прижимистым был. Но совсем скоро я разобрался, в чем тут дело.
Вынырнул я, значит, первым и жду Пашу. Вдруг появляется его голова и вопит так, что мурашки по спине забегали. Я ему: чего, мол, орешь. Он в ответ совсем не благим, а, честно говоря, поганым матом верещит, причем такое, что и повторить нельзя без переводу. Но если пропустить отдельные слова, то можно, конечно, перевести его высказывания, и получалось, что кто-то схватил его и держит за одно место и вот-вот оторвет. Ну тут и я перепугался, хвать руками – вроде все на месте. Кручусь на воде, как волчок. Пока понял, что без рук и утонуть можно, воды, правда, нахлебался еще больше, чем первый раз. А Паша, смотрю, кувыркается и вопит без передыха.
Тут меня осенило, и спокойствие его в туннеле понятным стало: жлоб хитрющий. И я ему так тоже спокойненько говорю: «А не прихватил ли ты, друг любезный, что-то из клада?» Это я в кино слышал, что когда кого-то подковырнуть хотят, то всегда говорят так – «друг любезный». Вижу: точно, Паша от страха еще больше глаза выпучил, совсем плохой стал и хрипит: «Каюсь, виноват, взял одну вещицу, так ведь не для себя старался, ведь никто и не поверит, что мы клад нашли!» И показывает кулон, такой красивый, с камнем, не меньше грецкого ореха точно будет, прозрачный такой. Даже в сумерках на руке у него мерцает. Ну, думаю, и гад же ты, Паша, и как же ты его тащил, что я не заметил. Понятно теперь, чего в пещере боялся и почему сзади решил идти. Ну да ладно, чего время терять, надо выбираться отсюда, и говорю: «Все, Паша, теперь нам крышка, лучше брось его». Паша трясется весь и крутится как юла, жалко камня, но смотрю, что хрип его все больше на визг переходить стал. Шепчет еле слышно, мол, сейчас совсем оторвет, и разжал руку. Видать, свои причиндалы ему дороже все-таки были. А кулон этот так крутанулся на воде и, мерцая в воронке, пошел ко дну. И вот надо же такое: как только он руку разжал, я глядь, а кресты на Высоцком монастыре прямо-таки и засверкали. Ну, думаю, и слава богу, перекрестился как мог. Паша, нехристь окаянный, тоже перекрестился. И помогло: дернулся он еще разочек, отпустило его. Добрались мы до берега, когда уже светать начало. Сели, зубами стучим от страха и холода. Развели заново потухший костерок, выпили еще немного, то есть все, что оставалось. Да и что там осталось-то, совсем чуть-чуть: три беленьких и одна неполная пива коробочка. Выпили, значит, остаточки и заснули.
Просыпаюсь я, тепло, хорошо, смотрю, уже солнышко в зените стоит, вот только голова болит, прямо раскалывается. И шум такой в голове, что хоть в ведро с водой суй. Лежу, даже пошевелиться не могу. Слышу: правда, шум все сильнее становится, ну вот, думаю, башка совсем расколется. Прислушался, а шум-то не только в голове. Встал, смотрю. Оказывается, Танюшка, Пашина жена, кричит, а Паша мычит что-то нечленораздельное. А Танюшка все пуще заходится и хлещет его штанами по морде. Странно это, конечно, – штанами по морде, но смотрю, и мне смешно стало: он совсем голый стоит. Вот, думаю, дурак, зачем штаны-то снял. Так тебе, тюне, и надо. Танюшка пуще прежнего распыляется: «Ах ты, паразит, – говорит, – и что же вы тут затеяли?» Он в ответ мычит, что вот, мол, мы тут с Васей рыбу ловим. Танюшка аж взбеленилась: «А для чего же ты, паразит, леску на это самое место намотал?» Я гляжу: и правда, леска у него там намотана, да еще и блесна болтается, поблескивая. Вот, думаю, дурень, на кой черт ему это надо. А сам и говорю Танюшке так примирительно, мол, ты успокойся, мы правда рыбу ловили, блесна зацепилась за корягу, вот мы ее и доставали, нельзя же без блесны рыбу ловить. Танюшка на меня как набросится: «А ты, бесстыдник, молчи лучше, вот сейчас твоя Валька прибежит, она тебе покажет, как в таком виде среди бела дня разгуливать!» Я огляделся: и правда тоже не совсем одет. Ну не так чтобы совсем голый, а только в одном носке стою. Присмотрелся: да я же весь в ссадинах, и бок один красный, как у рака, на солнце обгорел, наверное. Тут сразу же и вспомнил, что это мы ночью разделись, когда за кладом ныряли, и хотел объяснить, что к чему. Но тут Валька моя тоже прибежала, и история получилась еще та.
Долго нам еще эту рыбалку вспоминали. И хорошо, что мы своим бабам про клад не успел рассказать, а то вообще бы жизни не стало.
Долго еще над нами все потешались, но мы отмалчивались и никому ничего не рассказывали, потому что понимали, если клад нашли, тут ухо надо востро держать. Узнали через надежных людей, кто и где покупает драгоценности, и даже переговорили кое с кем. Вот только после этого разговора нас такие крутые ребята в такой переплет взяли, что мало не показалось. Короче, говорят, показывайте, где ваш клад, а то такое вам покажем, что век помнить будете. Ну что делать, аргументы у них серьезные, и мы согласились. Однако тут на неделю зарядил такой ливень, что ни проехать, ни пройти, весь Серпухов лужами залило. «Крутые», пока шел дождь, держали нас, можно сказать, под арестом, а когда дождь кончился, привезли на Нару. А там воды полно, все илом заволокло, ничего не понять. Мы и так, и сяк смотрели, по дну десяток аквалангистов лазали, но никакого люка и скобы так и не нашли. Целую неделю искали, крутые совсем рассвирепели и, наверное, нас там бы и порешили. Валька моя выручила, сказала им, что мы пьяницы запойные, выжрали ящик водки и два ящика пива за один день, с перепою белая горячка началась, с нее все напридумывали. Слова ее подтвердили продавцы, у которых мы водку и пиво брали. Да и парочка, которая из кустов сиганула, – они там, оказывается, постоянно вечера коротали, – подтвердила, что мы пьяные всю ночь колобродили. Крутые позвонили куда-то, приехал их старшой, Графом, кажется, кличут, и им таких, ну этих самых, не знаю, как по-книжному сказать, навтыкал, чтобы те с пьянью больше не связывались. А нас отпустил, справедливый, видать, мужик.
С тех пор прошло вот уже два года, но кто-то раз в месяц нами все-таки интересуется. Но мы, чай, не чайники, по телику детективы смотрим, знаем, как конспирацию соблюдать. Вот подождем еще немного и отправимся за кладом, наверное, следующим летом. Что бы там кто ни говорил, мы-то знаем, что клад нашли, да и аккумулятор с фарой там остались, куда же они еще могли подеваться. А уж шрамов мы в этой пещере себе надрали, когда камнями проход заваливали, до сих пор видны. Это что, не доказательства? Найдем клад, я уже шурину и миноискатель заказал.
Мы подъехали на улицу Правды к редакции, и я вышел из машины, а Василий Михайлович спросил: «А интересно, сколько может стоить такой кулон с камнем величиной с грецкий орех?»
Я ответил, что драгоценностями никогда не занимался и в этом ничего не понимаю, но думаю, что дорого. Камни, они вообще дорогие. И прощаясь, добавил: «А вот рассказ ваш, наверное, читателям понравится».
Параськины озера
Про Параськины озера на Северах слышали все рыбаки, грибники, ягодники и просто любители-туристы, выезжающие на природу. Но даже те, кто никогда и не бывал в этих краях, хоть однажды слышали об удивительных красивых озерах, богатых рыбой, прибрежных лесах, полных лесными дарами и, конечно же, о самой бабке Параське, знаменитой хранительнице озер. Однако и те, кому довелось побывать на этих озерах и увидеть легендарную бабку Параську и даже услышать, как она ругала всяких разгильдяев, загаживающих озера и прибрежные леса, совершенно не догадывались, что это за человек. К сожалению, почти никто и ничего не знает про саму хранительницу голубых озер, хотя история жизни этой женщины очень даже интересная и бесконечно грустная. И когда мой старинный знакомец Виктор Шомесов рассказал мне Параськину историю, я еще долго раздумывал, а можно ли сегодня рассказывать ее кому-то вообще. Дело в том, что некоторые детали этой истории в наше время могут вызвать злую усмешку и даже раздражение, и мне бы не хотелось ничем очернять память этой удивительной женщины, унесшей с собой свою тайну. Но когда я пересказал эту историю моему другу Виктору Ивановичу Мережко известному драматургу и сценаристу, он посоветовал мне все-таки поведать ее читателям, потому что о таких людях должны знать наши читатели. Пусть хотя бы узнают о том, какие страсти бушевали в сердцах людей, еще совсем недавно по историческим меркам. Пусть знают, что были люди, у которых главными ценностями были честь, слово и преданность. Ценности, которые нельзя измерить ни деньгами, ни властью и которые сегодня сильно девальвированы.
В двадцатые годы на побережье Ледовитого океана жил Иван Канев, удалой мужик, удачливый промысловик, известный по всему побережью своим охотничьим искусством, твердым словом и добрым сердцем. Пушнины Иван добывал немало, дичь и зверя промышлял с умом и бережливостью и пользовался всеобщей любовью да уважением. Жил Иван, надо сказать, не бедно, дом срубил высокий, светлый, просторный, да и в доме у него все было, не было только хозяйки. А всем известно, что без хозяйки любой дом сиротой смотрится. Как-то не везло ему по женской части, в парнях не сумел девки подобрать себе под стать, да так и задержался в холостяках до сорока пяти лет. Мужик Иван был здоровый и ладный, вдовицы и молодицы к нему клеились, но никто ему в душу не западал, все не те попадались, от чего сильно печалилась его уже престарелая мать.
Но послал Бог и ему счастье. Совсем не такое и простое и очень недолгое, зато немалое. Шел как-то Иван налегке в свое урочище, расположенное на водоразделе трех рек, и прямо на дороге нашел свою будущую жену. Он часто потом вспоминал, что вообще-то хотел пройти километров на десять восточнее этого места, но, обходя очередной урман, увидел мелькнувшую в кустах черную лису, которую спугнула его собака. Поскольку черная лиса была большой редкостью для этих мест, Иван решил посмотреть, где же у нее тут нора, но лиса, петляя, упорно уводила его на запад. Так, идя за лисой, часа через два он услышал, как впереди тявкают лисы, и когда подошел поближе, то увидел, что возле санной колеи под огромной елью кто-то сидит. Черной лисы и след простыл, а вокруг ели тявкают рыжие плутовки. Пригляделся: вроде старушка какая-то немощная. Иван подошел к ней спросить, что случилось, а она так ослабла, что даже говорить не может, только кашляет. Не стал таежник долго расспрашивать, что да почему, укутал находку в мягкую шкуру молодого оленя, сладил волокушу и притащил домой. Мать с сестрой только руками всплеснули да в голос завыли. Повыв немного, сообразили, что делать: согрели в баньке, отпарили, и оказалось, что и не старушка это вовсе, а совсем молоденькая девушка, только сильно исхудавшая да чахоткой измотанная.
Потом она рассказала, что везли их обозом из Петербурга, и она не помнит, как оказалась на дороге: то ли сама выпала, то ли оставили помирать на дороге обозники. Тогда из Санкт-Петербурга обозами вывозили всяких князей, графинь и их отпрысков на Севера для перевоспитания. Некоторые обозники, чтобы зря не возиться, сразу же за городским шлагбаумом пускали никому не нужных врагов свергнутого строя в расход – деньги-то им все равно платили вперед. А тех, кому повезло поболее, довозили и до места назначения, часто это было чистое поле, а точнее, заснеженное болото. И трудно сказать, кому повезло больше. Но Марии, так звали девушку, действительно повезло. Бросили ее или потеряли, но нашел ее на санной дороге в тайге, где окрест на сто верст ни души, добрый человек. Нашел и выходил. Если бы Иван не нашел Марию тогда, то лисы и волки за ночь ничего бы от нее не оставили, и если бы он не стал ее выхаживать, то прожила бы она от силы дня три.
Мать и сестра Ивана, отпарив и отогрев Марию, сразу так и сказали: «Нежилица, вот-вот помрет, и в чем только душа держится? Кожа да кости». Что делать, они не знали и решили: как Бог даст, пусть так и будет. Но Бог, непонятно из каких соображений, дал Марии Ивана, который ничего ждать не хотел и решил побороться за жизнь несчастной девушки вполне серьезно. Привез из уездного городка доктора, тот осмотрел больную и сказал, что шансов у девушки выжить не больше, чем у сосульки летом на солнцепеке, потому что легкие у нее почти полностью сгорели. Но Иван выложил серебристых соболей чистой выделки на треть хорошей шубы, и доктор пообещал навещать больную. При этом доктор добросовестно выписал рецепт, но сказал, что лекарств этих нет даже в Питере.
Крут и упрям был характером Иван, и с таким раскладом событий, похожим на приговор, не согласился. Нет лекарств – значит, нет, и по совету местного знахаря Шомесова стал лечить Марию народными методами. Вся деревенская детвора каждый день собирала березовые почки и кончики пихтовых веточек и приносила их в дом Ивана. И, оставив все свои промысловые дела, таежник каждый день готовил отвары на березовых почках и пихтовых лапках. Поил Марию по очереди то березовым, то пихтовым отваром, после отвара с интервалом в пять минут давал по чайной ложке собачьего и медвежьего жира и затем столовую ложку молока с диким медом. Утром и вечером Иван прогревал Марию в парилке, подбрасывая отвары трав на каменку, но так, чтобы пар был сухим и прозрачным, не клубился, а поднимался вверх прямыми струями. Прогрев девушку сухим паром, Иван в парилке обмазывал ее горячей кашицей от отваров, нанося утром тонкий слой пихтовой массы спереди, а березовой сзади, а вечером наоборот. Потом обертывал в мягкую холстину, заворачивал в тулуп и в таком коконе выносил ее на улицу и усаживал в специально сделанное кресло под соснами часа на два. Потом заносил в дом, опять натирал собачьим и медвежьим жиром, поил горячим молоком и укладывал в мягких пыжиковых шкурах на печку.
Так, практически без всякого результата, он нянчился с Марией до марта. Мать, жалея сына, только плакала. Иван осунулся, похудел, и мать уже стала беспокоиться, не подхватил ли он чахотку. Вначале этой битвы с судьбой все думали, что Мария скоро помрет, и даже молили Бога, чтобы скорее отмучилась. Доктор, наезжая каждую неделю, только покачивал головой, удивляясь, что девушка еще жива, оставлял какие-то лекарства и, получив две очередные шкурки, уезжал. Но весной с пришедшим солнцем девушка пошла на поправку и стала ходить. Выходил Иван Марьюшку. Все, конечно, были этому рады, правда, мать Ивана стала замечать, что чем быстрее поправляется девушка, тем грустнее становился Иван. В конце марта, когда Мария встала на ноги, она вдруг стала стесняться Ивана, хотя раньше беспомощно принимала все лечебные процедуры и внимательно выслушивала, все, что он говорил. Однако как только силы стали потихоньку возвращаться, она стала стыдиться своей наготы, и Иван, оставив девушку на попечение матери и сестры со строгими инструкциями как лечить, ушел на промысел. Погода была отличная, удача ему улыбалась, и он быстро наверстал все пропущенные месяцы. И даже наловил в подарок для Марии на побережье серебристого песца.
Домой Иван возвращался почти после месячной охоты со смешанным чувством ожидания чего-то необычного и робости. Это чувство было совсем непривычным для матерого промысловика, с одним ножом и рогатиной ходившего на медведя. Оставив большую часть добычи в схране, налегке, с одной упряжкой оленей, Иван торопился домой, волнуясь, как ребенок. Еще когда он по реке бежал рядом с упряжкой, тяжело груженной добычей, и подгонял оленей хореем, ему показалось, что на крыльце дома кто-то стоит, хотя было еще совсем раннее утро. Расстояние было большое, но Иван был уверен, что это Мария. Несмотря на усталость от долгой охоты и трехдневного перехода, Иван бежал легко и даже радостно. Фигурка спустилась к реке и по льду двигалась ему навстречу, и, хотя еще нельзя было различить лица, Иван знал, кто это, он крикнул, чтобы она не шла и оставалась на месте, но ветер сносил все звуки. Олени, поравнявшись с Марией, остановились без всякой команды.
Длинные дни и ночи промысла он думал, что скажет при встрече, и даже придумал, как ему казалось, очень хорошие слова, но, увидев Марию, бегущую к нему в распахнутом полушубке, качающуюся от ветра и улыбающуюся, таежный волк оробел, как ребенок. Шаги его становился все медленнее, ноги наливались свинцовой тяжестью и, не доходя метров десять, Иван остановился не в силах сделать больше ни одного шага. Мария тоже остановилась, вспыхнула румянцем и, протянув тонкие руки, медленно, пошатываясь, пошла ему навстречу. Для Марии этот легкий бег в пятьсот метров был самым длинным после выздоровления, и как только она коснулась его рук, ноги у нее подкосились. Занес ее Иван в дом, как маленького ребенка, прижавшуюся и плачущую и, не опуская на пол, попросил у матери благословения.
* * *
Историю эту можно было бы тут и закончить сказав, что прожили они долгую и счастливую жизнь. Но вот только сама история на этом не закончилась. Иван с Марией поженились и жили тихо, счастливо. Соседи завидовали Ивану и радовались его счастью, такое бывает разве что в сказках. Незаметно пролетели пять лет. Казалось, ничего не сможет омрачить их счастья, но только Марьюшка стала все чаще печалиться, а когда Иван спрашивал, чего это она грустит, отвечала, что хочет родить Ивану ребеночка. Врач, заглядывавший в деревню уже по привычке, категорически заявил, что рожать ей нельзя. Легкие каким-то чудом и зарубцевались, и чахотка закрылась, но родов она не выдержит. Однако Мария молилась, чтобы послал им Господь девочку, и вскоре забеременела. Иван отговаривал ее, объяснял, что доктор не советует этого делать, что она не сможет даже выносить ребеночка, но Мария ничего и слушать не хотела. С Иваном она и ранее была всегда мила и ласкова, но когда стала носить ребенка, то просто расцвела и излучала тепло и ласку. Иван чувствовал это душевное тепло, радовался и тревожился. У него появлялось чувство, будто она прощается с ним.
Весной Мария родила Ивану девочку, хорошую да пригожую, и за два дня сгорела как свечка. Несмотря на протесты врача, она еще три раза покормила дочку грудью и попросила назвать Прасковьей в честь своей бабушки Прасковьи Гавриловны Лопухиной. Перед уходом она поцеловала доченьку в щечку, улыбнулась Ивану, слабо сжала его руку и закрыла глаза.
Так трех дней отроду крошечная Прасковья Канева осталась без матери. Однако теплом ее не обошла судьба, и росла доченька Ивана и Марии, не ведая никаких забот. Была всеобщей любимицей не только дома, но и во всем селении. Сам Иван называл доченьку Праночкой, любил пуще всей своей жизни и баловал неслыханно. Да и бабушка с теткой не отставали: не разрешали ей делать никакой работы, кроме вышивания, хотя сама Праночка всегда старалась им помочь. Ласковая и пригожая девочка с белыми, как лен, волосами, заплетенными в аккуратные косички, и синими, как небо перед закатом солнца, глазами была просто ангелом.
Но быстро летит время, подросла и Праночка, радуя отца и родных, закончила школу круглой отличницей. Красота ее неимоверная притягивала парней со всей округи, и стали свататься к ней женихи со всего Севера. Но Праночка ни на кого не обращала внимания. И вот однажды увидел Праночку молодой и статный охотник Василий Изьюров и потерял покой и сон. Сказать, что Праночка ответила ему взаимностью можно разве что с великой натяжкой. Так улыбнулась ему разочек, когда он проходил мимо ее дома.
Василек эту улыбку принял как одобрение и твердо решил покорить сердце гордой красавицы. Однако не простое это оказалось дело, не знал Василий, как к ней подойти. Пробовал поднести ей на масленицу меха дорогие, а она со смехом отвергла подарок: мол, меха у моего папеньки куда лучше. И то правда – Иван лучший промысловик на побережье. Решил в боях кулачных удаль показать, так она пуще смеется: мол, готовится Василек жену колотить? Совсем извелся Василий. Тем, кто только на Праночку посмотрит, таких калачей отвешивал, что мало никому не казалось, а она только смеется. Надоумил его кто-то сходить к старику Шомесу: он из рода шаманов и сам шаманит, может, что и подскажет. Долго думал старик, ничего придумать не смог и рассказал, что там с той стороны Северного моря в горах есть пещеры, где растет горный золотисто-розовый хрусталь. Есть поверье, что если молодой парень успеет обернуться туда и обратно за одну ночь и принесет для своей любимой этот кристалл, то полюбит избранница его навеки. Но идти туда надо только с чистым сердцем, человек с нечистыми помыслами не пройдет, погибнет. Идти надо только одному и брать с собой можно всего одну упряжку из шести собак, а еды не более собственного веса. А главное – вернуться герой должен до первого луча солнца и вручить кристалл своей любимой.
Не стал Василий даже думать о трудностях такой прогулки, а сразу же начал готовиться в дорогу. И как только пришла полярная ночь, отправился за заветным камнем на Аляску. Перед самым уходом заскочил к Праночке, сказал, что сбегает за приворотным камнем. Побледнела красавица, ни кровинки в лице, и говорит, что, мол, это за глупости.
В селении все знали, куда ушел Василий, хотя чужим говорили, что промыслует охотник на побережье. Многие жалели парня, думая, что сгинул молодой охотник – шутка ли такая прогулка. Но Василий вернулся, успел в положенный срок и сразу пришел к дому Каневых.
Утром, когда Иван вышел на крыльцо и увидел Василия, то, ничего не говоря, позвал Праночку. Протянул Василий Праночке горный желто-розовый кристалл, взяла она его в руки и улыбнулась. С тех пор стали они неразлучны, и все, как и положено, к свадьбе шло. Полюбила Праночка молодого охотника за его мужество, за удаль молодецкую, за сердце честное, а может быть, и вправду камень этот волшебный был.
Но ворвалась в их жизнь, как и миллионов других людей, великая война, и ушел Васенька, как и все, на фронт. Всего-то и успели они один раз поцеловаться перед крыльцом ее дома после того, как показал Василий Праночке свои голубые озера. Уходя на фронт, спросил Василий, будет ли его ждать любимая. И ответила Праночка, что дождется его, сколько бы ни прошло времени.
Воевал Василий снайпером, и не было ему равных на всем финском фронте. Много он крови попортил фашистам и их приспешникам. Занесли его фашисты в черный список, награду большую обещали тому, кто его убьет. И фашистские снайперы открыли на него настоящую охоту. Так и сгинул Василий в неравном бою.
Еще не пришла похоронка, когда взяла Праночка снаряжение Васеньки, жениха своего, и стала жить на озерах, где он рыбу ловил да дичь добывал. Родственники рассказали ей, что пришла похоронка, что погиб ее Васенька, но никого не слушала Праночка и ждала своего любимого. Иван помогал дочери до самого последнего своего дня, уговаривал ее домой вернуться, но крут был характер у его доченьки, не хуже папенькиного.
Сначала многие приходили к ней на озера, кто проведать, кто домой позвать. Шли годы разные, неровные, и только легких среди них не было. Сколько народу сваталось к лесной красавице, да без толку. Неумолимое время брало свое, исчезли из ее жизни старые знакомые, одни ушли в мир иной, другие растерялись в лабиринтах жизни. Состарилась и хранительница озер. Со временем как-то незаметно стали ее кликать бабкой Параськой, и вскоре все к этому имени привыкли, да и поправить уже было некому. Однако в душе хранительницы озер сохранился великий огонь, который хранил ее от всяких напастей.
Однажды я рыбачил на озере и, проплывая на лодке мимо ее избушки, увидел, что сидит она на своем маленьком причале. Крикнул, как всегда, приветствие, а она не ответила. Подплыв, ближе увидел, что сидит Параська на лавочке, смотрит в озеро неподвижными синими-синими глазами и улыбается, а в руках ее золотисто-розовый кристалл сверкает.
Похоронили ее рядом с избой на берегу озера, а кристалл я в озеро кинул. Рассказывают, что теперь ночью на озере откуда-то со дна идет по утрам золотистый свет. Но это уже совсем другая история.
Решка не орел
Есть такая забавная теория, по которой все вероятно. И если верить ей, то в принципе нет причины печалиться ни в каком случае: не повезло сейчас – потом повезет точно. Попробуйте подбросить сто раз подряд монету, она пятьдесят раз упадет орлом, а пятьдесят – решкой. Многие пытались это проверить, и почти все остались вполне довольны результатом. Бывают случаи, когда разница получается больше, например, сорок на шестьдесят, но тогда надо просто увеличить число подбрасываний до тысячи или до десяти тысяч, ну, в общем, чем больше, тем лучше, и тогда разница сокращается и стремится к нулю.
Однако это все так только с математической точки зрения. В жизни же именно эта теория не исключает и очень большой разницы. Бывают такие случаи, что просто взять и увеличить число повторений не получится, потому что сама жизнь может закончиться, и такие шутки теории вероятности или того, кто за ней стоит, порой приводят к печальным последствиям. Вот именно про такой случай, произошедший в одном проектном и научном всесоюзном институте, и рассказал мне мой старинный приятель. В этом институте делали проект одного из объектов на Новой Земле, к которому я имел некоторое отношение, а посему часто бывал у проектировщиков и знал действующих лиц рассказа, который и передаю на строгий суд читателя.
* * *
Владимир Пацифиров был главным инженером проекта или, как принято говорить в кругах проектировщиков, ГИПом. Специалистом он был хорошим, начальство его ценило, а подчиненные уважали. Грамотный, корректный, аккуратный, подтянутый, всегда чисто выбрит, всегда в свежей белой рубашке, хорошо подобранный галстук, туфли начищены до зеркального блеска, брюки и пиджак всегда отутюжены – ну, в общем, образец по всем параметрам. В институте все его знали, почти все относились с уважением и звали даже за глаза в разговорах вежливо и официально – Пацифиров. Друзей у него ни в институте, ни в городе почему-то не было, но справедливости ради следует добавить, что не было и врагов. И вот именно его и выбрала эта самая теория вероятности для своей недоброй игры.
