Виталий Штольман "Горизонталь"

– Ага-ага, сведешь тебя, ну конечно! Вот телек тебе куплю здоровенный, плазму, будешь мной гордиться, – вел свой внутренний монолог Кольцов. Он сунул руки в карманы и, присвистывая, направился навстречу новым перспективам. – Эх, бабье лето! Красота-а-а-а! Лето еще не сдается. Тепло. Вокруг желтым-желто. Душа прям-таки и поет. Еще бы пивка для рывка, стало бы совсем недурно.

Путь Санёчка лежал в «Парус», небольшой продуктовый ларек, одиноко стоящий вдоль дороги. Со всей округи сюда вылезали вурдалаки, чтобы поживиться. В ночи так особенно. Тут и с наступлением тьмы наливали. Пара пластиковых столов и стульев, стоящих на улице, уверяли законников, что сие заведение – бар, отчего запрет торговли горячительными напитками после заката не распространялся. Правда, для поддержания легенды забулдыгам приходилось тратиться еще и на пластмассовый стаканчик и закуску в виде повидавших виды пирожков. Содержимое бутылки частично выливалось в стакан, а пробка оставалась у властительницы заведения. Никто в принципе не жаловался, ибо тару опустошали недалече.

За прилавком суетилась тучная дама с бейджиком, сообщающим, что она Жанна. Взор покупателя остановился на пивасе.

– Какой ассортимент! Просто превосходно!

Санёчек дождался, когда парочка пенсионерок покинет магазин и оставит их тет-а-тет с хранительницей праздника души.

– Белеет парус одинокий, – выдал что-то из литературы Кольцов.

– А дальше?

– Здравствуйте, Жанна.

– И все?

– Да.

– Мы знакомы?

– Заочно.

– Точно! – продавщица засмеялась так, что стекла звякнули. – Меня тут все знают. Я местная звезда.

– Мне бы «Жигуля» пару полторашечек.

– Из холодильника или теплого?

– Хотелось бы упороться, взял бы тепленького, но увы – дела-дела, надо быть в тонусе.

– Хозяин-барин! – Жанна поставила пиво на прилавок. – Пакет надо?

– Ага.

– С вас…

– Тут такое дело, – перебил ее Санёчек, – мой лепший кореш, испытывающий к вам теплые чувства, рассказал, что великодушные люди дают здесь в долг.

– Начало-о-о-о-ось! – закатила глаза хозяйка «Паруса». – Как вы меня уже, алконавты, достали!

– Жанна-Жанночка, это ж не пьянки ради, а во имя любви. Говорю ж, друг мой Кузьма души в вас не чает.

– Гусёк, шоль?

– Да-да, именно он.

Кузьму Кузьмой называли лишь близкие друзья, для всех остальных он был просто Гусёк. Не тот, конечно, обидный «гусь», коим кличут ушлого пройдоху или ловкача, а просто Гусёк без подтекста. И Микола, брат его – тоже Гусёк, только младший; батя их – Гусёк, и дед, и прадед, когда живы были. Это как Васёк, только Гусёк. Наследственный титул старого пролетарского рода передавался не только по наследству, но и путем династических браков, отчего бывшую жену Кузьмы до сих пор кличут Гусиха, хоть она с ним уже и не живет давным-давно.

– Чего ты мне лепишь, чахлый? Пива не дам. Вали отседа, пока охрану не вызвала. Видал? – она указала своим толстым пальцем на камеру, висящую под потолком. – Вчера только поставили! Все видит! Это против вас, у которых руки чешутся. Чтоб даже не думалось!

– Мать! – терпение Санёчка лопнуло. – Ты че тут комедию устроила? Я к тебе и так и эдак, за друга своего хлопочу, сам-то он стеснительный, не знает, как о чувствах своих рассказать, а ты мне: «Пива не дам!» Как вообще можно отказать свату? Я ж не просто так прошу. В долг. Верну. Я честный человек, а ты мне такие грубости в лицо. Не стыдно?

– Какому свату? Ты че, накатил уже с утра? – хохотала Жанка.

– Кузьма мне говорит: «Помоги, братишка, влюбился в Жанку из «Паруса»! Не могу прям без нее!» А я че? Не друг, шоль? Дру-у-у-уг! Вот пришел.

– А пиво тут при чем?

– Так выпью за здоровье молодых, так сказать.

– Каких еще молодых.

– Гусёк сказал, что на свадьбе у него я буду свидетелем. Мы с тобой, считай, родня уже почти.

– Что, правда любит? – зерно сомнения закралось в разум продавщицы.

– Да, конечно, только о тебе и говорит. Как в «Парус» ни придет, аж в жар бросает.

– Эта сволочь мне денег должна, – Жанка полистала долговую книгу в виде засаленной тетрадки, периодически слюнявя палец для перелистывания страниц, – шестьсот сорок четыре рубля.

– Непорядочно, конечно. Я поговорю с ним. Обязательно поговорю. А то свата заслал, а сам денег должен. Не поря-я-я-я-я-до-о-о-о-ок! Крайне возмутительно!

– Вот пока он не отдаст мне денег, пусть возле «Паруса» не появляется, так ему и передай.

– Сейчас я ему позвоню и все выскажу. Это неправильно – так относиться к женщине, которую любишь.

Санёчек вышел из «Паруса» и закурил.

– Вот же заноза, – гонял он мысли, – дай ты мне пивка – и все, я уйду. Нет, блять, концерты еще надо устраивать. Стелиться. Кузьма – козлина, раззадорил этим пивком. Вот не думаешь о чем-то, то и не хочется, а теперь хочется. Камеру еще поставили. Так бы стекляшечку можно было бы дернуть. О безопасности теперь все думают. А ты, Александр Алексеевич, живи теперь без пива холодненького. Что за несправедливость?

Никакому Кузьме Кольцов звонить и не собирался. Еще чуть-чуть осталось – и он возьмет эту неприступную крепость. Переговоры, конечно, затянулись. А что, если… Лампочка загорелась в голове его. Уверенным шагом псевдосват зашел в магазин.

– Дверь держать не учили? – буднично пробухтела владычица провианта, но, завидев Санёчка, заинтересовалась. – Ну, чего там с твоим кавалером?

– Позвонил. Кузьма очень волнуется. Говорит, что готовится и ждет невесту.

– Какую еще невесту? – хохотала продавщица.

– Дак ясно ж какую! Тебя! Я ж сват. Ты долго еще работать будешь?

– До восьми, но могу пораньше смениться, – заволновалась Жанка, – а что, идти куда-то надо?

– Вот закончишь, приходи на Ленина, тридцать пятый дом, будем отмечать рождение новой семьи.

– Правда-а-а-а?

– Конечно, правда. Кто ж с таким шутит-то? На чувствах играть нельзя, мы ж все живые люди.

– Как неожиданна все-таки жизнь, – хранительница колбасы и сыра разрумянилась, затем закатила глаза, облокотившись о прилавок и мечтательно вздыхая. – Живешь тут себе, ничего не происходит, а потом бац – и о тебе кто-то мечтает, замуж зовет.

– Ладно, я пойду помогать жениху.

– Давай-давай.

– А кстати, пива-то дашь пару полторашечек «Жигулей»? Кузьма сказал на него записать, вечером тебе и отдаст.

– А шестьсот сорок четыре рубля?

– И шестьсот сорок четыре рубля. У него приданое ж теперь есть.

– Приданное – это когда дочь замуж выходит.

– А у мужиков как называется?

– Я не знаю!

– Ну, я пойду? – Кольцов ухватился за ручку холодильника и жалостливо посмотрел на Жанку.

– Ладно, так и быть, как же отказать настойчивому свату. Но только две! А то мне Петрович выговаривать будет.

– Ты просто лучшая!

Он схватил добычу и, как хитрый лис, нырнул в свою нору. Холодненькое пиво пошло по горлу, словно магический эликсир. Санёчек никогда не чувствовал себя так хорошо.

– А че одна-то? – негодовал Кузьма, потягивая сигареточку, сидя на лавке у крыльца.

– Вторая внутри, – Кольцов погладил свой живот.

– Жанка долго ломалась?

– Да ладно, я бабу, шоль, приболтать не могу? Эту вон вчера приболтал, – он указал на суетящуюся в окне Вику, – а уж жирную Жанку твою проще пареной репы. Я ей в уши пару слов ласковых кинул – и все, посыпалась баба.

– Хорошо-то как! – пена лилась по бороде Гуська, но счастья это не убавляло на его лице. – Малой еще должен канистру притаранить шоколадного.

– Коньяка?

– Ага. Не пробовал?

– Ну да, на киче-то каждый день только коньяками и поили на ужин, да фазана с пармезаном на серебристом блюде.

– Ладно ты, не пыли. Нервный какой стал.

– Всегда такой был, – буркнул под нос Санёчек.

– Батюшки, кто это у нас тут вернулся? Суженый-ряженый! – в дверях оказалась Виктория в фартуке и с длинной сигареткой в зубах. – А я уж думала, что сбежал. Ночью-то жениться обещал, – хозяйка засмеялась, – а утром сбежал. Мужики любят так делать. Поматросил и бросил. А девкам потом рыдай в подушку да по психиатрам ходи.

– Э-э-э-э, че началось-то? – запротестовал Кольцов, – какие психиатры?

– Прикури! – командным голосом сообщила леди и наклонилась с крыльца вперед через резные деревянные перила.

Санёчек, будто Прометей, добыл огня для нуждающейся, но, резко убрав зажигалку, дернул возлюбленную на себя, чтоб поцеловать.

– А-а-а-а, сигарета! – улыбчиво верещала Вика в попытках отстраниться.

– Эй, голубки, пиво все пролили! – ворчал Гусёк.

Кольцов выдернул изо рта своей пассии дымящую папиру и смачно жахнул ее в десны, дама была не против и ответила страстной взаимностью.

– Пивом как вкусно пахнет от тебя! – улыбнулась Виктория, а затем вернула потухшую сигарету на штатное место. – Твоя Клеопатра требует огня, мой Цезарь!

– Ты понял? – заржал Кольцов, слегонца пнув Кузьму в бок. – Я, нах, Цезарь.

Огонь ударил по табаку. Запахло клубникой.

– Клубничные! – пояснила Вика.

– Да я понял, не тупой чай. А лярвы эти где ваши?

– Не лярвы, а приличные девочки! Мась, ты чего буянишь?

– Какой я тебе мася?

– Такой и мася.

– Не называй меня так. Ровный пацан не мася, уяснила?

– Уяснила-уяснила.

– Лярвы, говорю, где эти?

– Спят, мы ж канистру с утра початую добили, – отозвался Гусёк, – соседи еще заходили. Джаз вообще был. Лехан чуть гармонь не порвал. Они, кстати, свинью забили, вечером шашлы будем жарить.

– Кольцов, я чего-то не поняла? Ты на глазах своей женщины другими бабами интересуешься? – негодовала Клеопатра.

– Ты че, малая, – Санёчек обнял даму сердца, – так просто спросил, интереса ради, ты у меня номер один.

– Ночью отработаешь, мась, понял? – Вика развернулась и пошла в дом. Ускорения ее заднице придала ладонь Цезаря.

– Не называй меня масей.

– Да, да, да! – уже из дома ответила она.

– М-м-м, какая! Сучка!

– А я говорил, тебе понравится.

– Сам-то не жалеешь?