Равиля Фастова "Пленники незримых стен"

Пленники незримых стен
Равиля Фастова

Книга «Пленники незримых стен» о других людях, чьи возможности в чём-то ограничены, а в чём-то безграничны. О людях, переживающих свою непохожесть, мечтающих быть принятыми и понятыми другими. Не просто начинать каждый свой день, когда большинство говорит тебе «нет», но надежда и вера в добро делают невозможное!

Равиля Фастова

Пленники незримых стен

Я – Пленница. Пленница незримых стен.

Смотрю на свет. Закрываю глаза. Ощущаю, как мои веки тяжело опускаются. Слышу, как бьется мое сердце: каждый его удар разносится звоном по всему телу, будто бы бьет Царь-Колокол. Огромная волна ликования разносится внутри меня, словно многомиллиардное войско проснулось и, гремя своей средневековой амуницией, готовится идти в бой. Я встаю. Делаю шаг. Еще один. От удара моих ног по земле поднимается пыль. Несусветная тяжесть всего тела умоляет уступить, ломает подпорки, скручивает волю. Еще одно, быть может, самое последнее, движение. Вперед. И… Сейчас я упаду, и весь мой мир содрогнется от боли. Но… Кажется, вспоминаю. Да, я вспомнила! Отдаю приказ. И в секунды расчищены входы заброшенных шахт, поток огнедышащей лавы выпущен, он несется по венам, согревая окаменевшие мышцы. Легкость наполняет тело. Я знаю, как это – идти. Надо же, все еще помню пластику движений! Иду. Иду, быстро перебирая ногами, ускоряю шаг. Бегу. Быстрей… И… Со всей силы врезаюсь в непреодолимую, непробиваемую прозрачную стену. Она не видна глазу. Только следы от моего с ней столкновения – немного крови, пота и отпечаток всего моего тела делают ее видимой. Дальше не пройди. Она везде, она кругом. Прозрачная стена – моя жизнь.

Открываю глаза. Все та же комната, лампа, я сижу в инвалидном кресле, мои ноги укутаны пледом. Я – Пленница. Пленница незримых стен.

Казалось бы, что нет ничего проще, как наклониться, сорвать травинку, к которой потянулась рука. Пройтись среди деревьев, выросших вместе с тобой во дворе. Достать с полки книгу, заварить чай…

Закрываю глаза, встаю и иду туда, куда велят мне мои желания. Но стоит отомкнуть ресницы, и я снова все вижу через стекло. И пока кто-нибудь не предложит помощь, очень многое остается для меня недоступным.

Автор о себе

Во мне все давно ужилось,
Расширилось, сузилось, смылось.
Я знаю: кто, сколько, почем,
Что значит ударить бичом.
Порок и пороги – понятно,
Я мыслю, пожалуй что, внятно.
Себя-то уж точно пойму,
Иду я по тонкому льду:
Боюсь вдохновенье спугнуть,
Боюсь не успетьи уснуть.
Чего не хочу? Позабыть,
Как боль заставляла завыть.
Когда всё вокруг пополам,
Когда друг – с бодягой стакан,
И лишь сигарета – спасенье,
Неделя – одно воскресенье.
Еще не хочу забыть смех,
Власть денег, шок правды, успех,
Когда независим, один —
Сам раб себе, сам паладин.
И в общем, плевать, что ни скажут.
Уйду. Мне стоять не прикажут.

МЕСТО ПОД СОЛНЦЕМ…

***

«Очень приятно, Юрий Кузнецов», – именно так представится уставший мужчина, тяжело опираясь на тросточку, глядя вам в глаза. Вы, конечно, поинтересуетесь отчеством, а он в ответ вам улыбнется зрачками карих глаз и скажет, что имени и фамилии вполне достаточно. Потом вы пойдете дальше, а он, стачивая ботинки об асфальт – своей дорогой. Или вы можете идти какое-то время вместе, но его ноша так тяжела и не понятна вам, что и вы уйдете вслед за уже ушедшими до вас людьми.

***

Человечество пытается приучить себя любить все, что само же истребляло на протяжении долгого времени. И если вы не умерли, то у вас практически нет шансов быть хотя бы замеченным. Модно всхлипывать по тому, чего осталось мало, чего уже нет, нежели попытаться протянуть руку тому, кто сегодня в этом нуждается. Людям нет никакого дела ни до кого и до внутреннего мира последних философов тоже. Сделать мир добрей, чище, мудрей и терпимее… Всем проснувшимся однажды утром это показалось так глупо, что они, расталкивая соседей локтями, побежали занимать более светлое место под солнцем.

В это утро Юра вышел из дома, как обычно, и пошел против течения «ищущих место». Все солнечные места уже были заняты, распределены и закреплены на много лет вперед за важными гражданами. Оставшиеся люди бегали в поисках хотя бы просто теплого или сытного местечка. Увидев спокойно идущего человека, не рыскающего и не вынюхивающего, «искатели» удивлялись, подбегали и бесцеремонно хватали его за руки в полной уверенности, что этот «странный» человек и стоит на том самом заветном пятачке счастья. Но, отпихнув его, они ничего полезного для себя не обнаруживали и, злясь на потерянное время, неслись дальше, расталкивая соседей. А человек с тяжелым дипломатом и тросточкой продолжал путь, пытаясь рассказать остановившимся возле него людям о добре, сострадании, милосердии и любви.

Родители

Детство Юры Кузнецова началось с детского дома. Мама и папа, увидев, что ребенок не здоров, отказались добывать ему место под солнцем и вышвырнули его в свободное плаванье. Много позже, будучи взрослым мужчиной, Юра, отвечая на вопросы о родителях, говорил о них всегда очень мягко: «…Возможно, так сложилась ситуация, и у них не было иного выхода, как только расстаться со мной». Их он ни в чем не обвиняет, но его глаза становятся серыми при воспоминаниях о том, чего могло бы и не быть в его жизни, будь они рядом.

Детство

Государственное заведение – приют для брошенных сироток – школа умения выживать. Если бы Юру во взрослой жизни взяли в армию, то любой дембель сломался бы сам, ломая эту школу, которую мальчик прошел в нежном возрасте. Тридцать человек на два воспитателя. Кто ты? С чем ты пришел в этот мир? О чем мечтаешь? Чего боишься? Эти вопросы никто не задавал, следовательно, на них никто не искал ответа. Детский дом – конвейер брошенных душ, там нет места ни философии, ни жалости, ни любви. Главное – отчитаться, а что глубже – это уж сам… по пути, если успеешь чего понять.

Первой и главной задачей Юры было выжить, спасти психику, хотя, конечно, в то время он таких слов и не знал. Замкнуться, оставаясь общительным; затаиться, шумя – во чтобы то ни стало сохранить внутренний мир. Остаться с самим собой наедине не было никакой возможности. В группе всегда много товарищей по несчастью, и у них не меньше, а у некоторых даже больше, проблем. Хотя еще никто из них не понял, с каких страшных испытаний началась их жизнь: инвалидность и одиночество. Но интуитивно все чувствовали, что попали в непростой переплет на очень долгий срок.

Детский дом запомнился Юре одной классной штукой – патефоном. Старшие ребята заставляли маленьких все время точить для него иголки. Это дело было достаточно тонким и не очень-то быстрым. Нужно было подолгу точить иголочку, чтобы она стала острой. Малыши точили патефонные иглы, а время оттачивало их, уча терпению.

Время

Время летит. Когда нам плохо, мы хлещем его изо всех сил: «Быстрей! Ну, быстрей же!». Мы не хотим смотреть серые картины, мы готовы жертвовать бесценнейшими годами, лишь бы уйти от тяжелой для нас реальности. Нам кажется, что стоит пересилить себя, прыгнуть через забор, и мы тут же окажемся в Эдамском саду. Бывает. А бывает, что судьба, искривив рожу, нам сообщает: «…Э, нет. Кошмар только начался».

Юра не гнал время, он просто не умел, как многие, «зажмуривать глаза» и, открывая их, становиться старше. Полагаясь на интуицию, ориентируясь на ощупь, пробуя все на вкус, доверяя только своим глазам, ушам и носу, он старался изучить все подводные камни несшего его течения. И как только первые барахтанья стали превращаться в хоть сколько-нибудь осмысленные движения, ему неожиданно стало очень тяжело дышать и холод пронзил все его тело. Оглянувшись, Юра понял, что его затягивал водоворот. Солнце оставалось где-то очень высоко над головой и становилось все дальше и бледнее.

Боль

Лампы операционного стола давно погасли, но Юра все еще видел их закрытыми глазами. Он лежал тихо, как мышь, думая о том, что произошло: «…Что я сделал не так? Почему так много боли во всем теле? Что?.. Ах, да».

В детский дом приехал профессор знаменитого института. Под профиль именитого учреждения подошли двое: Юра и еще один мальчик из его группы. Так начался новый этап отчаянной борьбы за право жить. Никто не стал вникать в вопрос о том, насколько необходимо вмешательство врачей. Никому не было дела до казенного ребенка, не принадлежащего никому. Маленький мальчик мог рассчитывать только на добрые, умелые руки хирурга, в которые государство его отдало без малейшей жалости.

Ортопедия – насильственный способ лечения, это очень-очень больно. Юра родился согнутый: его ноги пружинили в коленках, корпус постоянно находился в легком изгибе, как бы кого-то приветствуя в светском поклоне. Врачи делали все, чтобы его выпрямить: заставляли день за днем ходить без палочки, держать осанку, не сгибать ноги. Разумеется, его пытались перекроить из самых лучших побуждений, но только, к большому прискорбию, ничего не вышло. Эксперимент не удался, природа взяла свое, заставив мальчика выучить наизусть незабываемый урок – боль.

Ни за что на свете он не выдержал бы этой муки, если бы вокруг него, помимо холодного хирургического металла, запаха лекарств и вони хлорки, не оказались совсем чужие сочувствующие ему люди. Больница – не детский дом, рядом на соседних кроватях лежали такие же дети, только со сладкой конфетой во рту от только что ушедшей домой мамы. Их разделяла жизнь, их сроднила боль, их подружили слезы. Люди, приносившие разные вкусные полезности своим деткам, делились с ним. После детского дома, где никому до тебя нет дела, такой поток внимания был ошеломляющий. С ним играли дети. Взрослые разговаривали с ним как с равным. Чужие родители любили его, и он стал отогреваться, глядя в эти уставшие, но самые родные на всем белом свете для него лица. И боль больше не страшила, он к ней привык, он был к ней готов. Пугала разлука. Но, к счастью, подготовить всех к выписке одновременно врачи не могли, а поэтому в большой палате всегда был кто-то рядом.

Шанс

Была ли награда за годы, прожитые на больничной кровати? Да, была.

В детском доме никаких перспектив не было, особенно у ребенка-инвалида, не нужного своим родителям и практически бесполезного для огромной государственной машины. Такому человеку уготована только одна дорога – дом-интернат для инвалидов. А там, там не обязательно уметь читать и писать.

Но кто-то из врачей прославленного института взял за плечи и развернул судьбу взрослеющего мальчугана:

– Он умный и хороший человечек, он должен учиться.

Так у почти вычеркнутого из списка Юры появился шанс.

Школа

Юра Кузнецов пришёл в первый класс школы-интерната, когда ему исполнилось 11 лет. «Нулевички» – по пояс. Вопрос о том, кто будет мишенью для насмешек, колкостей, подстав и тычков был решен в одночасье. Так, по крайней мере, могло показаться на первый взгляд. Но на деле вышло иначе, чего никто не ожидал. Одноклассники ходили тише воды, с осторожностью поглядывая на своего взрослого товарища. Холодностью рассуждений и упрямством мальчик ставил учителей в тупик. Мало кто из них догадывался об отзывчивом и добром сердце.

Юра никому не отказывал в помощи, но и не спускал обид. Он начал понимать, что с каждым годом приближается к той самой жизни, где правит сила сильных взрослых людей. Он копировал и копил в себе всю несправедливость по отношению к нему, принимая это за правду. И когда ему доставалось, утешеньем служило его убеждение в том, что он на правильном пути, потому как уже есть одноклассники, которых он сильнее.