Олег Юрьевич Кузубов "11 Августа"

– Силы сиона стянулись сюда, к практически бесконтрольным радиоактивным резервам решив, что окончательно победили Вас, и уже можно начинать захват территории. Мы все согласовали, и все точки погашены другими Виманами в остальных зонах, и это только потому, что вы не справились на местах. Зомби вас погубили, потому что вы допустили заражение своего сознания, и утратили связь со мной. Я выдавала все необходимые инструкции, но увы… Вирусы сиона весьма сильны и исказили все данные. Вы забыли, зачем были посланы. Растеряли и лекарства и инструменты и приборы. Вы не справились с заданием.

Все лицо залила краска стыда, и жар полыхнул по всему телу.

Я действительно не помнил, когда именно не выполнил задания, не помнил самого задания, и не помнил необходимых навыков. Я не помнил вообще ничего. И что самое прискорбное, знал, что все это я забыл. Забыл как самый распоследний негодяй, и теперь из-за этого пришла беда на мою Землю. Гибель людям, гибель животным, гибель деревьям и редким травам, птицам и насекомым. Всему, что так долго развивалось, и стремилось к солнечному свету, именно в этом регионе. По лицу покатились совершенно неконтролируемые слезы.

– Карантин! – появилась надпись на стекле, судя по краткости, уже личного разума. И Вайтмара стала заполняться клубящимся голубым дымом. Спрятаться от него было некуда. Вдох. Сладковатый привкус в горле…. Сознание стало гаснуть и погружаться в сон.

Сибирские пирамиды

Запекшиеся губы тихо прошелестели:

– Пить!

Надо мной склонилось очень гармоничное лицо человека с чуть раскосыми глазами. В его руках была стеклянная пробирка с жидкостью. Растрескавшиеся губы с жадностью припали к краю наклоненной пробирки, и из трещин стала сочиться кровь. Жидкость не была водой. Но жажду утолила. Человек явно жадничал на воду и отнял живительную прохладу слишком рано. Слишком рано. Но глаза его были полны любви и тепла, и я понял, что так надо. Больше пить нельзя. Все тело болело, будто с него сняли кожу. И открытое мясо, соприкасаясь с гладкой и мягкой поверхностью, на которой я лежал, нестерпимо саднило.

– Лучше встать и пусть со всех сторон будет воздух. Так будет легче, – решил я, и рванулся сесть.

Свет померк. И пришло безмолвие. Бархатно-черное безмолвие, которое окутало всего, и принесло блаженство. Блаженство отсутствия разрывающей боли. Отсутствия огненной вакханалии, блуждающей по всему телу, отсутствие миллионов вражеских стрел и копий, пронзивших тело со всех сторон. Черная пустота! Ничто, обычно пугающее своей всепоглощающей способностью, напоминающей аннигиляцию, которая страшнее смерти.

– Пить! – прошелестели запекшиеся губы.

Появился человек с глазами полными любви и душевного тепла, со стеклянной пробиркой в руках.

– Дежавю, – попытался улыбнуться я, и губы тотчас треснули, напомнив о существовании боли.

– Айисагин, – тихо, но властно произнес человек и прикоснулся кончиком пальца ко лбу, после того, как освежающая, чуть мятная влага, скользнула внутрь горла.

Вновь обрушилась спасительная и исцеляющая всепоглощающая пустота. В ней не было возможности думать, чувствовать, и что-либо делать. В ней можно было только быть. Просто быть. В полном осознании этого момента.

– Свет, – прошептали губы.

– А как же пить? – произнес человек полный любви и тепла.

Его лицо неизменно улыбалось. Чуть-чуть улыбалось. Как будто извинялось за свою улыбчивую природу перед тем, кто страдает от боли. Но улыбка эта чудесным способом утоляла эту самую боль, и дарила надежду, что теперь все будет хорошо. Теперь уж точно будет все хорошо. Если ТАКОЙ ЧЕЛОВЕК тебе улыбается, значит, все страшное уже позади. И теперь все будет очень хорошо. Потому что он улыбается, глядя прямо тебе в глаза. А его источающий любовь и добро взгляд, обладает потрясающей способностью проникнуть в самый отдаленный закоулок души. И хочется открыть ее до самого большого предела. Пусть этот взгляд исцелит все. ВСЕ! Этим глазам хочется верить. Полностью. Это – глаза врача. Настоящего врача.

Уж очень они отличаются от тех, жестоких, холодных, змеиных глаз. У людей не должно быть таких глаз. И то не были люди. То были змеи. Или еще кто похуже.

Глаза врача, облаченного почему-то во все черное, потемнели от гнева. Он каким-то непостижимым образом сумел узнать, о чем я думаю, и чего боюсь. Он увидел эти змеиные глаза, и узнал их. Он тоже не любил эти глаза. Тепло и доброта в одно мгновение исчезли из его взгляда и сменились жесткостью, решительностью и собранностью. Они стали глазами воина.

– Сионы! – произнес он, и тут я внезапно осознал, что он все это говорит, не раскрывая рта, и именно этот голос я слышал внутри себя.

Именно этот голос просил, умолял меня продержаться хоть еще чуть-чуть, когда эти змеиные глаза тех врачей, в белоснежных одеждах из суперсовременного исследовательского центра, куда я обратился по поводу постоянной головной боли, что-то пытались добыть из моего разума, ведя с виду совершенно невинные беседы сразу после операции. Но эти беседы, и невинные вопросы, отчего-то давили как лемех бульдозера, и моя неизменная улыбка постепенно угасала на лице, поскольку ум чувствовал странную опасность, исходящую из этих невинных вопросов, и этих миндалевидных зрачков в безразлично стальных глазах. В этих глазах сквозило ничем неприкрытое холодное безразличие. Они усыпляли бдительность своими вопросами, и что-то настойчиво искали в мозгу. Как бы параллельно. Я мысленно одел себе на голову зеркальную пирамиду, как будто она могла чем-то помочь, а они разозлились. Очень разозлились, хотя лица по-прежнему пытались держать резиновые, будто приклеенные суперклеем улыбки. Я подумал еще, откуда в человеке может быть столько фальши, и зрачки такие неестественные. Как у кошки. У людей таких зрачков не бывает.… И, в конце концов, когда я почти потерял способность распознавать смысл всего происходящего, в голове появился этот голос. Он наделил необычайной силой разорвать эту вязкую серую пелену, созданную хозяевами змеиных глаз и лишить их жизненной силы. В тот же самый момент они стали обычными, затравленными, никчемными людьми, которых подчинила чья-то могущественная воля.

– Уходи не торопясь, и не крути головой, – повел меня тот голос.

– Ни в коем случае не выказывай своего страха. Улыбку держи, или наплевательское выражение. Они готовы применить Фаш. И если почуют, что ты сломался… Конец.

Этот голос вывел меня из того мрачного, хоть и сверкающего здания с причудливыми антеннами и напичканного сложной техникой, в котором мне после томографии сделали операцию по удалению махонького тромба в сосуде в мозгу. Этот голос вывел из города, и долго, почти трое суток, вел по лесу, периодически то пропадая в моей голове, то появляясь вновь, как в плохоньком радиоприемнике. А потом внезапная яркая вспышка. И ничего не помню.

– Они шли следом, – не раскрывая рта, стал объяснять человек в черном. – Мы не могли позволить себе раскрыть свои позиции, а твои силы кончались. Мы завели их с твоей помощью в котлован – ловушку, и они применили Фаш. Тебя сильно сожгло. Вороны-маги принесли тебя быстро, практически мгновенно. Я думал, поднять тебя не удастся. Но ты молодец. Ты очень сильный. Семь лет сионы искали ключи к тебе, и так и не смогли их найти. Притом, что ты от них совсем не прятался. Мы поражались твоей выдержке все семь лет, и поэтому четверо воронов, без приказа, нырнули за тобой в волну Фаш, сразу же после ее активизации сионами. Они все в соседних отсеках. Тоже сожжены. Но они счастливы. Очень! Они сумели выдержать огонь чуть слабее Хиросимского, сумели найти тебя в хаосе, и сумели принести тебя сюда. И трое сионов остались лежать в тайге пеплом. Это тоже очень приятно.

У меня в голове внезапно вспыхнула картина Вайтмары, Виманы, и луча, промявшего землю.

– Какой сейчас год? – чуть ли не закричал я.

Врач усилил улыбку:

– Провал памяти – это еще не самое страшное в твоем состоянии.

Рта он по-прежнему не раскрывал.

– Какой сейчас год? – настойчиво повторил я.

– Две тысячи седьмой, – вновь улыбнулся загадочный доктор.

– Число, месяц… – затараторил я.

– Не волнуйся так! Время идет последовательно. Ты не попал в прошлое, и не попал в будущее. Ты находишься в том же самом времени, как и раньше, две недели в нашей больнице. Время идет, как положено. В сутках двадцать четыре часа. В месяце тридцать или тридцать один день. В феврале двадцать восемь. Все нормально.

– Какое сегодня число и месяц, – повторил я, чувствуя, что от его безмятежного спокойствия начинаю закипать.

– Сегодня среда. Восьмое августа. Его лицо по-прежнему слегка улыбалось.

– Осталось три дня, – произнес я с похоронной интонацией.

Он рассмеялся, и рот, наконец, раскрыл. Белоснежная улыбка меня разозлила.

– Что смешного?

– У тебя тот же самый психоз, что и у миллионов людей.

Я удивился.

– Какой психоз?

– Страх конца света.

– Это психоз?

– Абсолютный. Кто пророчит 2012 год, кто 2013, кто 2025, кто 11 августа 2007. Август каждого года вообще-то богат на приключения, но конца света не будет. Свет не кончается. Кончаются сроки действия того или иного человеческого тела. Перемены происходят, но они носят локальный характер.

– Я про локальность и говорю.

– Я уже слышал тысячи раз, от совершенно разных людей, что 11 августа 2007 года начнется апокалипсис. И нельзя сказать, что эти люди были больны на всю голову. Это психоз, который распространяют пси установки сионов. Они собирают энергию страха с людей как виноград с лозы, всевозможными слухами и галлюцинациями о том, как это будет происходить. Им просто нужна энергия.

– Сионы дислоцируются возле радиоактивных элементов?

Доктор на этот раз уже с интересом взглянул на меня: