Эшелон памяти. Краеведческие очерки
Маргарита Сивакова
В очерки этой книги легли судьбы людей, которые любили и оберегали бологовскую землю, оставив свой след в её истории. Юность многих из них пришлась на годы лихолетья, когда над Бологовским железнодорожным узлом, как над всей страной, полыхало пожарище войны. Эта книга – о величие души наших предшественников. Её страницы – возобновление памяти о них.
Эшелон памяти
Краеведческие очерки
Маргарита Сивакова
На обложке фотография мемориальной доски «Мужеству и героическому труду земляков-железнодорожников в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.» на здании Бологовского отделения Октябрьской железной дороги (НОД-2). Фотограф Д.В. Соколов, 2023 г.
© Маргарита Сивакова, 2024
ISBN 978-5-0062-0671-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
…И встретимся где-нибудь в Бологом
Было время, когда Бологое с грустной иронией называли 101-м километром. Сюда съезжалась на выживание изгнанная из наших столиц интеллигенция, не прошедшая отбор у властей на благонадежность. Застревали, приживались, находили работу, уходили с холстами писать несказанной красоты закаты на бологовских озерах, сочиняли стихи под неугомонный перестук железнодорожных составов. Еще лечили людей. Учили детей. Учили хорошо. Добрая половина их учеников обязательно поступала в институты и университеты, а больше всего по традиции – в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. Кто-то мечтал стать начальником Бологовского отделения Октябрьской железной дороги. Но последние выпускники теперь уже Петербургской академии железнодорожного транспорта с трудом могли устроиться хотя бы осмотрщиками вагонов. Реформы на транспорте разорили Бологовский железнодорожный узел. Во многом разорили и души.
И все-таки привычный перестук колес на станции по-прежнему настигает повсюду, в какой бы точке не застала минута покоя. Стоит лишь вслушаться, он тотчас надвигается, тяжело ворочаясь и скрежеща по металлу длинным товарным поездом или легко отстукивая на стыках быстрым экспрессом. По этим звукам каждый бологовец без труда узнает, подходит ли к перрону электричка, ползет ли товарняк, тащит ли на горке маневровый тепловоз тяжелые вагоны или резво летит «Аврора».
В Бологое все по-прежнему крутится-вертится вокруг железной дороги, затихая и умиротворяясь лишь ближе к озерным берегам. Здесь и станция, и город расположились между озерами, и люди существуют между озерами и железной дорогой.
«Что бы ни случилось в мире, в стране, с нами – время течет неостановимо, вовлекая в свое течение мятежи и свадьбы, президентов и художников, судей и пророков», – как точно подметил черты родного городка Виктор Сычев.
С суетой незатейливого быта бологовцев смиряет величие теней, прошедших до них по этим берегам. Симоновская строка «…и встретимся где-нибудь в Бологом» особым компостером отметила свидание с городом, а раньше просто с железнодорожной станцией, а еще раньше с сельцом Бологим Его величество императора Александра II, наезжавшего сюда на охоту, Керенского, Рериха, проводившего раскопки древних стоянок. В Высоком венчался Пущин. Не счесть имен литераторов и их героев, подобно Вронскому и Анне Карениной, отряхивавших со своих ног пыль вокзальных перронов, гостивших здесь у друзей.
Всему подивилась здешняя земля за пятьсот с лишним лет, что прошли со времени первых упоминаний о бологовском погосте над озером Бологим. И прежде чем бологовцы стали готовиться к этому достопочтимому юбилею, практически впервые обобщил собранные исторические материалы, которые потом вышли отдельной книжкой «Меж двух столиц», написанной удивительно легко и тонко, неутомимый и талантливый исследователь-краевед, художник, журналист, поэт Виктор Сычев.
Краеведение стало любимым занятием многих поколений бологовцев. Не знаю, под какую стать подойдет учитель рисования, художник Борис Яковлевич Перхалев: политиком или идеологом язык не повернется его назвать, но он сыграл огромную нравственную роль в становлении исторического сознания своих земляков. Вначале его почитали как юного разведчика, сбежавшего на фронт, когда бои шли под Валдаем. Потом горожане узнали его как художника Бологовского народного театра и с нетерпением ждали каждой его новой выставки. На последней он появился уже на костылях: врачи, не в силах сладить со старыми ранениями, «оттяпали» ногу. Но всегда по-доброму лучились его глаза из-под ершистых бровей, и каждый раз находились все новые и новые увлекательные рассказы о бологовских знаменитостях, историями о которых были полны его домашние архивы.
О Бологое и бологовцах действительно есть что сказать. В том числе о такой его достопримечательности, как оркестр народных инструментов. В России среди самодеятельных музыкальных коллективов вряд ли найдется другой такой почтенный старожил. Созданный в 1898 году князем Николаем Уструговым, учеником знаменитого балалаечника Василия Андреева, он существует подобно чистым ключам бологовских озер. И руководил им тоже почтенный старожил, Почетный железнодорожник, Почетный гражданин города Бологое Борис Владимирович Афанасьев. Благодаря ему в маленьком городке проходили всероссийские фестивали инструментальной музыки, на которые съезжались музыканты-виртуозы и которые в свою очередь поражались мастерству провинциального оркестра.
Здесь, в Бологое, в старой музыкальной школе на берегу озера ночами в окнах зажигался свет. Изгнанный из дома стучавшими в стены нетерпеливыми соседями, за пианино садился Валерий Кулешов. Еще не было международного конкурса в итальянском Бузони. Но его уже что-то в миг «отрезало» от танцулек, от дискотек, где он играл с ребятами. Начались совсем другие утомительные и упоительные процедуры. Ночами напролет он записывал транскрипции Горовца: переписывал вначале с пластинки на магнитофон, с магнитофона – на ноты. Потом он получит не только золотую медаль международного конкурса, но еще большую награду. На его имя придет телеграмма от самого Владимира Горовца: «Дорогой господин Кулешов! Я прослушал вашу кассету с двумя моими транскрипциями, записанными на конкурсе „Бузони-87“ – Венгерскую рапсодию Листа и Свадебный марш Мендельсона. Я не только был в восторге от вашего фантастического исполнения, но я поздравляю вас с вашим тонким слухом и громадным терпением, которое вы затратили на запись, нота за нотой, партитуры этих неопубликованных транскрипций в моем исполнении»… Теперь фантастическое исполнение Валерия Кулешова знают лучшие концертные залы всего мира.
…Порой кажется, что бологовские озера, оставаясь неиспитой чашей, обладают неким методом возобновления прекрасных талантливых людей. Уходят одни, но приходят другие. И не исчерпать до дна эту живительную силу.
Маргарита Сивакова.
Память из семейного архива
Событиям марта 1943 года посвящается…
В то мартовское солнечное утро, казалось, ничто не предвещало беды. Ребятишки выехали на озеро покататься на санках и лыжах, по протопанным тропинкам через заснеженную озерную гладь потянулись пешеходы. И вдруг ближе к полудню, как стальным лезвием клинка, в лучах солнца блеснули крылья самолетов. Вынырнув из-за озера, они сразу устремились к станции. Но никакой сирены, никакой воздушной тревоги. В первые минуты можно было подумать, что промчались наши истребители. Но вот самолеты в небе перестроились, и последующие десять суток превратились в ад.
В марте 1943 года гитлеровцы предприняли одну из наиболее масштабных попыток парализовать работу Октябрьской магистрали на Бологовском железнодорожном узле. Бологое и Медведево бомбили беспрерывно. Это были самые жестокие за всю войну бомбардировки. С 13 по 23 марта было сброшено 1811 бомб. Только с 15 на 16 марта 26 вражеских самолетов сделали над городом и станцией 129 заходов.
В часы бомбежек ломались все графики, а промедление стоило больших потерь. Первой задачей было вытащить с узловых путей и укрыть военно-санитарные поезда с ранеными, эшелоны с бойцами, рассредоточить составы и вагоны с горючим, боеприпасами, продовольствием, боевой техникой, чтобы они меньше пострадали во время налетов. Пропуск составов осуществлялся по обходным веткам и боковым путям, восстановленным ночью, скрытно, при погашенных сигнальных огнях. Бологовские путейцы вместе с восстановительными отрядами делали невозможное: в считанные часы производили разборку поврежденных участков, балластировку, укладку новых рельсов. Локомотивные и кондукторские бригады в условиях полного затемнения, зачастую следуя с неоднократным изменением маршрута, обеспечивали безаварийное движение воинских эшелонов. Четкий ритм достигался благодаря массовому героизму машинистов и их помощников, составителей поездов, стрелочников, связистов и сигналистов, диспетчеров и, конечно, руководителей станций и отделения дороги. Всегда начеку были сотрудники военной комендатуры. После каждых суток налета фашистские самолеты-разведчики фотографировали разрушения. Навесив на парашюты осветительную «лампадку», наблюдали развороченное бомбами земляное полотно, искореженные рельсы, разбитые вагоны и локомотивы, обрушившиеся здания. Это создавало впечатление мертвой зоны. Но гитлеровцы просчитались: Бологовский узел жил и работал, движение поездов к фронту не прекращалось ни на один день. Четкий ритм достигался благодаря массовой стойкости и самоотверженности. А сами бологовцы-железнодорожники просто работали и геройства в себе не ощущали – ни тогда, ни после, хотя каждый прожитый день, каждая пережитая ночь были освещены подвигом.
Проезжавшие в военных эшелонах, видя развалины станции, спрашивали: «Когда отсюда выгнали фашистов»?
На самом же деле Бологовский железнодорожный узел никогда не был занят. Его не отдали врагу, заплатив за это высокой ценой человеческих жизней. И такой же ценой за это непокоренное пространство расплачивались бологовские железнодорожники: в годы войны более 1300 из них погибли на трудовом посту, еще полторы тысячи было ранено. Нашу героическую станцию пытались стереть с лица земли. За время воздушной осады было совершено 527 налетов фашистской авиации, в которых участвовало 1092 самолета. На узел и город было сброшено более 3,5 тысяч бомб. Город был почти полностью разрушен, потеряно 50% жилого фонда, в руинах лежали вокзал, три паровозных депо, электростанция, кирпичный завод, дом культуры, кинотеатр, железнодорожное училище, две больницы и две поликлиники, баня, гостиница, два железнодорожных клуба, три школы и три детских сада, предприятия и учреждения, были повреждены мосты…
Бологовцы хранят память о тех трагических событиях далекого 1943 года. Им посвящен и конкурс «Эшелон памяти», который объявил наш благотворительный фонд и об условиях которого вы узнали в опубликованном номере бологовской газеты «Перекресток». Пополняются музейные экспозиции, которые можно будет увидеть в мартовские дни. К ним готовятся и в Бологовском городском музее им. Н. И. Дубравицкого, в профессиональном училище №7 и локомотивном депо. А какие замечательные стенды, уголки воинской славы, а то и настоящие музейные залы есть в школах!
Подготовка к этой памятной дате – 70-летию трагических событий на Бологовском железнодорожном узле – объединит всех нас: ведь в семейных архивах большинства бологовцев найдется немало материалов, документов, фотографий, железнодорожной атрибутики тех лет, которые помогут собрать правду о войне, какой она была на нашей земле. И эту правду – настоящую, из самых достоверных источников – мы передадим потомкам. Думается, что к этой инициативе благотворительного фонда «Эшелон» бологовцы не останутся равнодушны. Давайте вместе вспомним, что и как было, помянем тех, кого рядом с нами нет, и передадим этот эшелон памяти нашим детям и внукам. У этой идеи уже нашлись горячие сторонники, и, надеюсь, их станет еще больше. Спасибо тем, кто уже откликнулся, и ждем новых документов из семейных архивов.
Маргарита Сивакова, директор благофонда «Эшелон», 2013 год.
А руки и во сне бросали уголь в топку…
Правда о войне строками из дневника Лидии Бугровой
Однажды наступает момент, когда понимаешь, что дневникам, письмам, воспоминаниям твоих близких, прошедшим вздыбленными военными и прифронтовыми дорогами, уже недостаточно просто лежать в семейном архиве. Этим материалам по праву стать частицей летописи, которая вписана в историю страны Великой Отечественной войной.
Любовь Егорова (Бугрова) и Маргарита Сивакова.
Так случилось и с дневником Лидии Ниловны Бугровой. Из семейного архива его прислала дочь – Любовь Егорова. Сама Любовь Николаевна окончила в Бологое 12-ю среднюю школу, затем факультет романо-германской филологии Тверского государственного университета. Сорок лет отдала народному образованию, из них двадцать – работала директором школы №2 в Торжке. Она рассказывала:
– В 1941 году моей маме, Лидии Ниловне Бугровой (в девичестве – Григорьевой), исполнилось 17 лет. Она жила в Бологое в няньках. Родом же была из деревни Черная Грязь Фировского района, из крестьянской семьи. Получив паспорт, решила устроиться на работу, но, вернувшись домой, обнаружила повестку на оборонные работы под Осташков…
С этого момента и полистаем дневниковые записи Лиды Григорьевой, а в скобках будем давать пояснения.
«Деревня, куда нас, в основном молодых девчонок, привезли, была под немцем, которых наши войска только что выбили. Видно, большая и красивая была деревня, даже церковь имелась, но к нашему приезду остался один домишко, да и тот без крыши и окон…
Мы строили в лесу дзоты и рыли пулеметные окопы вдоль железной дороги. Делали все прочно, лес клали в два наката.
Когда немцев погнали дальше, нас стали помаленьку отпускать домой. Я тоже вернулась в Бологое, пошла в военкомат проситься, чтобы взяли в армию. Но набор девушек закончился. Не зная, куда податься, пошла на стройку учиться на маляра и сестру младшую, Зину, взяла с собой.
Нам дали места в общежитии, а работать стали в НГЧ-2 – дистанции гражданских сооружений. Потом нас, кому было 18 лет, откомандировали в паровозное депо учиться на курсах поездных кочегаров. Группа была большая, 46 человек, в основном девушки.
После курсов мы, три девчонки, попали на угольные грузоподъемные краны. Работали помощниками машинистов. Потом меня отправили учиться в Дорожную техническую школу, и после ее окончания я стала работать помощником машиниста на пассажирских паровозах серии СУ. Возили всякие составы, по большей части воинские и санитарные поезда.
Домой не уходили вовсе, жили в вагоне, который назывался теплушкой. 18 часов на паровозе и 18 часов в теплушке. Я долго не могла привыкнуть спать на колесах, но, когда намаешься, будешь спать где угодно.
Однажды везли мы из Малой Вишеры воинский состав до Бологое. Не успели отцепиться, как к нашему поезду прицепили другой, сэкипированный паровоз, а нас скорее отправили под экипировку. (Экипировка, в прямом смысле слова, – снаряжение. Для паровозов подготовка к очередной поездке связана с заправкой водой, получением угля, смазочных, обтирочных и других материалов. Необходимо засыпать песок в песочницу. Он понадобится для подсыпки под колеса на крутых подъемах. Еще надо прочистить топку котла, зольник, дымовую коробку, продуть котел, жаровые и дымогарные трубы, а после всего этого надо очистить и обмыть сам паровоз – хлопот множество).
Мы быстро набрали воду, уголь, дрова, мазут, масло, и наш паровоз прицепили к пустому пассажирскому составу. Поехали в сторону Окуловки. Нам ничего не говорят, только торопят. Оказалось, в Поплавенце (эта станция печально известна и по крушению скоростного поезда «Аврора» уже в наше время – в августе 1988 года) немецкие стервятники разбомбили пассажирский поезд. Бомба попала прямо в паровоз, погибла вся бригада.
Поезд был разбит в щепки. Всю ночь мы вытаскивали людей из-под горящих вагонов, перевязывали раненых и разбирали пути от завалов, чтобы быстрее пустить эшелоны. Особенно тяжело было смотреть на убитых – детей, стариков, военных. Очень запомнился молодой лейтенант. Вытащили мы его из-под обломков, думаем: стонет, значит, живой. А у него обеих ног нет, и кровь свищет. Как могли, перевязали его, но до Бологое не довезли.
Еще женщина была с двумя мальчиками. Старшего сразу убило, а маленький был живой, но очень напуганный, а матери оторвало ногу. Она прыгала на одной ноге и звала старшего мальчика. Мы ее взяли под руки и повели в вагон, а она спрашивает: «У меня все на месте, я не ранена?» Это был кошмар, забыть невозможно. Тот поезд с ранеными мы привезли в Бологое.
Всю войну под страхом работали. Едешь – рот не разевай, надо в топку дрова шуровать, за давлением пара и за водой в котле следить и в небо во все глаза смотреть, немецкие самолеты не прозевать. Немец, как правило, появлялся тихонько из-за леса, как будто аэродром где-то рядом, и начинал бомбить. Сбросит бомбы и, если не попадет в поезд, то спустится совсем низко и начинает строчить из пулемета. Сумеем проскочить – хорошо.
Однажды в Бологое прибыли американские паровозы. Наши бригады послали их разгружать. На разгрузке я познакомилась с Николаем Бугровым, молодым парнишкой из деревни Рютино. Был он небольшого роста, но очень работящий. Рассказал, что живет в паровозном общежитии в военном городке рядом с госпиталем: железная дорога подходила туда близко, и раненых подвозили прямо в вагонах.
Я тоже перешла жить из теплушки в паровозное общежитие. В нашей комнате размещалось 12 девушек, все из разных мест, работали поездными кочегарами, помощниками машинистов. Смена у всех была в разное время, и всегда случалось, что кто-то спал, кто-то собирался в депо, кто-то был в поездке. Работали все столько, сколько было нужно.
Однажды я не слезала с паровоза пять дней, потому что мои сменщики были демобилизованы. На шестые сутки они прибыли в депо, и я пошла просить сменить меня и моих девчонок, дать передохнуть. Мне ответили, что идет собрание, после него всё и выяснится. А я уже не могла держать лопату в руках, набив кровавые мозоли.
Пришла снова. В красном уголке играла музыка, и комсомольцы танцевали вальс. Я громко при всех сказала, чтобы мне дали смену: раз народ танцует, значит, свободные бригады есть. Моей смелости засмеялись, кто-то сказал: «Спляши, тогда дадим смену». Заиграла плясовая, и я пошла плясать прямо с грязным лицом и в грязной спецовке, и нам дали смену. После столовой уже не помнила, как добралась до общежития. Хотелось спать, спать, спать… Спала долго, тяжело и беспросыпно, а руки и во сне бросали и бросали уголь в топку.
До общежития с работы мы еле доползали, валились замертво на топчаны из досок на двух козлах. Но молодость брала своё. Иногда ради шутки отдохнувшие после поездки ребята выносили на улицу спящих, но те не просыпались даже на морозе…
Без смены приходилось ездить еще не раз. Как-то встали под экипировку в Малой Вишере. Поезд был тяжелым, сожгли все дрова и уголь, воды – на дне. Подъехали под колонку, и я стала набирать воду. «Тендер у паровоза большой, – подумала, – наполняться будет долго». Стояла и смотрела, как вода течёт в бак, и не заметила, что заснула прямо на тендерной лестнице. Вода уже побежала и на меня, и в будку машиниста дяди Коли Трофимова. Он закричал, да я уж и сама проснулась, испугалась, давай скорее закрывать колонку. Только кран у нее был как руль у шофера в кабине. Пока я его закручивала, вода лилась и лилась, и я оказалась на морозе вся мокрая. Хорошо, что смена кончилась, и я пошла в вагон сушиться.
А с Николаем Бугровым, моим будущим мужем, вот что приключилось. Он так же, как и я, ездил помощником машиниста несколько поездок без смены. Да и стыдно было в войну просить себе смену, стояли до последнего, пока не падали. Вот и он так. Паровоз поставили на ремонт в промывочной. Отработал он на ремонте и, сказав, чтобы его сменили, отправился в столовую, а потом спать в общежитие, не убедившись, что смена заступила. На второй день его забрали. До суда он три или четыре месяца просидел в тюрьме. Суд разобрался с документами, да и бригады вступились за него, и он был восстановлен на работе. (Николай Дмитриевич Бугров всю жизнь, до самой пенсии был машинистом тепловоза на железной дороге).
Лидия Ниловна Бугрова.
Как-то везли мы тяжелый состав американскими машинами двойной тягой («два шарика» – так мы называли американские паровозы). Уголь дали плохой. Целое поддувало и топка шлака набралось. Кидать больше некуда, пар удержать в котле невозможно, он начинал садиться. Тогда я решила на ходу хоть немного шлака вытряхнуть из поддувала. По технике безопасности этого делать никак нельзя. Но как быть, не будешь же поезд останавливать на перегоне.
Надела я ключ на штырь и встала на него ногой, чтобы вытрясти шлак, да и сорвалась с паровоза вместе с ключом. Хорошо, что помощник второго локомотива смотрел в это время в окно, а не бросал уголь в топку. Заметил, что я вылетела, и дал сигнал остановки. Думая, что меня задавило, все бросились ко мне. А я, бледная и испуганная, к счастью, осталась цела, упала удачно, только руки и ноги ободрала. Все обошлось, поезд доставили до места назначения вовремя.
Порой в поездку шли босиком, обуть было нечего. Нарядчики звонят: «Дойдите хоть до депо, здесь что-нибудь придумаем». А что придумывали? Иногда выдавали ботинки на деревянной подошве 44-го размера, мы их «шанхаями» прозвали. Идешь, а подошва не гнется, нога болтается, того и гляди, потеряешь обувку. Тогда мы надумали отрезать от старой фуфайки засаленные мазутом рукава, завязывали, засовывали туда ноги и шли в 30-градусные морозы…»
В 1945 году Лиду Григорьеву откомандировали на курсы машинистов в Ленинград. Потом она вышла замуж за Колю Бугрова, но до 1950 года, пока не родилась дочка, работала помощником машиниста на паровозе. С этой профессией и потом не рассталась, только перешла на должность машиниста компрессорных установок. За свой труд неоднократно поощрялась руководством депо и отделения дороги, министерством путей сообщения.
В 1953 году у Бугровых родился сын, и лишь когда дети пошли в школу, Лидия Ниловна впервые осталась с ними дома. Но долго не усидела, освоила профессию брошюровщицы и так же честно и добросовестно трудилась до самой пенсии в бологовской типографии.
В 2006 году ее не стало – Лидию Ниловну проводили в последний путь…
Маргарита Сивакова, 2013.
