Виктория Вадимовна Горнина "Пианино"

Пианино
Виктория Вадимовна Горнина

Повесть Пианино – одно из современных произведений. Героиня повести проходит сложные жизненные испытания – сирота вынуждена уехать в другой город и научать жизнь заново. Однако прошлое вновь напоминает о себе.

Виктория Горнина

Пианино

– Вот, садись. Ставь пальчики сюда. Вот так, хорошо. А теперь нажми – белая клавиша опустилась вниз, молоточек мягко ударил по струнам – Это нота до…

Уютный зеленый торшер приглушенно освещал большую комнату, направляя поток света на ряд черно-белых клавиш – миниатюрная женщина в желтеньком махровом халате, усадив к себе на колени дочку, объясняла ей первые премудрости игры.

– А эта? – тоненький Катин пальчик указал на короткую черную клавишу.

– Это тебе пока рано. Когда выучим ноты… Давай еще разок – подпевай нотке – до-о… Давай вместе. Слушай и пой.

Неуверенный детский голосок прозвучал тихонько – до-о – пропищала Катя в унисон приглушенным струнам.

– Умничка, верно все, давай еще раз, только погромче…

Такие уроки каждый вечер давала маленькой Кате ее мама, постепенно открывая перед нею сложный волшебный мир звуков и нот. А затем мама играла – для себя и для дочки – тогда неизменно звучала Баркарола – шикарная, бархатная, или разливалась светлая грусть «Осенней песни», а затем фантастический Григ – из Пер Гюнта…

Катя, взобравшись на стул, любила заглянуть под верхнюю крышку, предварительно убрав с нее стопочку маминых нот. Всегда интересно наблюдать, где именно совершается таинство – многочисленные молоточки в непостижимо сложном порядке быстро отскакивали, ударяя по струнам, тут же возвращались на место, вступали вновь – Катя заворожено наблюдала их танец, словно настоящее шествие гномов – неутомимых, сообща превращавших отдельные звуки в стройный чарующий ряд.

– Ах, мне бы вот также научиться играть – думала Катя, глядя, как мамины пальцы уверенно бежали по клавишам. – Когда-нибудь я тоже так смогу.

А пока она с превеликим трудом выводила в нотной тетрадке скрипичные ключи, лишь весьма отдаленно напоминающие таковые – лихая мамина закорючка в начале строчки, а следом множество Катиных попыток карандашом –

– Ничего – улыбалась мама нестройному ряду каракуль – У тебя получится.

Вскоре Катя уже знала, где и какая нота должна стоять, и что это за интересные такие значки возле ключа – только путала повышение с понижением –

– Это бабочка такая – бемоль – она летом шубу ест. – смеялась Катя.

– Потому и уменьшает – запомни. – они как раз разбирали упражнение, где под каждой ноткой стояла цифра – Стоп. Эту каким пальчиком ты должна сыграть?

– Четвертым

– А ты? Посчитай, где четвертый пальчик?

Катя внимательно посмотрела на свою руку –

– Вот он.

– Правильно. Играй дальше.

И Катя, стараясь изо всех сил, выводила неуверенными хрупкими пальчиками простенькие ученические задания, отчаянно мечтая когда-нибудь сесть, лихо и легко пробежаться по клавишам, да не одной рукой, а сразу двумя – совсем как мама. Старенькое черное пианино с громким названием Красный Октябрь занимало почетное место в большой комнате их двухкомнатной квартиры, неброско и даже бедновато обставленной. Круглый стол, за которым Катя рисовала свои первые ноты, широкий диван, застеленный клетчатым шерстяным пледом, сервант со стеклянными полочками – бросалось в глаза лишь обилие книг – они были везде – в шкафах и на полках – даже в прихожей изловчился примоститься стеллаж. Но, конечно же пианино было вне конкуренции – именно за ним проводили большую часть свободного времени мама с дочкой, и маленькая женщина довольно улыбалась, видя как все увереннее становятся детские пальчики -

– На будущий год пойдем с тобою сразу в две школы – говорила мама.

Однако человек, как известно, предполагает, а располагает лишь один Господь Бог – через год в первый класс Катю повела совсем другая женщина – тетя Люба – родная мамина сестра.

Катя хорошо запомнила, как еще весной в их маленькой прихожей появились чемоданы – целых три сразу – один больше другого, и мама, усталым болезненным голосом торопясь, что-то говорила сестре. А потом Катя стояла на кладбище, возле обшитого красной материей гроба и смотрела, как ветер небрежно играет завитком русых маминых волос – безжизненное мамино лицо выглядело строго, как-то совсем по чужому, с застывшим выражением страдания – так, что шестилетняя девочка понимала – мама не спит, она умерла. Катя не плакала, лишь напряженно смотрела то на бледное лицо, то на сложенные руки – высоко, на груди, одна на другую – те самые пальцы, что так задорно бежали по клавишам, теперь застыли, и больше никогда… Что такое никогда – она поймет лишь много позже, а сейчас Катя стоит и смотрит, как ветер теребит безжизненный мамин локон.

– Катя, попрощайся с мамой. Поцелуй ее. – прозвучал добрый голос – чей? – Катя так и не поняла.

Странное оцепенение ребенка объяснялось тем, что как же так – люди вокруг, они ходят, разговаривают, они – живые, а мама – вот она здесь, рядом, пусть бледная, но она здесь – это в самом деле трудно постичь маленькому еще человечку, что только вступает в жизнь. Она шагнула к гробу –

– Ни в коем случае. Вдруг ребенок заразится. – сотрудница с маминой работы, грузная высокая тетя, выросла у Кати на пути, отвела девочку в сторону под одобрительные возгласы коллег – мало ли что? Вдруг и правда, не дай бог…

И для Кати началась другая жизнь. Кроме тети Любы в доме появился дядя Коля – тетин муж и Сашка – их сынок, Катин ровесник.

– Тебя вообще хотели в детдом сдать – первым делом выпалил братец. – Скажи спасибо – мы приехали из Томска.

Что такое Томск – Катя не знала, как не знала и того, что для теткиной семьи это было своего рода удачей – чем мыкаться по томским общагам – а тут тебе – отдельная квартира в Рязани, Москва считай рядом – правда ко всему этому прилагалась еще и девочка – так это пустяки.

– Прекрати терзать инструмент – дядя Коля вскочил с дивана, раздраженно зашагал по комнате – Катя съежилась, убрала руки и теперь со страхом наблюдала его метания.

– И долбит и долбит одно и тоже. Голова уже раскалывается. Пошла к себе.

Катя молчком слезла со стула и быстро, опасаясь получить вдогонку подзатыльник, проскользнула в их с братом спальню.

– Крышку чё не закрыла? – следом оглушительно хлопнула та самая крышка – впервые со дня смерти мамы на глазах появились слезы.

Таких слез за последующие десять лет будет еще много – атмосфера нелюбви прочно воцарилась в маленькой двухкомнатной квартирке – дядя Коля, большой любитель крепко выпить держал в постоянном страхе всех домочадцев – и жену, и сына, и падчерицу. Каким-то непостижимым для Кати образом этот обрюзгший, плотный невысокий мужчина, будучи совершенно пьян, добирался до дома и падал на пороге квартиры, отключаясь совсем – его заносили вовнутрь, укладывали на диван, тот самый диван, застеленный клетчатым пледом, и Катя отчаянно молилась, чтобы он не проснулся – потому как недопив, дядя Коля становился буен, агрессивен, что немедленно сказывалось на окружающих. Тут же в спешном порядке выключался телевизор, и тетка гасила свет – все ходили на цыпочках, потому как знали по опыту – если что его разбудит – беда.

– Живешь за мой счет, и никакой благодарности, бестолочь. Неласковая, молчит все больше, исподлобья только глазами зыркает – дикарка какая-то. Одни тройки таскаешь из школы. Что – тупая совсем?

Катя, потупив голову, молча пережидала, когда же у дяди Коли пропадет желание рассматривать ее дневник.

– Ишь, упрямая…

Упрямство и замкнутость, в самом деле, очень быстро стали основными чертами ее характера – она лишь иногда задумывалась – чем я хуже вон той девочки или того мальчика? – но ответа все равно не было, и Кате вскоре даже не приходило в голову, что можно жить по-другому – без ежедневных скандалов, тычков и упреков – ребенок принял все как должное и не представлял себе, что может быть иначе. В неведении иной раз кроется счастье – если не знать, что может быть лучше – то и так хорошо. Впрочем, однажды, Катя не выдержала – ей было 10 лет.

– Я каждый день тебя буду бить, дрянь такая. – в воспитательном порыве заявил дядя.

Тетка предпочитала не вмешиваться – ей было все равно – папиросу в зубы и на кухню с книжкой. Эта женщина, так непохожая на Катину мать, темноглазая миловидная брюнетка, давно привыкла к синякам на собственном лице – главное ее саму сейчас не трогали – а остальное ерунда. К тому же Катя была виновата – поздно явилась из школы, на вопрос – где пропадала? огрызнулась только, за хлебом не сходила, ведро не вынесла…

– Иди в булочную. После разберусь с тобой – рявкнул дядя.

Катя выскочила за дверь. В ее распоряжении был выбор – либо здесь, недалеко, за следующим домом, или подальше, через парк. Конечно, через парк. Итак домой идти не хочется, а тут еще такая угроза – Катя приняла буквально дядины слова – может он и выразился, что называется, в сердцах, но для ребенка его фраза все еще звенела в ушах – я каждый день тебя буду бить – дрожала Катя и сердечко ее сжималось от страха.

Была весна, и дорожка парка утопала в лужах – прошлогодние листья выглядывали из-под талого снега, хрупкий лед ломался под Катиной ножкой – девочка не стала обходить грязь, она шла, как придется – по воде, так по воде – подумаешь, промокну – ну и пусть. Катя никуда не спешила. Да и куда ей спешить? Еще две аллеи, затем дорогу перейти, там милиция и только после уже булочная.

Правильно – ведь там – милиция – осенило Катю. Я туда пойду. Пусть отправят меня в детский дом, пусть что хотят делают – лишь бы больше не возвращаться домой. Я скажу им – он обещал каждый день бить меня, я боюсь его, особенно, когда он пьян – про себя четко и ясно проговорила Катя. – Ведь они мне чужие. Они каждый день говорят мне об этом. Я им все скажу.

Она решительно прибавила шаг, по дороге повторяя свою будущую речь, и вскоре уже стояла возле тяжелой металлической двери. Та поддалась неохотно – Катя проскользнула в образовавшуюся щелочку и застыла на пороге. В помещении за письменным столом сидел дежурный. Он поднял голову, смерил девочку взглядом, и, поскольку она молчала, спросил –

– Ты что хочешь? – вопрос прозвучал дружелюбно, даже ласково, но Катя продолжала молчать. Накрутив себя по дороге, она знала, что сказать, но не могла вымолвить и слова. Слезы стояли в глазах, подступили к горлу – стоило ей только открыть рот, как они непременно хлынут потоком. Ведь плакать – стыдно – считала Катя. Если бы ее спросили – почему стыдно-то? – она не смогла бы объяснить. Дежурный поднялся из-за стола, подошел к девочке –

– Так что случилось?

Катя посмотрела на этого высокого худощавого дяденьку в форме, склонившегося над нею. Влажные карие глаза смотрели в упор и ждали ответа. Катя лишь смогла выдавить из себя –

– Я не хочу жить дома. – и разревелась.

– Погоди, не плач. Водички выпей. – растерявшийся дежурный метнулся к графину. – Ты понимаешь, сейчас никого нет. Ты попозже прийти не можешь? Через два часа?

– Я не пойду домой – сквозь слезы проскулила Катя.

– Необязательно домой идти. Погуляй немного, в кино сходи. У тебя деньги есть? – он полез в карманы – за деньгами – поняла Катя.

Я не возьму – ее упрямство не позволило ей воспользоваться добротой незнакомого человека.

– Есть – ответила девочка – а между тем, в кармане лежала лишь мелочь на хлеб.

– Никому до меня нет дела – Катя понуро брела домой. – Совсем никому.

С тех пор она еще больше замкнулась, и никто – ни подружки в школе, ни учителя даже не догадывались о ежедневных унижениях –

– Волчонком вон растет. Кому нужна-то будешь? Ноги кривые, нос на семерых рос…

Улучив момент, когда дома никого не было, Катя взбиралась на пуфик возле трюмо и рассматривала в зеркало свои ноги – вполне приличные ноги, но девочка, не веря своим глазам, находила в них несуществующую кривизну, о которой настойчиво твердил дядя, постепенно свыкаясь с мыслью, что она – хуже всех и никому не будет нужна –

– Так и будешь сидеть на моей шее. – заявлял дядя Коля, словно все в доме принадлежало ему. Конечно же, это было далеко не так, и нет ничего проще издеваться над тем, кто слабее, кто по малолетству не знает своих прав – Катя не спорила, вполне убежденная, что действительно, все здесь дяди Колино. Одно Катя знала точно – в этом доме есть одна вещь, о которой она может сказать твердо – это мое. И никто не сможет оспорить этого. Мамино пианино, пусть замолчавшее, пусть расстроенное – это все, что мне осталось от матери – и оно мое. Теперь Катя лишь изредка садилась за него, листала пожелтевшие мамины ноты – Бетховен, Бах, Штраус, Шопен, Чайковский… Пыталась разобрать хоть что-то, пусть получится дольше, чем если бы она училась в школе, но ведь она может – хотя бы то что на слуху – полонез Огинского например или к Элизе…

– Прекрати бренчать – накидывался с порога дядя. – Дай отдохнуть с работы.

Катя, прекрасно изучив его характер, вскакивала, торопливо закрывала крышку, стараясь как можно скорее исчезнуть из комнаты – всеми силами своей души она ненавидела этого человека, настолько, насколько может ненавидеть подросток – даже запах его одеколона был невыносим, а над Катиным письменным столом в маленькой комнате, служившей им с братом спальней, с некоторых пор молчаливым протестом красовалась надпись «Прежде чем войти – подумай – нужен ли ты здесь».

2. Сентябрь 19… года, Десять лет спустя

Стараясь двигаться бесшумно, Катя осторожно открыла входную дверь и тенью проскользнула в комнату – мимо уже спящих домочадцев. Сашка сладко сопел, сбросив одеяло – свежая ночь середины сентября лишь только началась, и раскаленный за день воздух совсем не торопился уступить место прохладе.

Катя мельком взглянула на брата – здорово вытянувшийся за последние полгода подросток, да что там – юноша уже, был копией отца с той лишь разницей, что уродился рыжим, его лицо щедро покрывали веснушки, а под закрытым сейчас левым глазом красовался синяк – любимый папа заехал Сашке как раз вчера – только парень собрался на паспорт фотографироваться идти – 16 лет исполнилось неделю назад – и вот тебе, пожалуйста, сходил называется.

Катя включила ночник, набросила на абажур полотенце – ей хватит света, главное – не разбудить Сашку. Лишние глаза сейчас ни к чему. Он запросто предаст ее, и еще будет гордиться этим. Брат и сестра так и не стали друзьями за прошедшие десять лет, хотя, казалось бы, находились по существу в одинаковом положении – мальчишке иной раз доставалось даже больше – однако страх рождает трусость, и Катя не раз дрожала, забившись в какой-нибудь укромный угол, когда в соседней комнате наказывали брата; Сашка, в свою очередь, довольно ухмылялся, если попадало сестре.

Вместительный школьный портфель перекочевал со стула на кровать. Учебники и тетрадки вынуты, хорошо – платяной шкаф прямо напротив Катиной кровати – далеко ходить не нужно – Катя приоткрыла дверцу – так… бежевую шерстяную кофту, юбку, спортивный костюм… еще белье, колготки… халат тоже – ситцевый – он займет мало места, туфли… – они же в прихожей стоят – ладно, положу утром. Катя собиралась спокойно, сосредоточенно – она отчаянно пыталась прийти в себя весь этот душный сентябрьский вечер, но нервная дрожь прошла лишь пару часов назад – еще через час Катя нашла в себе силы вернуться домой и сейчас складывала свои вещи в портфель.

События второй половины прошедшего дня развивались стремительно – сначала как будто ничто не предвещало беды – по-летнему жаркий день, Катя прибежала из школы – до прихода взрослых нужно убрать в квартире. Из коротенького старого халатика девочка давно выросла – надевала лишь для таких вот целей, как уборка – легкий, без рукавов, под ногами не путается, особенно если полы мыть. Дядя Коля принципиально не признавал швабр –

– Грязь только по углам развозишь – руками мой. – требовал он.

Катя не спорила – руками так руками. Она успела навести порядок лишь в маленькой комнате – когда на пороге появился нетрезвый дядя.

– Что-то рано сегодня – поморщилась Катя.

Время около пяти, обычно в седьмом часу он возвращался с работы, а то и позже. Судя по тому, что дядя Коля не свалился замертво у порога, а, придерживаясь за дверной косяк, вошел – пусть и нетвердой походкой, да еще, правда, с некоторым трудом, но снял обувь самостоятельно, становилось ясно – да пьян, но несильно.

– Жаль – мелькнуло в голове – Уж лучше б в стельку – свалился и заснул мертвым сном, а теперь будет колобродить, еще докопается до чего-нибудь.

– Что д-делаешь? – мутный взор беспорядочно блуждал в пространстве – Катя опасливо косилась на него с порога маленькой комнаты.

– Убираю.

– А-а – протянул дядя Коля – было видно, что ему как минимум нехорошо, и очень хочется приземлиться куда-нибудь – только вот как оторваться от косяка межкомнатной двери… Впрочем нет – он довольно уверенно преодолел расстояние до дивана, и как был в салатовой рубашке и светлых летних брюках, так и завалился, повернувшись к Кате спиной.

– Слава Богу – вздохнула девочка. – Пусть спит.

Стараясь не шуметь – а как, скажите, не шуметь, если нужно перевернуть стулья, водрузив их на стол, что бы не мешались? Пыль вытереть и потихоньку можно, но вот с мебелью… И ведро жестяное – хочешь не хочешь – громыхнет не вовремя. Однако Катя старалась как можно тише проделать привычную работу – тише и быстрее – вот черт его принес домой раньше. Она разложила разбросанные вещи по местам, управилась с пылью, не забыв про подоконник – в прошлый раз именно за него ей влетело будь здоров как – и, набрав чистой воды в ведро, осторожно поставила его посреди комнаты. Девочка или переоценила степень опьянения дяди Коли, или шумела уж слишком – только он повернулся, открыл глаза и некоторое время наблюдал за Катей. Миниатюрная 16-ти летняя девушка, уже вполне оформившееся молодое тело, кругленькую задницу едва прикрывает халатик – бесстыжий, вызывающий – так и мельтешат красные горошины перед глазами, а под халатиком-то нет ничего – трусики только белеют – нахально торчат из-под задравшейся ткани. Катя не замечала похотливых дядиных глаз, не увидела даже, как он поменял позу, вполне уверенная, что тот спит.

Она успела лишь, опустившись на корточки, щедро намочить первый участок крашенного деревянного пола – между сервантом и круглым столом, как на нее сверху обрушилась туша дяди – полупьяный, он неуклюже поскользнулся на мокром полу, и это дало возможность Кате вскочить – дядина рука вцепилась в халат, ткань затрещала, разошлась, обнажая спину. Другая рука тем временем ухватила Катю за ногу, девочка резко рванулась в сторону, пытаясь освободиться – полное ведро опрокинулось, заливая пол –