Моран дивий. Стезя
Анна Осьмак
Ты всего лишь купил билет на автобус, чтобы погостить у друга в глухом степном посёлке, и впутался вдруг в густые и липкие сети мистических тайн. Теперь твоя жизнь уже никогда не будет прежней. Загонщики судьбы теснят на единственно возможный путь – назад не вернуться и с тропы не свернуть. Остаётся бежать вперёд, к ловчей яме, на дне которой золотятся свежетёсаным деревом острые колья…
Анна Осьмак
Моран дивий. Стезя
I
Малиц, князь Зборуча, с привратной башни крепостной стены, окружающей его город, наблюдал за подготовкой штурма. Вражеские орды с утра прирастали бесконечной черной тучей, размещали камнемёты, занимали позиции, сбивали бродник через речку Иницу. В стылой ноябрьской серости река, обнимавшая городские укрепления, казалась тощим неповоротливым больным червяком, серое тело которого сейчас легко будет раздавлено мощной пятой непобедимых гучей.
Свирепые и многочисленные племена из-за Волотских гор, страшные и беспощадные, держащие в страхе полянские земли последние несколько лун, пришли сегодня и к стенам его города.
Кровавый след, что успел проложить за собой этот странный народ, был красноречивей речей бродячих сказителей: за три месяца восемь городов и бесчисленное множество селений были сожжены, а пепелища посыпаны солью. Княжеские семьи вырезались полностью и целенаправленно – ни плена, ни заложников, ни красавец-княжон в гаремы, ни младенцев в знаменитое войско Верных Псов при вожде. Ветвь князей Поморанских перестала существовать. Как перестали существовать люди, жившие на их земле.
Случайно спасшихся и добравшихся до Зборуча было невероятно мало. Их спасение, кроме как чудом, по-другому не называли. Гучи не оставляли в живых никого.
Об этом диком народе на восточной стороне Волотских гор было известно немного. Их племена всегда жили обособленно и никого из чужаков не допускали в свои земли. Купцы, изредка имевшие с ними дело в приграничье, рассказывали невероятные вещи. Настолько невероятные, что умные люди, пересказывая их, уверяли, смеясь, что делить эти россказни стоит даже не на два, а, по крайней мере, на пятнадцать.
Говорили, что бог, которому они поклоняются, слеп и кровожаден. Ему нужно много человеческой крови, а когда он голоден – не разбирает между своими и чужими. Поэтому гучи стараются предупреждать желания божества и напоить его кровью соседних племён прежде, чем он обратит гневный взор на детей своих. Будучи невоздержан и ненасытен, бог гучей повелел своим рабам жить в аскетизме, не копя добра и не нежа тела – об их умении спать на сырой земле и о неразборчивости в еде поляне сочинили немало развесёлых басен.
И где теперь эти сказочники?..
Никто и подумать не мог, что со стороны враждующих между собой, разрозненных племен, угрюмых одиночек, объединённых только безусловной преданностью своему столь же угрюмому богу, может исходить серьёзная военная опасность. Казалось невероятным, что они могут организоваться в значительную силу, создать из этой силы полноценное войско, привлечь достаточное количество солдат – ибо чем заинтересовать того, кому ничего не надо?..
Но глаза не обманывали князя – гучи пришли. И пришли не ордой дикарей, а монолитным, тренированным, дисциплинированным и хорошо вооружённым войском. Скоро эта чёрная сила, как стая саранчи, накатится на его город, оставляя после себя пепелище…
Малиц не обольщался. Рассчитывать ему не на что, силы слишком не равны. Понимали это и жители Зборуча. Многие озаботились покинуть город ещё неделю назад, как только стало известно, по какому пути двинулись гучи от разорённого Поставца. В городе остались дружина князя и ополчение.
Отец из стольного Угрица прислать помощь не успевал. А, может, по здравом размышлении, и не собирался этого делать. Возможно, Зборуч он уже похоронил. Вместе с сыном и его семьёй. Он ведь прекрасно понимал, никакая помощь не спасёт сейчас ни обречённый город, ни положение дел. Теперь он, наверняка, спешно собирает все доступные силы – и собственные, и союзные – вокруг Угрица. Может, и братья Малица, к которым тот также слал безответные послания с просьбой о помощи, отправились с войском к отцу.
Помощь пришла только из соседнего СебрЕвеца, от княжевшей там сестры Малица Ванески. Она сама привела свою дружину к Зборучу и теперь стояла рядом с братом в полном воинском облачении.
У полян женщины сражались. Народ, обживающий земли на перекрёстке миров, всегда должен быть готов их защищать. А в желающих эти земли воевать недостатка не было никогда. Стычки, сражения, походы, осады и штурмы городов, набеги кочевников – редко боги даровали народу мирное лето. Поэтому женщины полян, так же, как и мужчины, изучали искусство владения оружием. Само собой, в размерах, определяемых происхождением. Если необходимый набор умений для крестьянских или мещанских дочерей включал в себя сносное владение боевым топором и пращой, стрельбу из лука, то женщины княжеского рода были полноценными воинами. С обязательным условием боевого крещения.
Женщины, конечно, не участвовали в боях постоянно, кроме тех немногих, кто сделал воинскую стезю своей судьбой, отказавшись от замужества и материнства. Но в тяжёлые времена, когда сильный и многочисленный враг угрожал их землям, их дому, помощь полянских воительниц оказывалась не лишней.
Уходя в бой, матери семейств прощались с детьми, оставляя их на старшую в роду, надевали кольчугу и обрезали косу. Вместе с косой женщина отсекала свою прежнюю жизнь, оставляя себя без прошлого во имя настоящего, дабы не тяготило над её решимостью сожаление о брошенных детях, о родном доме; чтобы её воинских дух не смущали картины прошлого счастья мирной жизни; чтобы не дрогнула она, стремясь сберечь собственную жизнь в ущерб общей цели.
Если женщина не возвращалась из боя, Макона принимала её в свои объятия как воина, погибшего за землю свою – без ошибок и грехов прошлого. Если возвращалась с победой – небесные пряхи начинали ткать для рождённой повторно новый узор жизни на новом полотне отрастающих волос.
…Малиц покосился на Ванеску. Коротко остриженные светлые волосы чуть виднеются из-под шлема. Голубые льдистые глаза осматривают открывающуюся со смотровой площадки панораму спокойно и отстранённо. Она тоже всё понимает. Ещё с утра княжна принесла требы прощания Сурожи и требы встречи Маконе. Она готова умереть.
А вот готов ли Малиц принять её жертву?
Князь задумчиво смотрел на сестру. Безусловно, хороша, хоть и намного старше его. Правда, хороша не мягкой женской, а какой-то монументальной красотой. Слишком жесткие черты лица, слишком загорелая и обветренная кожа, слишком холодные глаза, слишком натренированное, сильное, почти мужское тело. Всё еще гибкое и лёгкое, несмотря на возраст.
… Князь был не похож на сестру. Последыш, рождённый во втором браке Угрицкого князя с юной дочерью хана суран, вообще мало походил на полянина. В его облике было много от крови матери – смуглый, чернобородый, с высокими скулами и ястребиным носом, он, тем не менее, унаследовал от отца более, чем казалось на первый взгляд: упорство, железную волю и беззаветную ярость в бою. Он не был обделён подвижным умом, и с возрастом, возможно, так же, как и отец, мог бы назваться Мудрым. Но судьба, видимо, решила не давать ему этой возможности и оставить молодым навеки.
Ванеска, обременённая властью и потому не народившая собственных детей, привязалась к младшему брату, как к сыну. После смерти его матери, княжна забрала Малица к себе в Себревец, где воспитывала до возраста перехода. После отправила к отцу. Там он прошёл все положенные испытания и был отправлен в свой первый поход под началом опытных воевод…
Когда Малиц увидел у стен Зборуча стяги Себревеца – его душа ликовала. Все-таки, он не один! Есть на свете родной человек, который никогда не откажет ему в помощи и в последний страшный час будет с ним рядом, поддержит, подскажет, как в детстве. А потом прикроет спину. А, может, и закроет глаза.
Но после первого тёплого чувства его охватил холодный ужас совершённой им непростительной ошибки. Что он наделал? Что им двигало? Страх, которым заразили Зборуч спасшиеся из Поморанских земель? Неумение просчитать последствия своих поспешных решений? Словно незрелый отрок попытался он спрятаться за спины своих родных, ринулся искать у них помощи и защиты. И только потом, поняв, что никто не придет его спасать, он увидел всю неуместность и даже опасность своих призывов для самого существования полянских земель.
Пришла только Ванеска. Он подставил её. Потому что ему она отказать просто не могла.
«В этом слабость женщины у власти, – подумал Малиц. – Для неё родственные чувства и ответственность за родную кровь оказались выше трезвого расчёта. Теперь понятно, почему поляне с неохотой сажают на княжение женщин – даже самых мудрых и опытных…»
Себревецу, правда, особо перебирать было не гоже. Маленькое селение, волей случая внезапно оказавшееся на новом торговом тракте, он только начинал развиваться и отстраиваться как город. Когда на вече встал вопрос о необходимости в быстро богатеющем поселении военно-административной власти в лице князя и его дружины, жители стали перебирать знаемые ими кандидатуры из медвежьих углов и дальних закоулков, не претендуя на успех в сильных княжеских домах. После того, как пара неудачных князей были изгнаны из города, тут-то и явился в поселение князь Угрицкий благодетелем и предложил свою дочь. И предложил весьма настойчиво. Он уже видел перспективы городка. Жители тоже увидели перспективы получить на княжение представителя сильного рода. Погоревали, конечно, что представителем этим была баба, но отказать не решились. Баба, вроде, не глупая и деятельная, дружина большая, а князь уж очень убедителен.
Баба, действительно, оказалась не глупа. Уходя из Себревеца в Зборуч, она все сделала правильно. Собрала крепкое ополчение и с частью дружины отправила в Угриц. Жителям была оказана помощь в оставлении города. Княжна понимала, что оборона её маленького городка бессмысленна даже против гораздо менее значительных сил, нежели нынешние гучи.
Малиц уже думал, уже неоднократно думал о том, что так же должен был поступить и он. Но…
Молодой князь, впервые выкрикнутый вечем в большом богатом Зборуче, считал, что ему несказанно повезло. Братья в его годы только воеводствовали при отце, а он уже княжил. И вот теперь решиться всё потерять? Если он сейчас, пренебрегая договором с городом, оставляет его и бежит – его карьере конец. Больше ему не бывать князем ни в одной Полянской земле!
Сейчас он смотрел на собирающихся под стенами врагов и спрашивал себя – а быть ли теперь самой Полянской земле? Вот каков возможный исход происходящих сейчас событий. Вот что стоит на карте. Почему Ванеска это поняла вовремя, а он нет? Почему он до недавнего времени продолжал мыслить категориями личного, категориями карьеры, общественных договоров, честолюбия? Пока он сражался со своими амбициями и сожалениями, пока терзался сомнениями и пытался найти наилучшее решение, стало слишком поздно. Теперь они все – он, его дружина, его семья, Ванеска – все погибнут совершенно напрасно, обороняя город, который спасти невозможно. Ошибка за ошибкой… Ох, не рано ли он стал князем?..
– Ванеска, прости, – сказал он тихо, глядя на растущую внизу чёрную опухоль гучей.
Сестра промолчала.
– Если мы откроем запорные ворота на Инице, – спустя время спросила она, – какой силы поток это сможет породить?
– Он будет достаточно сильным, чтобы смыть переправы и докатиться почти до стен города.
Княжна кивнула.
– Люди на воротах посажены в захоронах, – продолжил Малиц, – связь с ними есть, ждут нашего сигнала.
– Откроем ворота, когда гучи частично переправятся. Тех, кого не притопит, добьём на нашей стороне. А тех, что переправляться как раз будут, и добивать не придётся.
Княжна снова помолчала.
– Мы погибнем не зря, Малиц, не думай так. Мы заберем с собой столько этой сволочи, что у Маконы нам будет не скучно. А Угрицким князьям будет легче справиться с заразой.
Она повернулась к брату, притянула его за плечи и прошипела в лицо с внезапно прорвавшейся сквозь обычную холодность ненавистью:
– Каждый убитый нами враг, Малиц, это шанс для полян. Каждый дополнительный час, проведённый ими под Зборучем – шанс на победу для отца. Поэтому мы будем убивать этих тварей, пока будут подниматься наши руки, а потом, когда руки устанут, будем зубами вгрызаться им в горло. Мы не остановимся, брат! Ты слышишь меня? Ну-ка, встряхнись! Перед тобой – нелёгкая задача. Или ты надеялся на героическое самоубийство? Ну, нет! Смерть в бою мы ещё с тобой должны заслужить! И только когда мы её заслужим, мы откроем городские ворота и радостно пойдём в свой последний бой!
– Чем мы их задержим кроме Иницы, сестра?
– Есть у меня для них ещё пара сюрпризов. О! Эти загорские говноеды ещё запомнят Зборуч, поверь мне!
Ванеска резко отстранилась и ударила кулаком в кольчужной перчатке по бревнам башни так, что дерево загудело.
– А теперь иди, князь, и сделай то, что давно должен был сделать. Не совершай ещё одной ошибки…
Малиц без объяснений понял, о чём речь. Они обменялись с сестрой долгим взглядом. Ему стало легче – он не увидел в этом взгляде осуждения. Легче ему стало ещё и от того, что, наконец, закончилась пора метаний и сомнений, пора неизвестности. Наступило время действовать. И это, как ни странно, дало ему долгожданную решимость и собранность. Он уверенным шагом направился к лестничному колодцу.
Его задержал хранитель.
– Князь, всё готово для обряда. Могут служители созывать народ?
– У меня нет времени, – резко бросил Малиц на ходу. – Проведите обряд сами.
Хранитель нахмурился.
– Это неуважение к богам, князь, – заметил он ему вслед. – Ты хочешь посеять в сердцах своих людей смуту накануне их последнего боя?
Малиц резко развернулся.
– Неуважение к богам? – переспросил он со злостью. – С чего мне почитать богов, которым я безразличен? Или ты не видишь, жрец, что боги оставили нас?
Служитель богов даже бровью не повёл. Он стоял по-прежнему строгий и непоколебимый, как скала.
– Боги не оставили нас. Они нас направили. Во времена великих бедствий им приходится думать обо всём народе, о сохранении рода и крови. Приходится жертвовать частью, дабы сохранить целое. Разве ты осуждаешь отца, который не прислал тебе помощь? Ты ведь понимаешь, почему он это сделал?
– Ты забываешься, жрец!..
– Разве не было у тебя времени и возможности покинуть Зборуч? Почему ты остался его оборонять? Может, боги указали тебе этот путь?
– Радмир, – раздался голос Ванески. Жрец опустил пламенный взор, которым прожигал князя, долу и медленно повернулся на зов. – Ты же видишь, князь занят на подготовке обороны города. Он не может отвлекаться. Я проведу обряд. Распорядись.
Жрец чуть заметно кивнул и посмотрел вслед удаляющемуся князю, стремительное и легкое тело которого скоро должно стать изрубленным хладным трупом. Без чувств, без мыслей, без сомнений, без души. Старому жрецу было жаль этого так и не успевшего повзрослеть мальчишку…
* * *
Я проснулся уже давно. Лежал в постели, прислушиваясь к грохоту ветра, бьющегося о бетонные стены многоэтажки. От его порывов дребезжали стёкла. Жалобно стеная, он подхватывал дождевую воду, и яростно кидал её в окна пригоршнями гороха.
Комнату очень медленно заполнял тусклый серый рассвет. Ноябрьский. Как в моём сне.
Я тяжело спустил ноги на пол и закурил. Этот сон снился мне давно. В последнее время всё чаще. Обрывки, обрезки, фрагменты – из них я потом, почти бессознательно, складывал цельную картину, рассортировывал в хронологической последовательности. Панораму готовящегося штурма Зборуча я изучил во всех ракурсах, во всех подробностях. Словно сам стоял рядом с князем.
Вот уже четыре года подряд, по ночам я поднимался на осточертевшую мне привратную башню и наблюдал иногда новые, иногда повторяющиеся сцены, ракурсы, диалоги, мысли… В знакомый сюжет вклинивались видения детства Малица, или княжение Ванески в Себревеце, или сценки из жизни осаждаемого Зборуча, или подробная панорама его укреплений. Иногда я сидел в захороне вместе с диверсантами на шлюзах Иницы в ожидании сигнала для их открытия. Иногда вместе с Хранителем проходил в храм, внимая непонятным для меня речам и церемониям и осматривая ничего не говорящее мне убранство и изображения. Иногда выходил за ворота и бродил среди молчаливых, мрачных гучей, наблюдая их жутковатый быт и безуспешно стремясь отыскать предводителей огромного войска.
Эти странные сны были яркими, осязаемыми, живыми. С каждым годом они все плотнее вплетались в реальность, образуя с моей жизнью причудливую вязь. Где заканчивался сон и начиналась жизнь, какое чувство, какое ощущение принадлежит мне, а какое навеянным грёзам? Это неопределенность мучила меня, я ощущал себя потерявшимся между двумя мирами. Но и опасался эти миры соединить. Казалось, если я перестану пытаться их разграничить, то сам себе признаюсь – я свихнулся. Я всего лишь новый постоялец психиатрической клиники. Моя койка, где-то между «наполеоном» и словившим "белочку" дядькой, меня ждет. СтОит только по дороге на работу свернуть в сторону районной поликлиники.
Но я знал, что никогда этого не сделаю.
Меня пугал даже не столько факт моего возможного безумия, сколько вероятность, начав лечение, потерять шанс на развязку мучавшего меня столько лет сюжета. А самое главное – не узнать его значения. В развязке, наверняка, сюрприза нет. Я был уверен, впереди – страшная гибель Зборуча, глядеть на которую, может, еще четыре года у меня не было особого стремления. Но значение… Не знаю, на что я надеялся. Может, рассчитывал, что в конце фильма режиссёр выведет некую мораль, которой я удовлетворюсь? Глупо… Но как узнать зачем мне послан этот сон? За что?
Этого я не знал. Зато знал, с чего начались эти сны. Знал, когда через мою жизнь был прочерчен рубеж, разделивший её на «до снов» и после. И, кстати, был человек, которому я мог задать эти вопросы. Правда, без права на ответ. Так что смысла в этом всё равно не было. Поэтому приходилось думать самому. И в поисках разгадки я всё чаще возвращался мыслями к событиям четырёхлетней давности.
* * *
С Тимофеем Бадариным мы вместе делили комнату в университетской общаге. Учились на разных факультетах, но это не помешало нам крепко сдружиться. И провести незабываемый первый студенческий год так, как и положено настоящим студентам: в угарном гудеже между сессиями и лихорадке экзаменов.
Тим мне нравился. Он был цельным и надежным мужиком (по-другому и не скажешь, хоть и было тому мужику всего восемнадцать) и обладал абсолютной сверхъестественной реакцией в непредвиденных ситуациях. До сих пор частенько вспонимаю, как ловко ему однажды удалось выдернуть из-под колес спортивного порше школьника и одновременно метнуть вслед пронёсшемуся по пешеходному переходу автомобилю бутылку лимонада, которую он держал так кстати в руке, облегчая с ее помощью утреннее похмелье. Никто из прохожих, мне кажется, не успел ни увидеть, ни понять что произошло – настолько внезапным и стремительным было действо. Услышали только звон разбитого стекла и завизжавшие тормоза нарушителя. Я был восхищен. Но тогда даже не задумался, что подобная реакция должна быть плодом целенаправленных тренировок. Просто случайность…
Учился он легко и непринужденно, не прикладывая к тому особых усилий. Также легко относился к жизни. Казалось, хотя он это особо не демонстрировал, что все проблемы, которые мучают людей, их устремления, их желания, все, что мы привыкли рассматривать в качестве жизненных целей – его не интересовало совершенно. Он ничего не планировал на будущее и ни к чему не стремился. Иногда казалось, что студенческая жизнь, учеба – это для него необходимая повинность, жизнь в заключении, которую он по возможности пытался сделать более или менее сносной.
Моя древняя животная сущность, спрятанная в человеке цивилизованном не так уж и глубоко, как нам зачастую кажется, признавала в Тиме вожака. Что и говорить, я проигрывал ему, как личности, по многим статьям, честно себе в этом признаваясь. И по-юношески ужасно гордился тем, что он считал меня своим другом.
Поэтому, когда на летних каникулах он предложил погостить мне в доме его родителей, я с удовольствием согласился.
