Дом между небом и землёй
Ivolga (Анастасия Каляндра)
Редактор Женя строчит статьи для газеты – пустые, но очень даже искусные. До того самого дня он как будто и не задумывался о том, что что-нибудь здесь не так. Он жил и не замечал, что чего-то не хватает. Чего-то большого. Большей части его жизни. Он не думал об этом до того самого дня, когда над ним собрались тучи и стал слышен гром, а у него под ногами оказался картонный маленький компас – поделка, похожая на детскую. Этот компас указывает туда, куда Жене предстоит направиться. Это не только небольшой, похожий на сказочный, мир одного маленького дома в лесной чаще, где живёт молодая девушка, которая дружит с белками и голубями, и в котором, похоже, умещается целый мир, но и мир, большой мир, который был потерян самим Женей и остался где-то далеко… Далеко – на самом дальнем краю его сознания. Жене придётся разобраться в себе, пока он гостит в чудесном домике. Возможно, что ему предстоит найти и путь в новую жизнь – будущую, тогда, когда он наконец доберется до своего прошлого.
Ivolga (Анастасия Каляндра)
Дом между небом и землёй
Пишет редактор Женя. Бывший редактор.
Тот Женя был ещё не тем. И уже не тем. Тот Женя был тем мной, который ещё не знал того, что я знаю теперь и тем Женей, который уже забыл то что знал до того…
Всё началось очень даже неожиданно. Он просто шёл по улице и даже не думал нигде останавливаться. Ведь день был не очень-то и погожий и вот-вот мог полить дождь. А до редакции было ещё, вобщем, шагать и шагать. И пока тебя не возьмёт под крыло заботливый козырек из железного листа с потускневшими от времени и кое-где посыпавшимися буквами, составляющими гордую и зычную надпись "Саратовский Прометей" – настолько знакомую, что уже совсем её и не замечаешь – так, кроме поломанного зонта с вывернутыми тут и там спицами, от летнего дождя ничто тебя и не спасёт. Поэтому он старался побыстрее дойти до редакции и не глазеть по сторонам, ведь пока глазеешь, тучи над тобой собираются всё больше и надо бы, по логике, брать и обгонять ветер, который их гонит… а он и сам тебе, вобщем-то, помогает – толкает в спину и воет в самые уши. Мол: "Поспеши!.. Нечего тут! Зазевался!.."
Останавливаться он не собирался. Но что-то пошло не так. Он и сам не знал – что. Он просто, вдруг взял и остановился на ходу. Он стоял и смотрел. И слушал – слушал ветер. Ему, почему-то, показалось очень странным то, что он сейчас вообще куда-то идёт… И куда?.. Редакция и железное крыльцо, и буквы… и кипы бумажек у него на столе, и выкрашенные зелёной краской коридоры, и таблица информации на одной из этих стен и… и всё остальное, что было, вобщем-то, его повседневной реальностью – вдруг показалось совсем нереальным и неправдоподобным. Это было весьма странное ощущение. Женя давно не встречался с таким… Это было так… Так, как будто бы он, вот сейчас, на полном серьёзе, направлялся в какое-то совсем и не существующее в мире место… Как будто бы намеревался всерьёз шагнуть на страницу какой-то газеты или книжки и очутиться, тотчас же, там. А вот гроза – гроза, она была реальной. Она была летней. И… Он стал, как завороженый, смотреть вверх. Чего уже давно, давно, не делал. А сейчас – гром начал его звать посмотреть… Он звал о-чччень громко и оглашал всё вокруг. Весь унылый серенький район. На это нельзя было не обратить внимание. Летние грозы – они такие. Они громыхают иногда громогласно… Хотя, уж это-то, наверняка, и породило такое понятие "громогласно" – летние грозы, ну или хоть какие-нибудь другие, но грозы именно, и породили… А молнии, иногда, гуляют среди облаков беспрерывно – так, как будто кто-то то и дело переходит из одного облака в другое, с фонариком в руках и освещает маленькие тоненькие извилистые мостики, проложенные между туч. И он смотрел вверх, и, вот только эти небо и гроза и ветер тоже – были ещё похожи на реальность. Как будто бы всё вокруг меркло и становилось совсем даже неправдоподобным, в сравнении с ними.
"Ведь, странно… – думал он, глядя на молнии, тоненько но мощно проходившие среди туч, – Когда смотришь на такие вещи – так кажется, что ты попадаешь, одновременно и в прошлый век, и в позапрошлый – и в те далёкие времена, когда люди ещё ездили на телегах, запряженных ослами… И в те – когда уже на бензиновых и дизельных видах транспорта… И когда… и ког-да… Да в любое время. Ведь это – наверное было всегда. Вот такие вот тучи и молнии и грозы…"
А город – наоборот, казался теперь лег-ким, как перышко и невесомым… И мало значащим, вобщем-то – ведь он, как и все те деревени, города, села, что были здесь, на этом месте до того, однажды может исчезнуть и уступить место новому городу… А вот гроза – гроза, она останется. И дождь тоже, и небо, и облака. И ветер. Ведь тот город Саратов, который Женя знал сейчас, в 2345 году был совсем не похож на тот, что знали его деды и прадеды… А уже его внуки и правнуки, могут увидеть его и совсем изменившимся – в лучшую или в худшую сторону. Но уже, наверное, не таким. А только, будут, наверное, тоже, когда-то в грозу смотреть на укутанное тучами небо и думать о том – как же было здесь ему – их дедушке?.. Ведь, может быть, что он, в совсем ещё другом мире, видел такие же грозы.
"Все это о-чень интересно…" – думал Женя и стоял дальше, сам не зная зачем. Как будто город вокруг него, и правда, растворился и уже ушел в небытие вместе с его домом и редакцией и… Всем, всем, всем. И идти некуда и незачем было. И спешить. И судорожно думать о том, где же найти средства заплатить за квартиру Анне Семеновне до конца месяца… А ведь этой квартиры, наверное, уже тоже нет?.. Так и зачем тогда? Все – это незачем… Но одновременно и что-то более мощное чувствовалось теперь во всем этом мире – что-то более масштабное и важное, для чего что-то и стоило бы делать. Он просто стоял и не знал куда идти. И смотрел. Такое с ним бывало не часто. Он даже забыл – когда же ещё в последний раз он так много времени позволял себе потратить впустую? А между тем, такое ощущение было, что он тратил впустую, по крайней мере, восемьдесят процентов от всего своего времени. Не понятно – на что?.. Он, вроде бы, все время что-то делал, старался, спешил, но по итогу – все это как будто уходило в никуда. Как если бы ты все время наливал воду в корыто – тас-кал ее, носил вед-ра-ми, срывал на этом деле позвоночник, но воды от этого в корыте все никак бы и не прибавлялось. А только силы и время утекали бы вместе с этой водой совсем неизвестно куда. Такое было ощущение.
"…И чего это они разлетались?.. – неизвестно для чего подумал Женя про стайку голубей, рванувшихся наверху между крыш. Полёт этой стайки весьма даже напоминал порывы ветра, которые, с тем же гулом от голубиных крыльев, и на тот же прерывистый манер то стартовали резко с места, то мягко планировали полусонно, опираясь на случайно попадающуюся струю воздуха… и по спонтанно выбранной траектории… Очень было похоже на ветер. – Че-го летают-то?.. – одна из мыслей, которые зачем-то, бессмысленно и бессвязно, и даже бесполезно в отношении окружающей реальности, вдруг возникают у него в голове – совсем как фразы, пустые и ничего не значащие, которыми он привык, по долгу профессии, напихивать свои каждодневные статейки, как подушки гусиным пухом – чтобы были пообъемнее и чтобы праздному обывателю было поудобней самодовольно и ленно в них окунуться. Он так привык играть словами и набивать ими – почти что ничего не значащими, почти что пустотой а не словами совсем – любую мысль или любую хоть маленькую фразочку, что они, всё такие же, ничего не значащие и не отзывающиеся никак внутри, уже вылетали из его нейронных связей на автомате. Даже тогда, когда совсем и не нужно – просто так, как детали, как однотипная продукция из не отключенного вовремя конвейера. И эти слова, тоже показались не реальными. Не настоящими. Как будто он, и в своей собственной голове – не имел опоры, не знал куда идти и что делать. И зачем. А между тем – загруженность у него на работе была большая. И перед выходными все они, в редакции, должны были поработать на славу, и, вобщем-то, в три оборота – ведь материала нужно было настрочить ещё и на субботний и воскресный выпуски. Об этом нельзя было забывать. Пора идти. Он постарался взять и выбросить из головы все свои непонятные ощущения. И ему это почти удалось – в голове уже установилась привычная оглушительная тишина, в которой его мозг всё время напевает привычную легонькую песню-присказку, почти что колыбельную из всяких спонтанных ничего не значащих фразок и словечек… И в этой лёгкой колыбельной есть как всегда и что-то такое остроумно-забавное, на что ты никогда не засмеешься, но чему можешь зато легонько ухмыльнуться и уютно так закутаться, пока идешь куда-нибудь, в мысль о том, что ты всё таки парень с головой на плечах и не без таланта. Всё шло вроде бы хорошо. Но только вот опять не так. Не так как обычно. И он снова остановился на том месте где пришлось. Точнее – где пришлось подумать. Ему подумалось что всё наверное не так от того, что он немножко почему-то смотрит на всё это со стороны. Не изнутри а со стороны. Как будто бы и мысли были не его, и словечки не его, и фразочки, и меткие замечания, и пустота тоже. Они все ещё крутились в его голове, а между тем, под звук одной из пустых фразок, которая ещё не дозвучала до конца, ему что-то подумалась и ещё одна. А прозвучала она:
– И от чего же все самые лучшие фразы – ну, те что просто не в бровь, а в глаз, те что, кажется берут и вонзаются в самую суть – как-то правдиво и правильно, те вызывают и самые честные, как-то так выходит, эмоции. Если смешно – и по настоящему, честно – так и действительно смех получается тоже открытый, честный, прямой. Как и сама шутка. А если грустно или что-то типо того – то просто… Эмоция получается тоже какая-то сильная и прямая. А когда всё вот так – идёт фраза, идёт, и краешком только едва суть задевает, так и эмоция в ответ тоже какая-то… Как бы окраинная. Только краешек от эмоции а не… Вот даже ухмылка – и то: не улыбка – так, чтоб целиком, на весь рот – а так – только один краешек губ куда-то вверх лезет. И всё.
И странно, что это всё вдруг подумалось… Или нет, даже скорее почувствовалось – как-то так, на языке ощущений а не на языке слов… Как-то это подумалось, будто бы он в тот момент сам на себя посмотрел со стороны. Вот – он сам ещё договаривает внутри у себя фразочку и под её звук он же, но только оттуда откуда-то – чуть издали смотрит на себя и думает о том, как действуют простые и другие фразы. Это странно. Он даже остановился от этого. Ветер рванул тут же. Сверху захлопали крылья. Немного прокатилось что-то раскатом по облакам. И всё это – в тишине. Так чувствовалось, как будто он задержал руками воздух вокруг себя и все звуки на расстоянии полуметра замерли. А там – сверху – они ещё были слышны. Но вдруг – звук где-то снизу. Маленький треск-удар по дороге перед ним. Он наклонился. Какая-то картонка круглая. Объемная, правда. Поднял. Перевернул. Три тонких картонки… как вроде вырезанных из коробки, наклеены друг на друга. А по середине ещё картонная стрелка приделаннна – как на компасе. Ну да – это и есть компас. Только картонный. И даже показывает в одну сторону. Он повертел "компас" в руках. И правда – всё время указывает куда-то. А именно на ту точку, где на картонке находятся циферки. Много циферок – так написанных как долгота и широта на карте. Странно. А разве картон магнитится?.. Вроде бы нет… Так почему же тогда?.. Наверное просто внутри стрелка магнитная приделанна. Ну или просто снизу к картонной прилеплена.
"Вот, кто-то же занимается таким!.. Делать им нечего…"
Ухмыльнулся и опустил руку. Сам не подумал что надо идти но пошел дальше.
"А стоп. Откуда же это?.."
Остановился, поглядел вверх.
"Кто кидается?.."
Дома далеко. Из них просто невозможно было бы так кинуть хоть что-то, чтобы упало ему прямо под ноги. Вокруг голая площадь и только вдали по краям они. Невозможно. Так кто же?.. А вообще-то и в небе ничего нет. Только вдали дохлопывают крылья глупых голубей. Странно. Очень странно…
Но снова пришла мысль про редакцию и про буквы на вывеске и всё такое… Пора поскорее двигаться. А то так никуда не успеть....
И он зашагал. Потом остановился. Ещё раз взглянул на небо… А может это оттуда?.. Из этого "всегда было и всегда будет"?.. Из того, далекого и оторванного от всего что сейчас происходит, времени… но из того, что всегда здесь?.. Чего-то, что ты не умеешь осязать, пока ты во времени?.. Ведь это за гранью его?..
Он усиленно помотал головой, постарался стрясти с неё это странное что-то и зашагал дальше. Твердо. Резко. Чётко… Вбивая в дорогу свой каждый шаг и выбивая с ним, с каждым шагом, это что-то странное из головы. Ведь с ним сложно жить. Сразу. Это как человек другой, который появляется в твоей жизни – ему нужно уделять внимание… Он требует его. Ведь иначе тот человек и не в жизни твоей, а за гранью. Так и чувства… мысли… новые. Они словно новорожденный – с ним нужно возиться, и оберегать, и вырастить ещё, чтобы стало возможным с ним хоть поговорить… Так и мысли. Странные. Новые. Они рождаются маленькими, незаметными… Как новорожденный малыш. Они кричат что-то на своём – на том языке, что, кажется, не из этого мира… И нужно время. Нужно время и внимание и силы… Чтобы вырастить, сохранить, разработать эту мысль. Или чувство – из чего-то незаметного и едва осязаемого, из чего-то нежного и хрупкого, нужно дорастить до нужного состояния, до возраста, в котором это что-то станет тебе ясно… Заговорит на понятном тебе языке. А для этого нужно ещё научить своего младенца так говорить. На своём…
А потом он вырастает и ты уж жалеешь немного о том, что он больше не такой – не маленький, не непонятный тебе, не странный… Такой странный и непонятный в этом мире…
Стоп. А откуда он знает об этом? О том, как это – растить… Растить ребенка… Растить мысль… чувство?.. Он и не знал. И не занимался этим, то есть. А вот сейчас – вдруг рррра-ааз!.. И будто бы всё это было. Опять очень странно! И он опять остановился.
Нет, надо идти. Ид-ти…
А потом мысли состарятся… Вырастают, становятся черствыми, ветхими, малоподвижными, и уже их не расшевелишь. Захочешь почувствовать так же – как тогда… Да уже сразу и не получается. Как и присесть, и наклониться, и выполнить прочие физические упражнения… Когда ты уже немолод – всё это уж и через силу… С усилием, да…
Да где же он это всё встречал?.. Нет, нет и нет!.. Не было этого!.. Не бы-ло… Точно… Наверное?..
Буквы… Редакция.
Полутемная лестница с обшарпанной краской на стенах. Шаги… Потому что скрипят уж хорошенько так ступени. И слушаешь тут свои шаги как будто чьи-то чужие.
Дверь открываешь – там уже светлый ваш коридор и беспрерывный стрекот пишущих машинок изо всех открытых кабинетов. Шум, разговоры и курево. Странно. Назад обернуться – там будто вне времени. Странная лестница – как из книжки какой-то о древние катакомбах. И нет никого, и тишь, словно в замке в башню поднимаешься. А вокруг только паутины не хватает… А тут жизнь – вполне себе обычная жизнь. Непонятно…
Поплелся дальше к кабинету директора. Он вообще-то главред, но все его, отчего-то зовут директором. Странно… Нужно идти за разнарядкой. Чтобы узнать о чём ему писать. Сегодня о чём-то новом наверно. О старом обо всём, кажется уже написали…
Что там?.. Ну, как всегда – сидит за столом, что-то смотрит в бумагах. Надо только постучать – по косяку, потому что двери открыты. Иначе уж очень душно теперь в помещениях. И всё… Заходи…
– А, Женик?.. Заходи, заходи!.. Садись.
Он сел в старое пошарпанное мягкое кресло, у которого по неизвестным причинам прорези в коже такие ровные и немного треугольные, словно их сделали ножницами – а значит умышленно… А сквозь них высовывается понемножку белый пух синтепона. Это то самое кресло, которое во всей редакции самое мягкое, но почему-то в нём именно чувствуешь себя напряженней чем где-либо.
– Ну… Что у Вас?.. – спросил директор.
– Что?.. Что… у нас?..
Женя с минуту посидел, поерзав в кресле сконфуженно и так и не нашёлся что же ему сказать.
– Ну?.. Что Вы принесли, дорогой мой?
– Что?… Я…
– Ну, какую статью?.. Что?.. – недоумевал в свою очередь директор. – Что-то из новостей?..
– А… А, так Вы наверное просто забыли!.. – с облегчением выдохнул Женя и наконец заулыбался и даже чуть хлопнул себя ладонями по коленям от радости. – Вы же мне должны только сегодня новую тему дать. А так – у меня уже не отписанных нет. Я все закончил, Геннадий Юрьевич!..
И Женя продолжал торжествующе сидеть и улыбаться, глядя на директора с выражением радостного снисхождения. Он занимался в редакции тем, что строчил на каждую новость изысканные и несравненные тексты, в которых было всё – и тонкость подмеченных деталей, и колкость напичканных в каждую фразу словечек, и изобретательность в словосложении, и остроумие в разных наблюдениях… если это конечно был памфлет, фельетон или прочий юмористический текст на какую-либо злободневную новость или тему… Ну а если уж это был текст серьёзный и полу научный (ну, либо он касался дел правящей партии), то тут Жене не было равных в том, чтобы найти как можно больше четких, научных, умных, как кажется, и, вобщем, узкоспецифических терминов – насколько это только можно черствых и сухих – и набить ими даже короткую статью просто доверху.
Да, Жене не было равных в том, чтобы искусно описывать разные вещи и новости добытые не им. И он знал, в общем-то, что он в своём роде незаменим. И в этом заключалась его уверенность в том, что из редакции его не погонят никогда.
Но директор отчего-то нахмурился, будто бы и не разделяя совсем Жениной радости.
– А Вы… Вы правда ещё не слышали об изменениях в графе семь пункта десять закона о труде? Я надеюсь, что это так, дорогой мой… И что Вы не просто используете его недавнее принятие в думе чтобы выкроить себе ещё часок-другой на создание статьи… а и действительно просто не знали.
Главред Геннадий Юрьевич уставился на Женю с испытующим выражением… А Женя не знал что и думать и куда деться.
– А… А что за… Закон?..
– Вчера вечером… – директор с досадой бросил взгляд к себе на письменный стол, после долгого его пребывания на лице Жени, – …Дума приняла закон… В седьмом чтении… Дорогой мой… О том что… Вернее что это не закон, а поправка… ну, вы поняли. Теперь деятельность творческого характера официально не поддерживается государством… и не будет больше спонсироваться. Понимаете?.. Вот… Остается только общественно нужная, всякая… конкретная работа. И… Без всяких там излишков. Поэтому все сотрудники в редакции должны либо перейти на нужную работу и писать четко и по делу – а значит быть и корреспондентом и редактором в одном лице… И… И, ну Вы поняли. Теперь мы не платим людям, которые только играют словами. Нам это ни к чему…
– Как… Как так – ни к чему?.. – опешил Женя, – Как так…без излишков?.. Я, разве излишки создаю?.. Я… Я разве не нужное дело для общества делаю?.. Ведь это же… Это…
– Я всё, всё понимаю, мой дорогой!.. – и директор уже не в первый раз за разговор всплеснул руками, словно бы отряхивая их, брезгливо так, как будто бы только что разделывал рыбу, да вынимал у неё внутренности и теперь хочет скорее забыть об этом неприятном для взора зрелище. – Но… Но Вы поймите… У нас ведь строгая иерархия. Я не могу пойти против тех, кто выше!.. Вы понимаете… И установка сейчас у партии другая – всё нужное… Только всё нужное… Всё самое нужное людям!.. И это верно в каком-то смысле, дорогой мой… Ведь, зная нынешнюю ситуацию… И в экономическом плане… понимаете… и ситуацию на фронтах… всё… всё это… Ну, людям теперь не до того, чтобы развлекать свои мозги! Им нужно бы хотябы найти средства удовлетворить свои желудки и тела – дом… кров, пища… Финансы и всё такое. Ну, Вы понимаете… что я Вам говорю-то?!. – директор всё время очень нервничал и продолжал отряхиваться от невидимых потрохов, – А эти все… Изысканные способы развлечь своё восприятие… Какими-либо текстами… Смешными и, там… Навороченными… Ну, Вы поняли!.. Всё то что касается уже какого-то творчества – пиши для ума, это… Это уже кажется сегодня… на фоне всей ситуации… Необыкновенным излишеством!.. Ну, Вы понимаете!.. И это… Ни к чему. Нам нужно сейчас, всем, сосредоточиться на основной повестке… главной! Как, кстати, вчера по телепередаче товарищ Стинин тоже и сказал, почти так же… Это, говорит… Ну, как же это?.. Это сейчас основные… Да – основные!.. Направления всеобщего хода. Для живота, для кошелька, для страны. Вот… Ну, как-то так… Но Вы лучше, конечно, посмотрите уж сами – ведь я не совсем уж складно передаю… Да и кто я?.. Хэ-хэ-х!.. Я всего-то… Газетчик. А это!.. Товарищ Стинин – целый, поймите, дорогой мой, глава совета по культуре!.. Ну, ну что Вы!.. Конечно – как же я передам?.. Хэ-хэ!.. Вы лучше послушайте… сами. В вечерних новостях наверняка будут повторять.
И директор, внезапно как будто избавившись уже насовсем от своей грязной рыбы, приобрёл вид ребёнка, едва только искупанного и обернутого в чистые пеленочки, и расплылся в улыбке – такой, что казалось такою она может быть только у человека, который чудесным образом взлетел в облака.
– Так… Что же?.. – неуверенно, но всё же спросил Женя, немножко погодя.
И этот вопрос тут же вернул главного редактора из облачных кущей к такой ненавистной ему рыбе.
