Ангелок
Анна Маэкса
Нехорошие дела творятся в одном провинциальном городе. Настолько нехорошие, что ими заинтересовался известный питерский журналист Максим Комаров. А как тут не заинтересуешься, если маньяк орудует так, что волосы дыбом, но официально об этом попросту молчат? И ведь в принципе даже ясно, кто убийца, неясно только, почему его не задерживают. Почему обыкновенный молодой учитель без всяких связей и богатства вдруг стал неприкасаемым?
Анна Маэкса
Ангелок
III
Вместо типичных слов раздался лишь усталый вздох. Максиму пришлось самому начинать разговор:
– Алло! Полиция?
На том конце помедлили, словно раздумывая, не положить ли трубку.
– Полиция? – повторил Максим, крепче прижимая к уху смартфон.
– Полиция, – подтвердил угрюмый мужской голос. – Слушаю Вас.
Даже представиться не потрудился. Куда такое годится? Хотя у полицейских, наверное, уже попросту нет сил на формальности.
Максим знал, что творится в отделениях в последнее время – они стали напоминать сумасшедшие дома. Десятки, сотни психов с внеочередными обострениями, подонков и просто придурков повалили туда, наперебой признаваясь в преступлениях. Некоторые признания были правдой, некоторые – плодом нездорового разума, разгулявшегося воображения или слабых нервов. Правоохранительные органы захлёбывались в потоках откровений и фантазий.
Мир съезжал с катушек, причём очень стремительно.
– Меня зовут Максим Олегович Комаров. Я убил человека.
– Да неужели? – хмыкнул невидимый полицейский, и стало ясно, что нервы у него вымотаны до предела.
– Ужели-ужели, – тоже хмыкнул Максим. – Человека звали Владимир Евгеньевич Воронов. Это было не здесь – не в Питере, и не сейчас. Пять месяцев назад в, – он назвал город в соседней области.
– Так и звоните в тамошнюю полицию.
– Думаете, они за мной машину вышлют? – рявкнул Максим, у которого и терпение, и понимание подходили к концу.
– Может, и не вышлют. А Вы сами туда езжайте, если Вам так надо.
– Вы вконец офонарели? Я Вам в убийстве только что признался!
– Ага. Вы у меня восьмой за эту смену, а смена только два часа назад началась.
– Я же говорю правду.
– Все говорят правду. Вернее, говорят, что говорят. У Вас доказательства есть?
Максим растерялся.
– Не знаю. Нет, наверное… Но вы ведь можете проверить, что человек действительно умер. Это вроде как естественная смерть, но на самом деле убийство. Владимир Евгеньевич Воронов, двадцать шесть лет, – Максим повторил название города.
– Некогда мне. Ладно, попрошу кого-нибудь. Как, Вы сказали, Вас зовут? Максим Олегович Комаров?
– Да.
– Если Владимир Ваш среди почивших найдётся, я Вам перезвоню, пропуск на Вас выпишу, приедете к нам в отделение. Явку с повинной оформим. – И полицейский положил трубку.
***
Максим ненавидел ждать, а последние месяцы были сплошным ожиданием, которое прочной леской пронизывало все дела и события каждого дня. Сначала он ждал, чтобы узнать, что произойдёт. Когда стало происходить, ждал, чтобы узнать, чем это закончится. Но быстро понял, что до конца очень далеко – всё только начинается. Максим принялся ждать новостей: они сыпались, будто из рога изобилия, и едва приходила одна, он уже с ужасом думал, какой будет следующая. Становилось хуже и хуже. Он больше так не мог.
Сейчас он и не надеялся отвлечься, надо было просто скоротать время до звонка из полиции, и Максим отправился бродить по городу. Слово «гулять» тут не подходило. Гулять – это что-то лёгкое, приятное, радующее. А он с трудом брёл, таща на себе тяжесть своего преступления и, что даже страшнее, тяжесть последствий, которые непрерывно множились.
Люди вокруг него тоже были не в своей тарелке. Некоторые находились в прострации. Некоторые панически боялись. Некоторых происходящее воодушевляло. Но что чувствовал абсолютно каждый, так это растерянность. Мир внезапно изменился. То, что считалось незыблемым, рассыпалось в прах на глазах. Полиция, армия, передовое вооружение ведущих мировых держав, военные альянсы, международные организации неожиданно оказались бессильны. Непробиваемая крепостная стена превратилась в шаткий карточный домик, который вмиг рухнет, если на него дунет один-единственный человек.
Многие из шедших по улице таращились в гаджеты. Смотрели трансляции, передачи, ролики, статьи – словом, новости. В большинстве кафе и баров, а также в магазинах бытовой техники телевизоры и компьютеры теперь были настроены на новостные каналы. Люди балансировали на тонкой, бритвенно-острой грани между любопытством и ужасом. Многие срывались, и не столь уж важно, в какую сторону – всё равно разбивались о дно пропасти, выстланное безумием.
Находились больные и чудики, утверждавшие, что это они во всём виноваты. Что это они своими действиями, специально или непреднамеренно, привели в мир дьявола, призвали на Землю враждебных инопланетян, открыли портал для монстра из параллельного измерения и т. д. Но Максим знал, что все они ни при чём. Виноват он. Каждая жертва на его совести. А жертв много, Господи, как же много.
Он остановился у витрины магазина, за которой работали телевизоры. На экранах были новости с субтитрами. Очередная международная организация созвала очередной совет безопасности, на котором в очередной раз призывали к немедленным решительным действиям. Но все прекрасно понимали, что никакие действия не помогут, потому призывающие истерили.
Максим пошёл дальше. Нестерпимо захотелось увидеть хоть крохотный лучик света в бесконечно тёмном царстве. Он достал смартфон и вбил в поисковик запрос: «Хорошие новости».
Почему-то первой всплыла новость о том, что за последние сутки по всему миру покончили с собой четыре миллиардера, одиннадцать миллионеров и десять крупных политиков (в общей сложности шестнадцать человек). Видно, решили, что для них это меньшее из зол. Поразительно, до какой степени одурения от страха могут дойти люди, считавшие себя неприкасаемыми и вдруг обнаружившие, что больше никто и ничто их не защитит. Ни власть, ни связи, ни деньги. Ни армия охранников. Ни стены убежищ, способные выдержать ядерный взрыв. Даже спрятаться не получится, по крайней мере, надолго. Нигде не укрыться, ничем не отгородиться, никак не спастись.
Следующая хорошая новость: одиннадцатилетняя россиянка заняла первое место в Юношеском чемпионате мира по шахматам в возрастной группе «до 12 лет». Надо же, кто-то где-то ещё проводит чемпионаты, пусть и не вживую, а онлайн. Фото победительницы прилагалось – миловидная курносая девочка с родимым пятнышком на левой щеке.
Но ни этой, ни последующими порциями позитивной информации Максим проникнуться не сумел. Старался – не получалось. Вдобавок родник позитива перекрыло оповещение с пометкой «Срочная новость».
Без всякой цензуры на экран выскакивали кадры, которые не увидишь и в горячечном бреду. Помесь фильма ужасов с разгаром рабочего дня на скотобойне, только вместо скота – люди. Люди всех возрастов, включая детей. Да что было в голове у родителей, которые повели своих маленьких сыновей и дочерей на корриду в такое время, зная, чем это грозит? Зачем пошли сами? Зачем вообще было устраивать подобное, простите, мероприятие сейчас?
Максиму подумалось, что, возможно, это был протест, отчаянная попытка заявить: «Ты нас не запугаешь, мы будем жить своей обычной жизнью!» Что ж, теперь никто из зрителей и, вероятно, организаторов, не говоря уже о тореадорах и прочих сопричастных, не будут жить ни обычной, ни какой-либо ещё жизнью. Из всех участников корриды в живых остались лишь быки.
– Отчаянный народ эти испанцы, – заметил незнакомый мужчина средних лет, беззастенчиво пялясь в смартфон Максима. – Надо ж удумать – коррида, когда кругом такое творится. Под поезд броситься – и то больше шансов выжить. – Он вздохнул. – Детей жалко…
Да, детей жалко. И этих, и других… И не только детей. Погибли уже миллионы людей, и глупо думать, что среди них не было ни одного невиновного. Беспощадная мясорубка на каком-то этапе начала перемалывать всех без разбора. И включил эту мясорубку Максим Комаров. Она уничтожала людей и не собиралась останавливаться. Впереди намного, намного больше жертв. Их смерти и увечья тоже будут на его совести.
Открыв электронную почту, Максим создал письмо на адрес Матвейчука. Ничего строчить не стал, просто прикрепил файл – свою книгу. Хотел перед отправкой перечитать ещё раз, да понял, что не судьба. Дальше дело за Матвейчуком, он сообразит, как быть. Очень хотелось верить, что написанное не пропадёт втуне. Максим и не верил – на Матвейчука можно положиться. Обидно и горько сознавать, что в газах грядущих поколений ты будешь причиной одной из самых крупных катастроф – не исключено, что самой крупной катастрофы – в истории человечества, но люди должны знать правду. Максим отправил письмо.
И пошёл к ближайшей станции метро. Спустившись под землю, вышел на платформу. И прыгнул под первый же электропоезд.
II
– Не может такого быть, – Матвейчук тряхнул головой и добавил: – Даже в нашей стране. – Будучи главным редактором оппозиционного интернет-издания, он готов был поверить в самую дикую историю о беспределе, но его вера имела границы, очерченные логикой. – Тебя, Макс, дурят.
Максим насмешливо цокнул языком, в светло-голубых глазах, необычно сочетающихся со смуглой кожей и чёрными волосами, мелькнул задорно-гордый огонёк.
– Меня, Дмитрий Сергеевич, обдурить нелегко.
И то правда, подумал Матвейчук. Максим Комаров был одним из лучших его журналистов, да что там – самым лучшим. Человек как будто родился специально, чтобы вцепляться мёртвой хваткой в события и истории, выгрызать факты и разрывать в клочья недомолвки, скользкие формулировки и откровенное враньё. И он не только журналист, он настоящий писатель, просто творит в малом жанре. Пишет так, что зачитаешься. И никакого обмана, никогда. Но сегодня он пришёл и рассказал то, что даже из его уст звучало неправдоподобно. Хорошо, что кроме них в кабинете никого не было.
Матвейчук ущипнул себя за переносицу.
– Откуда у тебя информация?
– От человека, который в курсе событий. – Макс не собирался называть ни имя, ни должность, потому что обещал перепуганному информатору никому его не выдавать. (Слово «информатор» Максу не очень нравилось, оно отдавало чем-то вычурно-неестественным, но определение «стукач» тоже так себе.)
Вздохнув, Матвейчук спросил:
– Человек-то хоть надёжный?
– Ручаться не могу, раньше с ним дела не имел. Но что сумел – проверил, некоторые вещи оказались правдой, это косвенно подтверждает его рассказ.
– В такой сумасшедшей истории от косвенных подтверждений пользы мало. Вынырни из своего рассказа, посмотри на него со стороны. Ты мне тут говоришь, что не в таком уж маленьком городе и не в захолустье, а практически между двумя столицами орудует маньяк. Да такой маньяк, что Чикатило нервно курит в сторонке. Но об этом никто не знает, СМИ ни сном ни духом, а маньяка дружно покрывает вся местная полиция. Сам рассуди: ну не бред ли?
– Бред, – согласился Макс. – Понимаю, что бред, но он может быть правдой.
– Да с чего ты взял?
– Я уже говорил: некоторые мелкие факты подтвердились. Знаю, что в общем и целом это ничего не доказывает, но заставляет задуматься, разве нет?
В закоренелого циника Макс превратился лет через шесть после начала журналистской карьеры, то есть к двадцати семи годам. Сейчас ему было тридцать. Но никакой цинизм не притуплял врождённое чувство справедливости. Информатор мог что-то напутать, в чём-то не разобраться, что-то дофантазировать, мог, в конце концов, тупо наврать. Однако если его рассказ правда лишь на одну десятую, это всё равно кошмар, выходящий за пределы здравого смысла. Кошмар, от которого волосы встают дыбом. Кошмар, с которым нельзя мириться.
Матвейчук опять вздохнул.
– Давай ещё раз, Максим. О скольких убийствах твой человек тебе рассказал?
– О четырнадцати. Но их, скорее всего, гораздо больше.
– Почему вы оба уверены, что это дело одних и тех же рук? Способы, насколько я понял, разные.
– Зато жестокость одинаковая – запредельная. В феврале мужчину голым привязали к дереву в лесу – замёрз насмерть. В марте в городском парке девушку сожгли живьём. В апреле парня-студента стёрли об асфальт.
– Как это – стёрли об асфальт?
– Непонятно. По идее, должны были волочь за машиной, но есть технические несостыковки.
– И никто не слышал? И никто потом не узнал? Похоже на фантазии душевнобольного. Твой информатор на, как говорили раньше, психиатрическом учёте не состоит?
– Нет, по этой части я его сразу пробил.
Матвейчук вздохнул тяжелее, чем в предыдущие два раза.
– Замороженный, стёртый, сожжённая – это апофеоз, или меня удивит что-то ещё?
Макс посерел.
– Ребёнок. Мальчик. Одиннадцать лет. Выпотрошен. Буквально.
Кабинет заволокла тяжёлая тишина. Матвейчук нарушил её не сразу.
– Не верю, что полиция ничего не делает.
– Делает. Приезжает на место, оцепляет, никого не подпускает – мол, несчастный случай, идите своей дорогой.
– А свидетели? А родственники жертв?
– Ни одного заявления подано не было. Даже родители мальчика согласились признать, что сын попал под грузовик. По поводу свидетелей: насколько я понял, их не бывает. Полицию вызывает не кто-то со стороны. Возможно, сам убийца или убийцы.
Тишина снова сомкнулась. Каждый из них думал: неужели такое впрямь возможно? Если да, то в каком мире мы живём?
