Валерий Ивашковец "Пришествие двуликого"

Пришествие двуликого
Валерий Ивашковец

Ему захотелось возродить одного из святых-апостолов, сподвижника Христа, чтобы с его помощью вернуть христианству то, что было утеряно, искажено, выхолощено за тысячелетия. На такую безрассудную мысль натолкнули успехи в клонировании живых существ. Но, как известно, благими намерениями выстлана дорога в ад – всё пошло не так, как задумывалось. Однако же… Кого удалось возродить? Одного или двух? И почему самым неожиданным образом завершилось вечное противостояние добра и зла?…

Валерий Ивашковец

Пришествие двуликого

Часть 1. Воскрешение.

Да разве любовь имеет что-либо общее с умом! И. Гёте

Глава 1. Живая находка.

Закат был тихим и торжественным. Цвет неба плавно переходил от насыщенного тёмного на востоке к ярко-синему на западе, отчего казалось, что земля медленно погружается в огромный тоннель со светом в конце. Кое-где уже виднелась россыпь звёзд. Деревья, как солдаты почётного караула, замерли не шелохнувшись. Лишь одинокая пара птиц, широко раскинув крылья, нарушала величавую торжественность и смело купалась в вечернем небесном море.

Такое благоденствие длилось, однако, не долго. Резко рванул ветер, листья тревожно зашелестели, и незаметная до сих пор на северной стороне полоска облаков стала увеличиваться и оказалась чёрной, грозовой тучей. Как коварный фантастический зверь, она неумолимо надвигалась на этот тихий, красочный закат, загребая лохматыми лапами редкие звёзды и последние лучи солнца. Где-то чуть слышно, но уже настойчиво, рокотало. Резко запахло сыростью…

По дороге, ведущей в заброшенный дачный посёлок, сердитыми вихрями закрутилась пыль. Она проворно неслась по колеям и словно пыталась остановить женщину, которая прижимала к себе завёрнутого в серое одеяльце ребёнка и явно торопилась, почти бежала. Когда она достигла угла крайнего дачного забора, совсем стемнело, и сверкнула яркая вспышка, расколов небосклон широкой, рваной огненной полосой. Затем раздался такой невероятной силы треск-залп, что женщина передёрнулась, остановилась и медленно, не выпуская ношу из рук, опустилась на землю.

Камнепадом забарабанили первые капли дождя по листьям деревьев, дощатым заборам, крышам домиков и дороге, вздымая на ней фонтанчики пыли. Вскоре хлынул сплошной ливень, безжалостно поливая всё вокруг, в том числе и женщину, которая будто прилегла отдохнуть и повернулась боком, укрываясь от струй дождя. Рядом с ней лежал, прижатый неестественно вывернутой рукой, свёрток с ребёнком. Он моргал глазёнками, которые заливала вода, и чмокал губами, глотая капельки. На удивление, младенец не плакал…

Ева, девочка шестилетнего возраста, в отличие от своего брата Павлика, не боялась грозы. Она смело поглядывала вверх и бойко шла по лесной тропинке, за которой уже виднелись заросшие сурепкой поля, а за ними ухабистая дорога к их дачному посёлку. Брат, который был на год старше, стучал зубами то ли от вечерней прохлады, то ли от страха перед раскатами надвигающейся грозы. Он ещё крепился, стараясь не показывать своего состояния, но вид у него был далеко не такой боевой, как с утра. Тогда они решили сходить полакомиться в лес, так как последние несколько суток их родители были в глубоком, затяжном запое и, естественно, им было не до своих малолетних чад.

– Не успеем! – захныкал Павлик, отбросив свою мужскую гордость.

– Не канючь! – оборвала его сестра, которая всегда была более активной и считала себя главой в их маленькой детской компании. – Если начнётся дождь, пересидим вон, под той елью. Вишь, какая она раскидистая!

Ева указала на высокую, осанистую ель, основательно устроившуюся на краю леса. Её густые игольчатые ветви, начинающиеся в метре от земли, действительно могли послужить хорошим укрытием от дождя. Так и случилось… Только Ева закончила говорить, как налетел сильный ветер, и стало темно. Лес наполнился грозным гулом, в котором перемешалось всё: и рёв, и скрежет, и свист. Затем блеснуло, небо взорвалось и, казалось, сверху обрушился водопад! Дети едва успели нырнуть под ёлочную крышу, как вода стремительными потоками уже текла отовсюду.

Гроза была интенсивная, но быстрая. Всё это время Павлик, закрыв глаза и заткнув уши, прижимался к стволу ели, а Ева увлечённо наблюдала за небесной стихией. Наконец, шум водяных струй стал утихать, молнии сверкали всё реже, а гром клокотал уже вдали.

Дети всё же вымокли, отчего Павлик стал подрагивать ещё заметнее, да и Ева ёжилась. Хотя и посветлело, но вечернее солнце уже выглядывало последними лучами, мигающими вслед уходящей грозе. Наступающие сумерки поторопили ребят, и они, взявшись за руки, побежали к дороге. Шли быстро, с удовольствием преодолевая глубокие лужи, успевая шалить и брызгать друг на дружку.

Девочка после очередной лужи с восторгом поглядывала на очищающееся звёздное небо, на краю которого уже выглядывала полная луна, поэтому брат первым заметил лежавшую у забора женщину со свёртком.

– Ева, смотри, кто-то лежит! – потянул он сестру за руку.

Ева вскрикнула и остановилась в нерешительности, но лишь на мгновение: показывать свой испуг перед Павликом она не хотела. Встряхнув мокрыми волосами, она смело подошла к женщине, наклонилась и тронула её за руку. Оттуда послышалось кряхтение, и при свете луны дети разглядели – ребёнка!

Ева решительнее стала дёргать женщину, но та признаков жизни не подавала.

– На пьяную не похожа… – выдавил Павлик. – Неужели того… померла…

– Не каркай! – привычно оборвала Ева и уже громко обратилась к лежащей. – Эй, тётя! Ты живая?… Может и пьяная… – неуверенно протянула девочка и выпрямилась, обдумывая, как поступить дальше.

В это время ребёнок зашевелился и стал всхлипывать, что и повлияло не решимость детей.

– Бедненький, – участливо сказала Ева и, отодвинув руку женщины, взяла ребёнка на руки. – Весь намок и голодный, наверное. Заберём мы тебя с собой, а за твоей мамкой пришлём кого-нибудь.

– Правильно, – согласился Павлик, – наши должны проспаться. Может и закуску сообразили…

С таким оптимистичным настроением и с неожиданной находкой они заспешили в свой неуютный, обшарпанный дачный домик.

Судьба Алтарёва Григория резко крутанулась с началом горбачёвской перестройки. До этого жизнь текла размеренно, степенно, по заранее намеченному плану, впрочем, как и у остальных советских граждан. Со своей женой Софьей вместе работали инженерами на закрытом предприятии в технологическом отделе. Жили в однокомнатной квартире, воспитывали двоих детей – Павлика и Еву – и высчитывали годы, оставшиеся до получения в соответствии с очерёдностью новой трёхкомнатной квартиры. Уже перед самыми судьбоносными изменениями в стране выхлопотали дачу в неплохом месте, возле леса. На такой поступок толкнула плачевная, мягко говоря, продовольственная ситуация в первом социалистическом государстве.

Григорий был видный мужчина среднего возраста, с приятным лицом, украшенным задумчивым взглядом, и статной широкоплечей фигурой. Женщины в его секторе (да и другие) кто украдкой, а кто и откровенно, поглядывали на симпатичного коллегу и при случае в меру флиртовали с ним. Благо Софья работала в другом помещении и не видела и, главное, не мешала таким поползновениям на своего супруга. Сам Григорий не придавал особого значения такому вниманию, строго соблюдая социалистическую мораль, заложенную с детства.

Тем не менее, появлялась иногда, особенно в последнее время, спонтанная раздражительность по отношению к жене. То ему казалась, что она стала хуже готовить любимый борщ, то платье не такое купила, то что-то сказала невпопад при посторонних женщинах… Он даже реже стал заглядывать в её сектор, и их совместный обед старался, по возможности, укоротить.

Софья, не менее чем Григорий, интересная и привлекательная, видела эти изменения в муже и, естественно, беспокоилась. Однако, как умный и тактичный человек, не спешила выяснять отношения, оставляя и накапливая все сомнения и обиды внутри себя.

Рано или поздно аналогичная ситуация случается в любой семье, так как знаменитый афоризм про седину и “беса в ребре” всегда актуален. Наверняка семья Алтарёвых пережила бы достойно свой смутный период, если бы не привалившая перестроечная свобода! Как только стали рушиться социалистические устои и вольный ветер коснулся всего, то первое, где почувствовалось его пьянящее дыхание, – это интимные отношения. Оказалось, что секс существует не только на “загнивающем” Западе. У Григория словно пелена с глаз спала, а внутри растворился некий внутренний тормоз-ограничитель. Он вдруг увидел вокруг себя лучистые, томные женские глаза; завлекательные фигурки, ручки, ножки и другие женские прелести, а, главное, неравнодушное к себе отношение всего этого изобильного обещания новых ощущений и чувств.

И его понесло…

Любовный марафон Алтарёва оказался не таким уж и долгим, чуть более года, но результативным, к сожалению, в отрицательном смысле.

Первой на пути раскрепостившегося мужчины встретилась сероглазая шатенка Таня из канцелярии. Женщина давно и стойко была в разводе, отличалась повышенной коммуникабельностью и притягательной сексапильностью. В меру глупая, она имела массу поклонников, но желающих сойтись с ней поближе не находилось: всё же это были интеллигентные мужчины, которым испытывали, в конечном счёте, неловкость за связь со слишком уж доступной простушкой.

На Алтарёва Таня особо и не заглядывалась, зная его жену Софью и считая Григория безнадёжным “сухарём”. Но как-то он зашёл по делам в канцелярию (когда уже повеяло свободой) и увидел съехавшую нескромно вверх короткую юбку, обнажившую стройные ножки в колготках телесного цвета: Таня сидела за столом боком к двери, старательно печатала на машинке и на свой завлекательный вид не обращала никакого внимания. У мужчины даже во рту пересохло, и он, чтобы не показаться похотливым котом, с трудом отвёл взгляд от сногсшибательного зрелища.

Уладив свой вопрос, он чуть заколебался, а потом уверенно подошёл к машинистке и завёл “деловой” разговор. Таня слегка поправила юбку, выпрямилась, демонстрирую свой бюст, и с очаровательной улыбкой (тонко чувствовала отношение мужчин) поддержала светскую беседу ни о чём. После дежурных фраз, Григорий неожиданно проявил красноречие и остроумие. Он сыпал шутками, анекдотами, вызвав смех не только у Тани, но и остальных, присутствующих в помещении. Когда же они на минуту остались одни, полушутя предложил в воскресенье прогуляться за город: полюбоваться природой, поесть шашлычки… У Тани широко раскрылись глаза (она даже сморщила лобик в недоумении и головку в смущении опустила). Лукаво блеснув искорками серых глаз, женщина значительно посмотрела на смелого, последовательного в своих намерениях, мужчину и согласилась.

Романтика левой любви так захватила Григория, что даже сама Таня испугалась: глупая-глупая, а скандалы на своей работе заводить не захотела. Когда и Софья стала замечать, что с мужем что-то происходит, Таня решительно объяснилась с Григорием и, хотя и с сожалением, порвала с ним.

Но тот уже не мог остановиться и сожалел не долго. Появилась другая пассия, потом третья… Софья попыталась побеседовать с ним на эту щекотливую тему, но подружки отговорили. “Перебесится мужик, – советовали они, – и вернётся в семью. Такое случается со многими…”. И терпеливая женщина опять все тревоги спрятала далеко внутрь и стойко ждала окончания “гона” любимого мужа. Наверное, обошлось бы всё и случилось, как и предрекали подруги. Но встретилась Григорию на одной вечеринке красавица-блондинка (такой, во всяком случае, она ему показалась), с редким, но отчасти песенным, именем – Акулина!

По своей притягательности, раскрепощённости и весёлому характеру, она на голову превосходила всех предыдущих дам Гришкиного сердца. Женщина была заводилой и “гвоздём” программы в любой компании: азартно танцевала и до самозабвения пела. Водку пила наравне с мужчинами, чем брала дополнительно. К этому можно добавить большие, густо накрашенные чёрные глаза, пухлые чувствительные губы, и вылезающие из глубокого декольте полные груди. В длинном платье фигура просматривалась, надо сказать, смутно, но телеса холмились откровенно.

Дама сразу же положила свои ручки на Григория и занялась им основательно. Танцевала только с ним, пила на брудершафт, с упоением целовалась в ванной и недвусмысленно намекала на другие сексуальные удовольствия. В тот же вечер Акулина пригласила мужчину в свою двухкомнатную квартиру (женщина оказалась незамужней и бездетной) и, после скудного, но обильно сдобренного водкой страстного ужина, оставила на ночь…

В этот раз Софья не сдержалась, и выяснение состоялось. Григорий, конечно, пытался оправдываться: ссылался на друзей, на их чрезмерное гостеприимство и крепкую водку, – но терпкие ароматы женских духов и чужой постели убеждали обеспокоенную супругу в ином. Всё же на первый раз удалось уладить конфликт, благо дети помогли. Они постоянно отвлекали родителей своими играми, наивными вопросами, создавая привычную домашнюю обстановку. Григорий покаялся (не в грехопадении, конечно, а за своё ночное отсутствие), пообещал исправиться. Софья поверила, но сердце прихватило. Пришлось вызывать “скорую”, покупать лекарства, идти на больничный…

Однако затишье продолжалось не долго: как только Алтарёв снова увидел Акулину (“случайно”, на остановке), сразу же забыл о своих обещаниях. Всего лишь решил быть осторожнее. Но… вскоре закрутился так, что однажды осознал себя уже мужем бойкой женщины, когда на работу отправлялся из её дома с тяжёлой похмельной головой. Вот тут и накрыла мужика кара божья!

От сердечного приступа, при очередном “загуле” Григория, скончалась Софья! Не успел похоронить жену, как подвалило новое несчастье – стало разваливаться его родное предприятие: зарплату не платили, работа не предвиделась, перспектив никаких, маячили увольнения… Отчаянное положение Алтарёва сглаживала, скорее спасала, – Акулина! Она казалась ему ангелом-спасителем в этот тяжкий период.

А дальше судьба Алтарёва с ускорением покатилась вниз, хотя вначале казалось, что жизнь может наладиться. Акулина взяла его с детьми к себе. Более того, официально зарегистрировала брак. Устроила Григория слесарем в ЖЭК, продала квартиру Алтарёвых, а его с детьми поселила у себя. Григорий на время забыл о своих несчастьях: дети были в детском садике, одеты, обуты, еды хватало. И, вообще, зажили весело: спиртное лилось рекой, друзья-собутыльники не выводились, застолья часто заканчивались утренней зарёй.

Естественно, деньги, вырученные за Гришкину квартиру, быстро испарились как случайный снег в Аравийской пустыне. Но смышлёная Акулина вспомнила про дачу и продала… свою квартиру (за неё дали больше). После чего семья перебралась в дачный посёлок. Постепенно “пропились” и эти деньги… Через пару лет статный симпатяга Григорий превратился в небритого, с землистым лицом, староватого мужика, а Акулина стала тихой, слезливой, со слипшимися волосами неопределённого цвета, худущей особью женского пола.

Дети по-своему приспособились к новым условиям. Они умудрялись добывать себе на пропитание не только со стола во время загульных мероприятий отца и мачехи, но и наведывались в лес по ягоды и грибы. Это летом. Зимой же приходилось ездить в город и обследовать мусорные ящики и свалки. Так и выживали…

Раскаты грома заставили Григория открыть глаза и встрепенуться. Голова раскалывалась, а тело казалось таким вялым, чужим, с такой слабостью, что и руки не хотелось поднимать. Всё же облизнул высохшие, с шелухой, губы, напрягся и с трудом сел на кровати – условное название деревянного топчана, укрытого тряпьём разного цвета, размера и происхождения. В комнате стоял полумрак, рассеиваемый грязной лампочкой, свисающей на проводе с потолка, пахло чем-то гнилым и кислым; из маленькой кухоньки доносились звуки: там возилась Акулина, пытаясь состряпать то ли обед, то ли ужин.

Понуро оглядев потрескавшиеся, неопределённого цвета стены и скудную обстановку “дома”, прислушавшись к неистовству грозы, он почувствовал болезненную тоску. Она усилилась, когда сначала в одном, а потом и во многих местах с потолка закапала вода, переходящая в отчётливые струи. Они уверенно растекались, создавая на подгнившем полу тёмные лужи. К этому чувству добавилась беспокойная мысль о детях. Григорий искривился, как от зубной боли, помотал головой и обхватил её руками… “Что-то в жизни не так…”, – настойчиво застучали в висках слышанные когда-то строки неизвестного поэта. “Не так! Не так…”, – пульсировало уже где-то в центре головы.

Из полуобморочного состояния вывел скрип двери. Сначала появилась Ева с мокрым свёртком в руках, потом с пугливым взглядом – Павлик. С одежды детей капала вода.

– Папа! – громко, с пафосом обратилась девочка. – Мы нашли малыша! Он такой интересный, только мокрый и голодный… наверное.

– А ещё там тётя мёртвая! – поспешил и Павлик с не менее важной новостью, стараясь не отставать от сестры.

– Постойте, постойте, – тряхнув головой, поднялся с топчана Григорий. – Не так быстро и по порядку.

Он не сразу вник в сказанное детьми, но подсознательно ощутил, что произошло нечто необычное. Это нечто сразу же показалось лучом в беспросветной тьме пьяного однообразия. Почему так, ещё не осознавал, но уже что-то менялось. Пошатываясь на ватных ногах, сдерживая дрожь в пальцах, взял у Евы свёрток. Всмотрелся в младенца…

Вышла из кухни Акулина, ахнула, разглядев ребёнка в руках мужа. Дети так же азартно повторили рассказ ещё раз.

– Надо заявить в милицию! – раскрыв влажное одеяльце с малышом, – хриплым голосом проговорила Акулина. – А дитя надо бы перепеленать в сухое.

Речь давалась Акулине с трудом. У неё дёргалась щека, и мелко дрожали руки. От прежней бойкой красавицы давно не осталось и следа. Тем временем Григорий кинулся к картонному ящику, стоящему возле двери, и стал рыться в тряпках. По ходу обсуждали происшедшее событие.

Найдя, наконец, более-менее чистые тряпки, отец сам взялся ухаживать за ребёнком. Акулина не сопротивлялась, так как опыта общения с грудными детьми не имела. Ева и Павлик чувствовали себя героями и с умилением наблюдали за процедурой. Никому почему-то не бросилось в глаза, что ребёнок не плакал. Он только кряхтел, мотал ножками и ручками, хлопал светлыми глазёнками и чмокал губами.

– Какой хорошенький! – сюсюкала восхищённо Ева.

Ожил и Григорий, с удовольствием обмывая мальчика водой, принесенной из кухни. Затем старательно вытер его и осторожно запеленал. Только Акулина оставалась заторможенной и постоянно хмурила серый лоб.

– Хлеб есть? – обратился Григорий к жене.

– Сухари…

– Помочи в воде и принеси, – не отрывая глаз от малыша, скомандовал отец.

Процедура кормления вызвала дополнительное оживление и восторги у детей. Однако общее приподнятое настроение подпортила Акулина, напомнив, что надо идти в милицию. И тут Григорий посерьёзнел:

– Женщина мёртвая?…

– Рука холодная и не шевелится она, как я её не дёргала! – подтвердила Ева.

– Может… того… – хотела высказаться мачеха, сделав характерный жест рукой возле горла, но Григорий остановил её.

– Побудь с ребёнком, а мы быстро! Да… к ментам пока не ходи… И никому не рассказывай.

Дальнейшее происходило стремительно и не так, как первоначально намечали. Григорий, до конца не осознавая своих действий, в корне пресёк нарастающее недоумение и недовольство жены по поводу своего рискованного решения. Такое давно не случалось в семье.

– Неспроста появилось это дитё… – больше для себя бормотал он.

Взглянув на посёлок, который вечером в рабочий день казался вымершим, он нашёл лопату, взял с собой детей и направился к умершей. Она лежала в той же позе, на боку, и словно спала. Слабый свет луны освещал её мертвенно бледное лицо. Григорий замялся лишь на мгновение. Он опустился на колени, расстегнул ворот платья и прослушал её сердце. Поднял веки глаз, чтобы окончательно удостовериться в смерти. Затем подыскал неприметное место подальше от дороги и стал рыть… могилу.

Работал с подъёмом, даже остервенением, будто копал последнее убежище не неизвестной женщине, а всей своей неприкаянной, неудавшейся жизни!

Дети с настороженными лицами наблюдали за отцом…

Глава 2. Секта.