Ланиус Андрей ""

Мозаика времен плюрализма мнений
Ланиус Андрей

Петербургская мозаика. Хроника времен перестройки и последующих десятилетий (взгляд).

Ланиус Андрей

Мозаика времен плюрализма мнений

РЕКВИЕМ ПО ВЕЛИКОЙ ЭПОХЕ ПИШУЩИХ МАШИНОК

Еще в начале нашего века, включая его первое пятилетие, все крупнейшие издательства, редакции известных журналов и газет охотно принимали от авторов рукописи в машинописном виде.

Но затем как-то незаметно наступил непродолжительный период «междуцарствия».

Миллионы пишущих машинок еще стучали деловито по всей стране, но молодая, дерзкая, множившаяся день ото дня, победоносная армия компьютерной техники уже проводила повсеместно ползучую экспансию.

Вот и в нашем славном городе на Неве многие офисы, даже небольшие, практически в одночасье перешли на современную оргтехнику. Пишущие машинки списывались оптом, сотрудникам предлагали забирать их в личное пользование, причем совершенно бесплатно. Но желающих находилось мало.

Был даже такой краткий период, когда на площадках возле мусорных контейнеров по утрам можно было узреть вполне исправную, а то и новехонькую пишущую машинку.

Петербургские журналисты и литераторы в массовом порядке меняли ориентацию, выбирая электронный набор текстов.

Меня тоже всё настырнее донимала мысль о покупке компьютера, но поскольку редакции, с которыми я сотрудничал, по-прежнему принимали к рассмотрению машинописные оригиналы, то я не торопился расставаться со своей портативной машинкой производства ГДР «Консул», которая верой и правдой служила мне на протяжении добрых пятнадцати лет.

Но вот однажды на ее валике появились микротрещины, которые постепенно расширялись, превращаясь в выбоины, отчего страница с отпечатанным текстом выглядела «полуслепой».

Как быть?

И тут мне вспомнилось, что пару-тройку лет назад, проходя случайно по Большому Казачьему переулку, я увидел на фасаде одного из зданий, выше уровня витрин и парадной двери, широко вытянувшуюся надпись, составленную из крупных черных букв, прикрепленных по отдельности к стене: «Ремонт пишущих машинок».

Да, но уцелела ли эта мастерская в яростном вихре компьютерных атак?

Я снял валик, аккуратно завернул его в бумагу и отправился на разведку.

К моей несказанной радости, бюро ремонта функционировало в нормальном режиме.

Судя по обилию частично разобранных машинок разнообразнейших моделей, что громоздились на рабочих столах и полках, недостатка в клиентах здесь не испытывали.

Старый мастер кивнул мне, как доброму знакомому:

– Что у вас?

Я объяснил, достав из портфеля приготовленный сверток.

Он повертел валик в руках. В его манерах чувствовался профессионал высшей категории.

– Хорошая машинка, этот «Консул», – сказал он. – Надежная и долговечная. Если, конечно, смазывать ее регулярно, чего многие владельцы не делают. – (Камешек в мой огород.) – Но валик – ее слабое место. Рано или поздно начинает рассыпаться… – Он снова повертел деталь в руках. – Ладно, что-нибудь придумаем…

– Не боитесь остаться без работы? – спросил я перед тем, как попрощаться.

– Чего бы это вдруг? – ответил он с оптимизмом умельца, не желавшего признавать, что его профессия уже перешла в разряд отмирающих. – В нашем городе есть люди, и их, поверьте, немало, которые ни при каких обстоятельствах не расстанутся со своей пишущей машинкой. Извольте убедиться… – красноречивым жестом он обвел рабочие столы.

– Удачи вам!

Через несколько дней я забрал заказ.

Валик служил мне исправно еще несколько месяцев, до той поры, когда, наконец, я всё же решился перейти на компьютерный набор.

Машинку убрал в футляр, а тот пристроил в дальний угол чулана (в коем мой «Консул» хранится и поныне, как некий рудимент прошлого).

В последующем я нет-нет, да и сворачивал в Большой Казачий переулок. Старый дока оказался неважным пророком. Мастерская уже закрылась, в ее витринах красовалась реклама, предлагавшая сервис по части компьютерной техники, но вверху по-прежнему зазывно темнел четкий ряд букв, выстроившихся в слова, которые заключали в себе некую магию, понятную журналистам и литераторам моего поколения, сформировавшимся во времена безраздельного господства пишущих машинок. Я невольно замедлял шаг, размышляя о той неотвратимости, с которой старое безжалостно вытесняется новым.

Как-то раз в парке возле ТЮЗа я встретил знакомую писательницу.

Разговорились, и я поведал ей о старомодной надписи «Ремонт пишущих машинок», чудом сохранившейся на фасаде здания в Большом Казачьем переулке.

До самого переулка было рукой подать, и моя собеседница, явно заинтригованная историей, близкой по духу и ей самой, попросила меня показать ей этот феномен.

Я провел ее по Гороховой улице, от которой отходил короткий отросток изломанного под прямым углом Большого Казачьего переулка. Именно с этой точки сразу же открывался вид на интересующее нас здание.

Увы, сюрприза не получилось.

Буквы уже были сбиты, и только их бледные следы еще угадывались кое-где на облицовке.

В тот момент я понял, что великая эпоха пишущих машинок канула в вечность окончательно и бесповоротно.

А еще чуть погодя, над заведением появилась вывеска из крашеной белой краской жести, на которой синими буквами было написано: «Копировальная техника».

Теперь ничто уже не напоминало о временах ундервудов, ремингтонов и прочих «консулов».

P.S. Но вот совсем недавно попалась мне в Интернете любопытная заметка. В ней говорилось о том, что ведущие спецслужбы планеты, обеспокоенные проникновением в их компьютерные системы хакеров конкурирующих разведок, реанимировали пишущие машинки для подготовки наиболее засекреченных документов.

Кто бы мог подумать, что они еще вернутся, буквально из небытия…

ЗАГАДКА СТАРОЙ ДОРОГИ

Вот уже добрых полтора десятка лет меня преследует навязчивое видение.

Стоит мне прочитать в прессе очередную заметку об отвратительном качестве наших дорог, либо услышать по «ящику» репортаж о волнах и выбоинах, появившихся на новеньком, широко разрекламированном автобане, в строительство которого была вбухана чертова уйма миллиардов, либо увидеть собственными глазами во время прогулки по нашему славному городу, как ремонтируют прогнувшийся, совсем недавно выложенный красивыми плитками тротуар, то память тотчас воскрешает картину трехкилометрового участка старой, простейшей укладки лесной дороги, что тянется в районе железнодорожной платформы «63-й км» по Выборгскому направлению.

После долгих прикидок я решил восстановить эту картину на бумаге, теша себя надеждой, что мои былые наблюдения покажутся небезынтересными и современному читателю.

1.

Весной 1989 года ленинградским писателям выделили место под садоводство недалеко от платформы «63-й км».

Как водится, площадь была поделена на участки и распределена между претендентами по жребию.

Поскольку я переселился в Северную Пальмиру лишь в августе того же, 89-го, то к «раздаче слонов», понятное дело, не успел.

А вот мой товарищ, собрат по перу и бывший земляк, обосновавшийся на берегах Невы несколько ранее меня, свой дачный надел получил.

Будущее садоводство нуждалось в выкорчевке бесчисленных пней, в основательной очистке от поваленных сосенок, буйно разросшегося колючего кустарника, вросших в землю крупных камней и т.д.

Как не помочь товарищу!

В течение нескольких сезонов я периодически выезжал с ним в нарождающееся садоводство, внося посильный вклад в окультуривание участка.

Постепенно на месте сплошного бурелома поднялся дачный поселок, с электричеством и водопроводом, поселок, в котором еще долгое время новенькие кирпичные и бревенчатые особняки соседствовали с жилыми вагончиками, избушками-курятниками и даже шалашами.

2.

От платформы к писательскому «раю» вела старая грунтовая дорога, которая выныривала откуда-то из глубины леса, пересекала переезд и уводила в такие же сосновые дебри, минуя другие, уже обжитые дачные поселения.

Писателям, членам их семей и гостям надо было пройти по этой дороге примерно три километра, а затем свернуть под прямым углом и прошагать по расчищенной просеке еще метров триста до шлагбаума, за которым, собственно, начинались загородные владения литераторов северной столицы.

Старая дорога, повторюсь, относилась к разряду грунтовых, но так называемого профилированного типа.

То есть, под нее сначала было приготовлено ложе, в которое затем улеглось полотно из послойно утрамбованной, предварительно просеянной земли.

Об этих и других подробностях мне поведали знающие люди, ветераны здешних мест.

По их рассказам, дорога была построена финнами незадолго до зимней войны, когда окрестные леса еще принадлежали стране Суоми. В ту пору здесь не существовало никаких садоводств, лишь тянулись болотистые сосновые дебри, перемежаемые редкими хуторами. Дорога, скорее всего, имела оборонительное предназначение.

После известных событий вся эта территория отошла к СССР.

С той поры дорога ни разу не ремонтировалась капитально, о чем свидетельствовали боковые дренажные канавки, заросшие во многих местах кустарником, однако всё еще сохранявшие свой профиль.

Полотно не выглядело ровным, кое-где на нем образовались выбоины, впрочем, не слишком глубокие.

В общем, дорога как дорога. На первый взгляд, ничего особенного.

Но вскоре пришла пора удивляться.

3.

Однажды, когда я гостил у товарища и собрата, разразился ужасный ливень.

Переждав его, я отправился на электричку.

Песчаный отросток, проложенный от садоводства до старой финской дороги (так называли ее многие дачники), превратился в кисель, в вязкое месиво, в некое подобие непролазного болота.

С немалыми ухищрениями взобравшись на прилегавший пригорок, я двинулся по лесной тропинке вперед, мысленно представляя, что и грунтовка раскисла до неузнаваемости и что мне придется топать до платформы по щиколотки в грязи.

Каково же было мое изумление, когда я обнаружил, что земляная поверхность старой лесной трассы, несмотря не недавний водопад с небес, абсолютно пригодна для прохождения по ней человека, даже обутого в сандалии.

Лишь кое-где поблескивали лужицы, которые быстро высыхали на солнце.

4.