Тревожный, поскольку неожиданный, звонок домофона прервал мой мысленный полёт. Я подошёл к двери, посмотрел в глазок и увидел мужчину в фирменном костюме «Яндекса».
– Добрый день. Что вас занесло ко мне? – спросил я мужчину, который переступал с ноги на ногу, будто не хотел отдавать то, что принёс.
– Наша компания делает вам подарок и дарит геликоптер со специальными 3D-очками, позволяющими летать вместе с ним. Пользуйтесь на здоровье.
– В честь какой такой амнистии? – попытался пошутить я.
– Это был внутренний конкурс компании, и вы в нём победили. Всего хорошего и до свидания.
Проводив курьера, я раскрыл неожиданный (или ожидаемый) подарок и обнаружил, что аккумулятор заряжён. Вышел с геликоптером на балкон, надел очки и запустил его. Пол ушёл у меня из-под ног. Такое ощущение, наверное, испытывает космонавт, оказавшись в невесомости. Я падал, оставаясь на месте. Тут же вспомнилась фраза психоаналитиков, что «всё у нас в голове».
Привыкнув, я начал двигаться, пролетел над близлежащим парком, почти касаясь вершин деревьев. Мне вспомнился Карлсон. И я решил посмотреть, где живу, и полетел на собственную крышу. По пути я со всего размаха врезался в стену, не долетев одного этажа. Отлетел от неё и снова со всего размаха врезался в стену, как будто пытался пробиться на тридцать пятый этаж. Затем ещё и ещё. У меня словно что-то заклинило, я как будто бился головой о стену.
Когда я отлетел в очередной раз, что-то перестало меня удерживать в невесомости, и я рухнул со стометровой высоты. Лавочка, на которой сидела придомовая бабушка, стремительно приближалась…
* * *
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…
Я впал в ступор. Я забыл вторую строку главной молитвы. Такое иногда случалось, но я повторял предыдущую строку, и тогда последующая всплывала в сознании. Сегодня это не помогло. Меня это очень разозлило. Как можно относиться к человеку, который забыл слова молитвы «Отче наш»? – только как к тому, кто не достоин Твоего внимания.
Вдруг кто-то или что-то коснулось моего плеча.
– Коля, ты чего ругаешься?
Волосы Галины, ещё не прибранные с утра, светлые, как рассвет, смешно сплелись на лбу, и от этого её вид был комичен. Имя «Николай» как-то непривычно царапнуло меня, но на фоне общего беспокойства я не придал этому значения.
– Забыл, краса моя, вторую строчку молитвы «Отче наш». Это всё равно что забыть, как тебя зовут. Даже не представляю себе, как смотреть теперь в глаза святых.
Галина обняла меня и нежно поцеловала в плечо:
– Да приидет царствие Твоё… – прошептала она, лукаво посматривая на меня. – Ты же помнишь, что у нас не всё ладилось. Какие скандалы я тебе закатывала, когда ты мог задержаться вечером после работы. Так что царствие твоё строилось не быстро, – улыбаясь, продолжила Галина.
Я вдруг увидел себя её глазами. Передо мной стоял не очень свежий мужчина среднего роста, немного сутулый, слегка лысоватый и немного грузный. Хотя, скорее, немного грустный, что, впрочем, не мешало ему оставаться близким. Я смотрела на этого растерянного от забывчивости мужчину, который когда-то мог повернуть реки вспять, и влюблялась в него ещё больше. Видимо, беспомощность мужчины возбуждает в нас, в женщинах, чувство материнства и бесконечной заботы. Мне захотелось, чтобы он тут же заболел, а я ухаживала за ним, меняя мокрые тряпки со лба и готовя чай с малиной.
– Кстати, нужно тебе поменять повязку на голове. Ушибы вроде зажили. А стену в твоей комнате придётся красить, ты её прилично покоцал. Ладно, поменяем повязку после завтрака. Ты заканчивай, а я пойду приготовлю яишенку, – сказала я, насмотревшись на это умилительное зрелище, и пошла на кухню.
«Интересно, а он помнит, что у нас двое детей, которые уже в школе, и их необходимо будет забрать оттуда?.. Он всё время думает о человечестве, но ведь есть в этом лесу и деревья: я, дети, бабушки. Есть те, кто сейчас с автоматами в руках воюют и у кого тоже есть дети, бабушки. Конечно, и на строительстве египетских пирамид люди гибли десятками тысяч, а мы взялись сейчас построить что-то невообразимое для одного человеческого мозга. И вообще, военные действия – как месячные для человечества. Кровь нужно постоянно чистить, иначе возникает болезненный застой, нужно сбрасывать пассионарность… Странно, я такого слова – “пассионарность” – вроде не знаю и никогда про войну раньше не думала… и про человечество тоже».
* * *
– Иже еси на небеси, да святится имя Твоё…
Мой взгляд переместился за окно. Подобно тому, как кусок белого хлеба, пролежавший довольно долго в тепле, будет подёрнут зеленоватым налётом, так и зимняя белизна на улице была подёрнута февральским весенним нетерпением.
Сегодня я поздно проснулся. Солнце уже встало и осветило городские многоэтажки, их слегка лысоватые белёсые затылки. Все они вместе являются частью жирного шрифта гигантской надписи, в которой заключается имя Твоё.
«Я, как и Ты, холостяк по жизни. Женщины мешают думать и своей суетой отвлекают от главного. Странно: я вроде когда-то задумывался о женитьбе, но Бог миловал. Возможно, я проложение Тебя, то есть продолжение, и Ты посердством… то есть посредством меня порождаешь этот мир. И он получается достаточно хорош. Интересно, а кто эта женщина в рамке у меня на подоконнике? У неё обольстительные рыжие локоны».
Вдруг вдали за дальним озером очень быстро начал расти гриб, напоминающий белый; у него была коричневая шляпка и толстая серая ножка, которая очень быстро расширялась, вбирая в себя высотные здания, завод, ТЭЦ, школу, садик, запах завода. Всё это было хорошо видно с двадцатого этажа.
Гриб настолько приблизился, что я начал различать, как в нём пропадали люди. Я всех их ощущал. Им не было больно, они не успевали почувствовать боль, только страх. Вот, видимо, старушка с коляской подлетела и пропала в плесневелой ткани времени. Я почувствовал, как её раздирает на триллионы маленьких кусочков биоты, уже не способных к самовыражению. Меня раскидывало вместе с ней. Остатки моей правой руки лежали под раскорёженным пнём от разбросанного дерева, а остатки её левого вытекшего глаза летели на высоте километра над землёй и смотрели вниз, наблюдая за буйством атомного взрыва.
«Гриб – это плесень, точнее, плесень невидима, а гриб – это его воплощение в мире», – я смотрел, как вся плесень мира решила проявиться единомоментно.
Когда ножка гриба уже была недалеко – наверное, в километре от дома, мне стало скучно, и я начал отматывать время назад. Ножка начала уменьшаться, вновь появились садик, школа, ТЭЦ. Тут я отвлёкся, и ножка вновь начала расширяться, поглощая ТЭЦ, школу, садик…
Теперь я уже мог почувствовать всех, кто причастен ко взрыву. Боль, страх, наслаждение и даже покой перемежались с ненавистью и обидой: почему я?.. Одновременно я ощутил ненависть во французском генерале, который нажал на пусковую кнопку. Его ненависть была глубиною с Байкал, причём она была не к России, а к собственной бывшей жене, которая недавно выиграла суд и забрала детей. И теперь он решил: «Пусть всё провалится в тартарары!»
Сосредоточившись на нём, я отвёл его руку, показав ему его же будущую кроху, которая не родится, если он нажмёт на кнопку.
Одновременно я почувствовал безумное одиночество французского президента, который санкционировал нажатие кнопки. От него недавно ушёл его любимый человек, и он сидел и думал: «Не зря природа придумала детей, они как минимум объединяют пару и не позволяют ей самопроизвольно распадаться на атомы». Я вдохновил его пониманием, что он войдёт в историю как президент, предотвративший окончание разумной жизни на Земле. Он передумал давать приказ.
А ещё спустя секунду… или одну миллиардную секунды я понял, что стал тем остриём пирамиды, вобравшей в себя Вячеслава, Людмилу, Николая, Галину и всё человечество…
И в эту одну миллиардную секунды, когда я терял себя и приобретал всё человечество, я подумал:
«Интересно, а кто-нибудь проводил исследование о количестве гениев, родившихся в Хиросиме после взрыва в сорок пятом?..»
Бензол
Николай вынырнул из подземного перехода и расчихался. Яркое солнце, прыснув в лицо Николая своими лучами, напугало его. Под землёй всё было понятно: стены, потолок, движущаяся дорожка эскалатора, люди, идущие попутно и навстречу. А когда эскалатор вынес его на поверхность и повёз дальше вдоль улицы Балчуг, всё сбилось, всё стало слишком сложно. Несовершенное человеческое сознание никак не могло свыкнуться с мыслью об абсолютной безопасности, с тем, что всё это движущееся многообразие – накатывающиеся крупным планом геликоптеры, резко перестраивающиеся автомобили и двигающийся посреди всего этого эскалатор – находится под чётким контролем системы.
«И я – часть этой системы», – Николай думал об этом с гордостью и обречённостью, со страхом и надеждой.
Навстречу на эскалаторе проехали пожилой мужчина в тельняшке и мальчик лет десяти, который крутил головой во все стороны.
«Туристы. Наверно, мальчишка ещё не знает своего будущего…» – мелькнула мысль, и Николай вспомнил момент тестирования, этот самый важный момент в жизни каждого человека.
Четвёртый класс начальной школы. Все четвероклассники по всей стране проходят генеральный тест на уникографе. Сканируются ДНК, особенности мозговой деятельности и нюансы рефлексии. И, наконец, выносится приговор. Приговор, который определит судьбу. Приговор, который нельзя будет отменить никакими кассациями. Его результатом является пожизненная специализация. Кого-то приговаривали быть архитектором, кого-то лётчиком. И только если разница в баллах между первым и вторым местом была незначительна, подростку давалась возможность выбрать свою судьбу.
В отношении Николая было вынесено решение, что он будет химиком с уклоном в биологию. Он стал генетиком. На втором месте в списке профессий был политик, который уступал химику. Бесхитростность Николая сделала разрыв критическим…
Вся процедура пронеслась в голове Николая, пока он смотрел на проезжающего мимо него мальчика, а подняв взгляд на его дедушку, он вспомнил о собственном деде, который был капитаном.
Николай как-то полез к нему:
– Почему у тебя нет трубки и бороды?.. Какой ты капитан?
– Ну знаешь, Коля, у меня и попугая на плече нет. Сейчас десантники тоже не с мечами бегают, – парировал дед. – Давай я тебя лучше узлы научу вязать, может, пригодится.
– Зачем мне? Я химией занимаюсь. Нам велено формулы изучать, – сдерживал своё внутреннее любопытство Николай.
– Вот и я про то же. Давай покажу, как сложные молекулы в булинь сворачиваются. Есть целый раздел математики про узлы, – не отставал дед.
– Да ну тебя. Где узлы и где математика? – отмахнулся Николай, скрыв свой интерес.
Дед вновь пропадал на полгода, а Николай усердно штудировал учебники, изучая митохондрии и лейкоциты.
«Я стану генетиком. Буду синтезировать справедливых и честных людей. Система – это здорово! Уже несколько лет я не слышал ни о каких авариях, всё предугадывается и предвосхищается. Но… со стороны я похож на муравья. Может ли муравей что-то сказать о своей жизни? У меня запротоколирован весь день. Я знаю, что произойдёт через год, через три, через пять! Это что, и есть жизнь?» – ужаснулся Николай и чуть не проехал мимо кафе «Старбакс» недалеко от Большого Москворецкого моста.
Хотя на поверхности скорость уменьшалась, поскольку район считался туристическим и всё было рассчитано на гостей столицы, Николай, сходя с эскалатора, сбился с шага и чуть не растянулся перед входом в кафе, где стояла табличка: «Открывайте дверь по старинке!»
Сканер, приводящий дверь в движение, беспомощно глядел Николаю в лицо своим белёсым глазом, как бы извиняясь перед ним за то, что придётся приложить физическую силу.
Николай с трудом распахнул входные двери и попал в трюм кафе. Дом, в котором оно располагалось, напоминал пятипалубный пароход. Но перепад давлений был, скорее, как на подводной лодке. Дверь жёстко, металлической ручкой в бок, втолкнула Николая внутрь, будто говоря: «Не надо стесняться».
Николай оглянулся и тихонько чертыхнулся:
– Давно аварий не было!
Вытяжная вентиляция на кухне кафе выбрасывала кофейные ароматы на улицу, создавая разряжение и забирая плотный, резиновый воздух снаружи. За бортом стоял безветренный июльский вечер. В горле города першило от пыли, поднятой автомобилями и перемешанной с выхлопами. Но посетители не замечали этого – в кафе воздух охлаждался и лицемерно обдувал их, создавая иллюзию комфорта.
Они на самом деле вообще мало что замечали. Основная жизнь циркулировала в виртуале, и она была гораздо плотнее московского воздуха.
Картина, которая предстала перед Николаем, напомнила ему конвейер, а посетители – заготовки, которые в процессе обсуждения планов, заключения контрактов и поедания пищи обрабатывались и превращались в необходимые обществу вещи.
«Я тоже заготовка, но конвейер важнее любви» – отмахнувшись от чего-то, подытожил Николай, стряхнул наваждение и вошёл в зал. Девушка, судя по пустой тарелке, проходившая финишную обработку, смерила Николая взглядом, и не обнаружив ничего особо выдающегося, вновь вернулась к своей виртуальной подруге, сидящей на виртуальном стадионе в новом платье, меняющем цвет от хлопка рук.
«Ну и ладно, мне всё равно» – отвернулся Николай. Он хотя и был почти метр девяносто, но выглядел рыхло и не давал повода для иллюзий.
Отвернувшись, он напугался, выпав в большое помещение – при помощи огромного зеркала зал резко расширился, и там Николай обнаружил себя, круглолицего брюнета с печально-улыбчивыми глазами. Его массивность маскировала собственный возраст, ему давали от двадцати до тридцати лет. На самом деле он только что закончил химфак МГУ, и ему исполнилось двадцать три.
Взгляд скользнул вниз, обнаружив мешковатые джинсы – последний раз в магазине не оказалось его размера, и Николай, понимая, что не скоро соберётся туда вновь, купил брюки на два размера больше.
– Такие невероятно большие брюки, наверно, носят боги?
– Скоро все будут такими богами. В нашем здании открыли «Макдоналдс», – опустила Николая с Олимпа продавщица.
Геометрия пространства кафе и расположение столов напоминали о конвейере: пришёл, поел, иди дальше. Роботы-официанты моментально приберут рабочее место, подготавливая станок к новой заготовке – к новому посетителю.
«Квадратные столы, квадратная посуда, квадратные проходы, квадратная одежда, квадратная жизнь – всё технологично», – думал Николай, проходя через зал. Делая очередной шаг, он почувствовал угрозу – один из светящихся квадратов в полу, которые обозначали траекторию движения роботов-официантов, был тёмным. Видимо, перегорела лампа. Николай дёрнулся и аккуратно перешагнул потенциальную опасность.
Уже в конце зала он обнаружил своего друга – физика Вениамина, спрятавшегося в тёмном закутке. Тот создал целую армию каких-то существ из салфеток и разворачивал между ними военную баталию.
Николай с размаху сел в кресло, как будто весил не более семидесяти килограммов. Кресло выпустило воздух и успокоилось, смирившись со своей судьбой. Николай хлопнул приятеля по ладони и продекламировал:
– Все знаки Бога налицо, скрутила жизнь бензол в кольцо.
– Привет! Спасибо, что не забываешь! – улыбнулся Вениамин, уронив под стол уродца, напоминающего лягушку с треугольной головой.
Пока Вениамин выныривал из-под стола, Николай начал делиться впечатлениями:
– Привет! Никак не сделают замедлитель эскалатора напротив входа, уже несколько раз писали об этом на форуме. Я чуть не упал, когда сходил с дорожки. А ещё мне сейчас вместо кафе представился производственный цех и станки…
– Ага. Мужики в робах и женщины в халатах. Так было раньше. Теперь в цехах чистота, только убаюкивающий шум подшипников в приводах робота, выдающий присутствие жизни, точнее говоря, не-жизни, а ещё точнее – нежити, – пытался пошутить Вениамин. – Что-нибудь ещё из моего помнишь?
– Идёт на вечный бой иммунитет, из антител несёт с собой кастет, – процитировал Николай.
– Это из раннего. Я давно не пишу так грубо. Сейчас бы написал так: лабает джаз на ДНК иммунитет, с мелодией не справился квартет… Ну ладно, хватит псевдопоэзии. Как дела? – спросил Вениамин, дружески взяв Николая за запястье.
Хотя он и был худощавым, но его руки обладали необычайной силой. В институте побеждал в армрестлинге. Такой же высокий, как и Николай, голубоглазый шатен. Края губ немного поджаты в ироничной улыбке.
– В общем норм, но не могу избавиться от ощущения, что не принадлежу себе. Были случаи, когда я смотрел на свою руку, держащую стакан или ложку, и мне казалось, что реальная рука в это время висит вдоль тела или лежит на колене. А то, что в воздухе передо мной, – это что-то чужое, на что я могу влиять только незначительно, и оно изучает меня. Я смотрю на свою руку, а она смотрит на меня. Ощущение жуткое. А вдруг она вцепится мне в горло?.. И сны! Мне приснилось, что я клетка в каком-то гигантском организме и у меня со всех сторон другие клетки – справа и слева, снизу и сверху, и я пытаюсь выглянуть из-за них, и на какое-то мгновенье у меня это получается. И то, что я вижу, сковывает меня экзистенциальным ужасом – во всех направлениях, сколько взгляда хватает, такие же клетки. Я начинаю задыхаться! Наверно, это клаустрофобия, – подытожил Николай, опустив одного из салфеточных чудищ в нагрудный карман, и подёргал его, изображая страх.
– Да нет, друг мой. То, чем ты занимаешься, – химия и биология, – это социализация физики. Физика изучает индивидуальное. Когда объектов больше, чем два, она подымает лапки кверху и говорит, что это не её. В отличие от этого биология и химия изучают статистический аспект в природе, изучают социализацию индивидуального. Могу поспорить, что на втором месте в контрольном списке, когда ты в школе проходил генеральный тест, был политик, – прищурил глаза Вениамин.
– Откуда ты знаешь? – удивился Николай.
– Откуда? Из Бермуда, – срифмовал Вениамин. – Как ни странно, но это близкие области: химия и политика. Политик всегда в кольце – неважно, друзей или врагов, но всегда в кольце. В моём генеральном тесте на втором месте был поэт. Поэзия, подобно физике, изучает уникальное в природе, а потом обобщает его и передаёт на вооружение политикам, – Вениамин вдруг замолчал, видимо, задумавшись о чём-то.
«Не знаю, кто я? Но именно химия преследует меня не только наяву, но и во сне. Может, я изменяюсь? Может, во мне что-то запускается новое прямо сейчас?»– подумал Николай и заметил неосторожный взгляд рыженькой девушки, сидящей за соседним столиком слева. Он только сейчас обратил внимание на её яркое чёрно-жёлтое платье. В её глазах скользнул огонёк, и тень улыбки пробежала по губам. Она пригубила капучино, надела очки и вновь углубилась в экран. На очках появилась текстура монитора – они ретранслировали изображение. В следующий момент сквозь него проявились глаза – девушка тоже подсматривала за Николаем, меняя яркость в линзах. И вдруг они забликовали, распавшись на тысячи пикселей – какой-то сбой произошёл в программе гаджета. Девушка засуетилась, пытаясь выйти из неловкого положения.
– Коля, Коля, – дёргал Вениамин Николая за руку. – Я тут задумался. Я, хоть и изучаю что-то индивидуальное, а всё равно, как твоя клетка в организме, нахожусь внутри, – послышался вновь приятный баритон Вениамина.
– А в твоём списке основных профессий певца не было? Тебе бы в оперетту, – решил пошутить Николай, демонстративно схватив ложку, словно микрофон, и изображая певца.
– Не было. Был киллер. Будешь мешать мыслить – ликвидирую. Я тут подумал о том, что коллективное неминуемо собирается во что-то индивидуальное, становится целым. Что такое группа клеток? Это симбиоз. Они помогают друг другу кормиться, выживать. Группа всегда экономичнее, чем каждый по отдельности. И теперь – главная мысль о переходе количества в качество. Когда количество участников в коллективе превышает определённое число, он становится из просто набора чем-то целым. Очень интересно: когда мозг стал мыслящим?.. И сколько должно собраться вместе людей, чтобы превратиться во что-то большее, чем просто социум?..
– Но в мозге слона больше клеток, чем у нас, а он неразумен! – сразил Николай.
– Умница! Но дело в том, что важно не количество самих клеток, а количество связей между ними. Представь: даже если бы клеток было всего сто, то связей между ними можно выстроить столько же, сколько звёзд на небе. И этим мозг человека отличается от слоновьего: у него связей гораздо больше. Возвращаясь к социуму, можно сказать, что он станет разумным, когда каждый человек будет включён в максимальное количество связей, или, иначе говоря, социальных структур, – парировал Вениамин.
Скрытый динамик под столом произнёс:
– Сделайте заказ, пожалуйста.
Одновременно с этим появилась дублирующая надпись на столе. Столешница была большим монитором, надписи высвечивались для каждого посетителя индивидуально. Электронный, но приятный голос продолжил:
– Для выбора используйте джойстик, встроенный в торец стола, меню будет отображаться на экране слева.
– Может, по капле? – спросил Вениамин, прищурившись.
– Ты что? Если узнают, что нам ещё нет двадцати пяти, то дисквалификация неминуема. Это на три года назад. И снова корячиться лаборантом… – лицо Николая передёрнуло от возможного исхода.
– Я с собой принёс. Никто не узнает. Добавим прямо в кофе, – соблазнял физик.
– Нет. Опять ходить в зелёном халате… Это ужасно, – не сдавался Николай.
