Борис Батыршин "Этот большой мир"

Этот большой мир
Борис Борисович Батыршин

Этот большой мир
Три книги из цикла «Этот большой мир»

Он снова оказался в СССР, в своей юности. И вроде, всё вокруг знакомо: биография московского школьника, молодые родители, Москва… То, по чему он тосковал, глотая в одиночку коньяк на каждое 12-е апреля, поминая несбывшиеся мечты.

И что же? Всё сбылось, сойдя каким-то чудом с плёнок любимых с детства «Москвы-Кассиопеи» и «Гостьи из будущего» – или это ностальгическая тоска сыграла с его сознанием злую шутку, выдавая за реальность изрядно поблёкшие воспоминания золотой юности? Тогда ведь и мороженое было не в пример вкуснее, и весенняя трава – зеленее, а уж одноклассницы-то все до одной чистейшие образцы чистейшей прелести…

Впрочем, к чему гадать, если есть шанс проверить? В покинутом им мире человечество собралось, было, шагнуть в Большой Космос, даже занесло для этого шага ногу – но вдруг словно передумало, свернуло на кривую тропку.

А как оно обернётся здесь? Не так уж долго нужно подождать, чтобы многое стало ясно.

Борис Батыршин

Этот большой мир

Книга первая

«День Космонавтики»

Книга вторая

«Точка Лагранжа»

Книга третья

«Звёзды примут нас…»

© Борис Батыршин, 2024

Книга первая

«День Космонавтики»

«На свете нет ничего лучше,

чем знать в молодости то,

что осознано в зрелые годы.

Но, скажу тебе откровенно:

думаю, ты родился не в свое время…»

    Роберт Хайнлайн.
    «Тоннель в небо».

…люди сделали кучу глупостей:

придумывали костюмы для собак,

должность рекламного менеджера

и штуки вроде айфона, не получив

взамен ничего, кроме кислого послевкусия.

Нам дали возможность бороздить космос,

но мы предпочли заниматься потреблением

– пить пиво и смотреть сериалы.

    Рэй Брэдбери
    Интервью 2010 г.

Часть первая

Четыре дня в апреле

I

– Бритти, что ты там откопала?

Собака подняла голову и нашла глазами хозяина: мол, чего надо? Грызу себе, и грызу, имею право! В пасти у неё был зажат здоровый, весь почерневший от влаги сук, только что выкопанный из-под сугроба, слежавшегося, осевшего по-весеннему, с коркой неопрятного чёрного налёта. Апрель в этом году, как и предупреждали метеорологи, поздний – на дворе уже двенадцатое число, а лужайки возле Дома Пионеров на Ленинских до сих пор кое-где покрыты снегом.

Почему «на Ленинских» а не «на Воробьёвых»? А я так привык. Конечно, в разговоре с другими людьми, особенно с теми, кто не слишком мне знаком, я называю их на современный манер – но и то иногда забываюсь и путаю. Вот и Дворец Пионеров таковым для меня навсегда и останется – хотя сейчас он носит другое название, какое-то там «ГБПОУ «Воробьёвы горы». Ещё бы знать, как это расшифровывается…

Бритти, поняв, что никто покушаться на её добычу не намерен, прижала сук лапой к снегу и принялась увлечённо отдирать от него полосы раскисшей от сырости коры. Вообще-то, зря я её дёргаю: собакен в свой неполный год от роду вполне вменяемый и доброжелательностью не уступит Деду Морозу на новогоднюю ночь.

К тому же сейчас середина дня, четырнадцать ноль-ноль, и детей на аллее, ведущей от монумента Мальчишу-Кибальчишу к главному входу во дворец практически нет – как нет и их родителей, вполне способных домотаться на тему «Тут дети гуляют, а у вас собака без намордника!..» Как будто при первом же взгляде на эту лохматую, вечно улыбающуюся мордаху не ясно, что самое худшее, что она может сделать что ребёнку, что взрослому – это облизать с ног до головы. Дети это, между прочим, понимают с первого взгляда, и сразу же просят позволения погладить зверюгу – а та и рада.

Да, золотистые ретриверы, или, как их ещё называют, голдены – они такие…

В общем, мир вокруг меня… не то, чтобы прекрасен, но вполне себе приемлем. Голубенькое ситцевое небо, испятнанное облаками, плюс семь по Цельсию – достаточно комфортно для середины апреля. Лёгкий ветерок, дующий со стороны реки, неожиданно тёплый и почти не насыщен влагой.

А вот мне невесело. Не отзывается весна в душе – так всегда бывает со мной на двенадцатое апреля. Я и собаку-то из-за этого с собой взял, думал, поскачет рядом, когда я присяду, как делаю это каждый год, на одну из скамеек аллеи, ткнётся мокрым носом – «чего это ты раскис, хозяин, пойдём, лучше палочку покидаешь!» Тогда я потреплю ладонью лохматую башку и постараюсь отогнать прочь неизбежные депрессивные мысли, те, что одолевают меня в этот день с завидной регулярностью, уже который год подряд.

Да, праздник, конечно. Для кого как, а для меня – самый горький в году. День несбывшихся детских надежд и юношеских мечтаний, день, когда я всегда вспоминаю себя четырнадцатилетнего, с растрёпанными волосами, в расстёгнутой по-весеннему куртке, в окружении стайки таких же как я, весёлых, беззаботных мальчишек и девчонок. Мы торопимся к парадному входу Дворца от эскалаторной галереи – там всегда собирались за четверть часа до начала занятий и дожидались друг друга – чтобы потом бежать наперегонки, размахивая сумками и портфелями. Это было… мама дорогая, сорок пять лет назад! Всё это время эскалаторная галерея сначала стояла пустыми бетонными коробками, изображая гигантскую никому не нужную лестницу, а потом и вовсе развалилась, превратившись в неопрятные, исписанные граффити руины. Но сейчас она снова жива – восстановили, запустили, работает! Что ж, и на том спасибо.

А вот аллея за эти годы почти не изменилась. Сейчас она, как и было сказано, пуста, что вполне соответствует моим планам. Оглядываюсь по сторонам ещё раз – несколько воровато, поскольку намереваюсь злостно нарушать. Никого? Вот и славно… Вытаскиваю из кармана маленькую плоскую фляжку, пристраиваю рядом с собой на скамейке. Достаю завёрнутый в плёнку кусочек шпика и горбушку бородинского. Эх, ведь собирался порезать, когда уходил из дома, да забыл… Ничего, не беда – на свет появляется складной нож, и вот я уже пластаю розовое, с мясными прожилками сальце на клочке полиэтилена, пристроенном рядом с фляжкой. Не самая изысканная закуска к армянскому коньяку – но такова традиция. Скорее, если честно, привычка, причём дурная, но тут уж ничего не поделаешь. Да и незачем.

Детей в перспективе аллеи по-прежнему нет, а значит, моральная травма при виде стареющего мужчины, потребляющего алкоголь в прямой видимости образовательного учреждения, им не грозит. Да, нехорошо, сам знаю – ну так не мы такие, жизнь такая. Не дома же, в одиночку, давясь слезами при звуках песни из "Москвы-Кассиопеи"…

– Я предлагаю, – сказала Варя, – больше никогда друг другу о доме не напоминать… пусть эта глупость будет нам уроком.

– Согласен, – сказал Мишка Копаныгин. – Все эти воспоминания расслабляют волю, их необходимо отбросить.

– Как… отбросить? – спросила Катька насмешливо. – Забыть своих близких, родных? Всё что было там, на земле?

– Я не предлагаю забыть, – сказала Варька. – Просто не будем напоминать об этом друг другу.

– Варька права, – сказала Юлька. – Это так мучительно, когда начинаешь вспоминать…

Она была права, Юлька Сорокина, член экипажа звездолёта «Заря», восьмиклассница в больших очках и с трогательными бантиками на висках. Это действительно мучительно. Но ведь и отбросить, забыть – это не в силах человеческих, даже если ты этого захочешь. Даже если ты никуда не летишь, а просто приходишь на эту аллею раз в год, садишься на эту скамейку и… не можешь не вспоминать.

Готово дело: собака, улёгшись на брюхо, наслаждается подношением. Пора и мне, благо, три маленьких квадратных кусочка бородинского отрезаны, накрыты сальными квадратиками на манер бутербродиков-канапе. Отворачиваю крышку фляжечки – зажатый в ладони нож мешается, но положить на скамейку нельзя, сейчас он исполняет роль отсутствующей вилки. Подхватываю кончиком одну из канапешек – и не успеваю поднести фляжку к губам, как что-то жгучее, острое, пульсирующее, пронзает грудь, как раз там, где сердце. Фляжка вываливается из внезапно сделавшихся ватными пальцев и я сползаю набок, успевая осознать, что вот оно, всё, и Бритька, наверное, теперь пропадёт – куда ей деться, когда меня заберёт отсюда «скорая»? Или, что куда более вероятно – машина более печального предназначения…

…мокрый, холодный нос ткнулся в ухо, шершавый язык проехался по щеке и мазнул по уголкам губ.

– Тьфу ты!.. Бритька, бестолочь ушастая, прекрати!

Повизгивание в ответ – но не радостно-нетерпеливое, имеющее целью разбудить разоспавшегося под утро хозяина и потребовать немедленно, прямо сейчас отправляться на прогулку. На этот раз звуки почему-то тревожные, даже испуганные. Я с трудом разлепляю веки, потираю глаза, и…

…Какое ещё утро? Я сижу – точнее полулежу, завалившись на бок, на скамейке, собака крутится передо мной, встаёт передними лапами на скамейку, пытается облизать лицо. Ладонь моя у неё на загривке, пальцы сжимают ошейник. Крепко так сжимают, аж костяшки побелели…

– Ну, всё, всё, отбой тревоги, ничего страшного!

Так, по ходу, пронесло. А кольнуло-то солидно, как бы не намёк на инфаркт… И это не шутки – до дома отсюда минут сорок неторопливого хода, но это как-нибудь в другой раз. Сейчас куда разумнее будет вызвать «Яндекс-Такси» и пусть доставят нас домой, на родную мою улицу Крупской, дом восемнадцать. А уж там прикинем, что делать: вызывать «скорую», оставив Бритьку на попечение соседей (к радости их восьмилетнего отпрыска, который в ней души не чает) или как-нибудь само собой рассосётся?

Я разжал вцепившиеся в ошейник пальцы, и встревоженное повизгивание тут же сменилось громким лаем – собака, ощутив свободу, вывернула голову, уселась передо мной и принялась гавкать. Это, между прочим, нетипично: голдены вообще молчуны, а уж моё личное ушастое счастье не всякий день позволит себе гавкнуть хотя бы раз – разве что, увидит усевшегося на балконные перила голубя и выразит по этому поводу неудовольствие.

…я ей что, голубь?..

– Умолкни, Бритька, а то по загривку!

Так, смартфон-то где? Привычно запускаю руку в боковой карман куртки… чёрт, раскрытый нож цепляется, мешает – к тому же, на его кончик до сих пор наколот микробутерброд с салом. Не до него – полежит тут, рядом, на скамеечке… кстати, а фляжка где? Я же, вроде бы, её уронил, когда сердце прихватило, должна лежать под ногами! Случайно задел ботинком, залетела под скамейку? Ладно, это потом, а сейчас звонить, звонить, пока не повторилась эта пакость!

Так… моего старенького «Cамсунга» в кармане не оказалось. И во втором тоже, и вообще, содержимое карманов вызывает у меня оторопь. А как иначе, если на ладони смятая бледно-жёлтая бумажка, в которой я после секундного колебания опознаю рублёвую купюру советских времён, три монетки из тёмно-жёлтого металла – две побольше, с отчеканенными «5 копеек» и одна совсем маленькая, копеечная. Скромную эту коллекцию дополняет замызганный носовой платок, а так же конфета в пёстрой бумажке с надписью «Кара-Кумы» и силуэтами верблюдов – коричневые.

А смартфона, что характерно, нет. Может, меня тупо обнесли? А что – увидели, что лежит пожилой дядька на скамейке, пошарили по карманам, прибрали к рукам смартфон а в порядке моральной компенсации напихали туда вот этого, с позволения, ретро? Да нет, вздор: Бритька – вот она, и при всем её видимом добродушии шарить вот так, внаглую, по карманам собаковладельца вряд ли кто-нибудь решится. Я бы на их месте точно не рискнул.

И только тут до меня дошло, что рука эта не моя – во всяком случае, правая, которая сжимает сейчас горсть советской меди. Да и рукав, из которого она высовывается, тоже не совсем мой.

Я разжал кулак, мелочь посыпалась на землю, и Бритька немедленно принялась её обнюхивать. Но мне было не до монеток – вместо немаленькой волосатой лапищи, украшенной на тыльной стороне парочкой шрамов и большим бугристым пятном, следом старого ожога, глазам моим предстала розовая, как бы даже не детская кожа. Да, точно: вот и ногти обгрызены, помнится, в школе любил я это дело, за что постоянно попадало от родителей. И ещё – на внутренней стороне запястья почти стёртые, но всё же вполне различимые строки, сделанные чернильной ручкой. Какие-то математические формулы – помнится, в школе мы частенько прибегали к подобному методу.

…но это ж когда было? И… что вообще происходит, а?..

Звонкий, тревожный, с повизгиванием, лай стал мне ответом.