Сиреневый бражник
Анна Этропа
Кто-то ее смиренно ждет, кто-то неистово ищет, а есть и такие, кто специально закрывает глаза, чтобы не видеть. Но она обязательно настигнет каждого, испокон веков яркой искрой разгораясь в сердце.Так и случилось с избалованной купеческой дочкой, красавицей Акулиной. Однажды и в ее холодное сердце постучалась любовь.Только что делать, если ты сама загубила все своими же руками? Какое отношение к этой истории имеет ведьма, живущая на окраине леса? И почему во всем виноват сиреневый бражник?
Сиреневый бражник
Анна Этропа
© Анна Этропа, 2024
ISBN 978-5-0062-6120-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
«Любовь бежит от тех, кто гонится за нею,
А тем, кто прочь бежит, кидается на шею».
У. Шекспир
Беляна негромко что-то напевала, поднимаясь вверх на гору по каменистому обрыву. Она ловко перескакивала с камня на камень, изредка оглядываясь на бегущего следом волка.
– Быстрее, Утеша! – задорно крикнула девушка, когда тот с интересом стал обнюхивать куст бобовника. – Не тронь, отравишься!
Беляна отлично знала каждую травинку, каждый кустик. Она легко могла отличить красную бузину от черной, даже если еще не было видно ягод, а чемерицу от купены. Бобовник или степной миндаль в изобилии рос на холме, нежной розовой россыпью украшая склон. На некоторых ветвях уже завязались первые зеленые мохнатые плоды, и девушка, зная, сколько коз каждый год гибнет от него, испугалась за своего друга. Конечно, волком двигало всего лишь любопытство, и он вряд ли стал бы пробовать на вкус растительный корм. Однако он сразу послушался и бросился к хозяйке.
Беляна ухватилась за корни сосны и, подтягиваясь, стала взбираться дальше вверх по каменистому осыпающемуся склону. Маленькие камешки с грохотом летели вниз, к реке, но девушке было не впервой подниматься сюда. Наконец, они достигли вершины и оказались на лугу перед лесом, иначе говоря, на опушке.
Беляна оглянулась – отсюда открывался небывалой красоты вид на воду и другой берег с бескрайними, желтыми от цветов полями. Ей никогда не удалось бы переплыть такую могучую полноводную реку, а так хотелось попасть на ту сторону. Впрочем, девушке и здесь было неплохо.
– Пойдем! – сказала она, снова обращаясь к белому волку.– Солнце уже высоко.
Она еще раз оглянулась на могучие волны, блестевшие в лучах солнца, и махнула рукой цаплям, качающимся на воде, словно домашние уточки. Беляна всегда завидовала им – так нырять мог далеко не каждый.
От воды ощущалась прохлада, еще и ветерок обдувал, здесь, на открытом месте, но все же голова начинала потихоньку плавиться на солнце.
– Пойдем в тень, – еще раз обратилась она к своему невозмутимому другу, который следовал рядом с хозяйкой. Он все время был настороже, но привычные звуки, такие как стрекот кузнечиков, свист коршунов и шуршание ящериц в траве, почти не отвлекали его. Беляна сорвала яблоко с одиноко растущей дикой яблони, попробовав, сморщилась и выплюнула кислятину.
– Какое же зеленое еще! – воскликнула девушка. Внезапно волк остановился и сердито зарычал. Он выгнул спину и оскалился, словно готовясь к прыжку.
– Кто здесь? – испуганно воскликнула Беляна, обращаясь именно к Утехаю. – Человек? – и что-то поняв по звуку его рычания, продолжила, – охотник? – снова переспросила она, не отрывая от волка глаз. – Человеческая самка? А-а, женщина… – задумчиво произнесла Беляна, наконец, догадавшись. – Тогда идем, только я никого не вижу.
Она сделала еще несколько шагов и огляделась – деревья, деревья, луг, обрыв, река и бесконечно голубое небо с белыми и черными точками – чайками и беркутами. Однако Утеша остался на месте, как вкопанный, и продолжал рычать.
– Вот чего… – и тут она не договорила, увидев прямо перед собой длинные женские волосы, ниспадающие с дерева.
На близлежащей сосне метрах в трех от земли полулежала – полусидела девушка. Каким-то странным образом, она разместилась среди сосновых сучьев. Голова ее была запрокинута назад, поэтому густые волосы, выбившиеся из косы, ужасно растрепались. Одной ногой и рукой она обхватила ствол дерева, а другая рука также безжизненно свисала вниз. Одета девица была плохо, в грязный мужской костюм. Такую одежду изредка надевали крестьянки, если собирались в лес по грибы – по ягоды. Кое-где штаны порвались от острых сосновых веток, а на рукаве рубахи запеклась кровь. Мужская шапка, очевидно упавшая с головы девушки, валялась тут же под сосной.
– Живая ли?! – воскликнула Беляна, подбегая к дереву. – Кажется, не дышит. Что она тут делает? – снова задала вопрос своему белому другу.
Тот, казалось бы, немного успокоился, видя бесстрашие хозяйки, но с интересом втягивал воздух ноздрями. В этот момент девушка заворочалась и издала жуткий истошный вопль:
– НЕЕЕТ!
Волк испуганно отпрыгнул и оскалился, Беляна вздрогнула, а стая белых чаек сорвалась с воды и пронзительно закричала.
Глава 1. Акулина
Акулина открыла глаза и тут же зажмурила их от яркого ослепляющего солнца, бьющего в окно светлицы.
«Видно нянька ещё спит», – подумала она.
Но откуда-то из-за двери уже вкусно запахло блинами и свежезаваренным чаем. Ах, как же Акулина любила вишневое варенье! Тут же вспомнив о вчерашнем, девушка прямо так и подскочила на кровати. Она откинула подушку, свалившуюся на пол, и схватила серебряный гребень, лежавший под ней. Ведь Рождественская ночь сменилась утром Рождества!
Поздно вечером, когда тяжелые веки уже обволакивал сон, Акулина вспомнила о надобности гадания, ведь наступал Сочельник. Она достала гребень из сундука, прошептав: «Суженый, ряженый приди ко мне», – и сунула его под подушку.
К огромному разочарованию, сейчас в нем торчало всего одно маленькое чёрно-белое перышко, видимо выбившееся из подушки. Акулина сердито отбросила гребень, покрутила перо в руке, как бы осматривая со всех сторон. И подумала: «За птицу, что ли, меня папенька отдаст?!».
Разочарованно выпустила проклятое перо на пол и вскочила с кровати. Аглая как раз вошла в горницу, чтобы позвать девушку завтракать. «Что снилось, хозяюшка?» – весело спросила девушка. – « Нынче сны вещие снятся, ночь то под Рождество была!»
– Снился мне то ли царевич, то ли князь и палаты каменные царские, – серьезно произнесла Акулина, не моргнув и глазом, так как на самом деле всю ночь ей снился лишь лес густой, где она плутала, в поисках хоть какой дороги домой.
– Ох, а мне, снился парень черноокий, да на коне скакал по полю он вороном – начала было Аглая, но Акулина недовольно прикрикнула на нее: «Где мои бусы жемчужные, что папенька подарил, куда ты их убрала, окаянная?»
Девушка напугалась, и, прижав руки к груди, воскликнула: «Не брала я их, сударыня, видно нянюшка переложила куда-то!».
Акулина открыла деревянный ларчик, стоявший на столе перед зеркалом, и стала оттуда доставать серьги, прикладывая к лицу. Она долго придирчиво примеряла каждую пару. Остановилась на серебряных с изумрудами, больно уж хорошо шли они к ее зелёным болотным глазам. Да и отражение в зеркале очень нравилось самой Акулине.
– Ступай, спущусь сейчас, – уже мягче произнесла она, махнув на служанку рукой.
Не было девушки красивее, чем Акулина в Свияжском уезде. Каждый на нее заглядывался, не раз отец ее – купец третьей гильдии думал, уж не продешевил ли он, может быть, и побогаче стоило зятя ему подыскать. Но разрывать помолвку не торопился. Дело в том, что дочь у него была единственная, горячо любимая, а родители жениха не торопили, согласились дождаться ее восемнадцатилетия, прежде чем свадьбу играть. Да и о зяте молва шла как о человеке трудолюбивом и небуйном. К тому же, отец жениха был купцом второй гильдии, о чем Иван Григорьевич только мечтать мог. В последнее время из-за неурожая в его хлебных лавках дела шли так себе. Но единственной дочери он ни в чем не отказывал – и сапожки новые, и шубка, и платья – все, о чем ни пожелала, все у нее тут же появлялось, как по волшебству. Вот только, мать Акулины умерла лет как семнадцать назад, потому за крошкой следила и воспитывала ее нянька – добрая, заботливая бездетная женщина. Кажется, она даже приходилась какой-то дальней родственницей семье Ивана Григорьевича, но настолько дальней, что про таких было принято говорить: «Седьмая вода на киселе!» Иван Григорьевич с тех пор так и остался вдовцом.
Хоть сам ещё был не стар, других детей не завел. Очень сильно любил он жену и тяжело перенес ее смерть в родах.
Пока Акулина росла и расцветала, слава о ней расходилась по всему уезду. К пятнадцати годам, уже много женихов успели к девице посвататься, но Иван Григорьевич всем отказ давал, мол, другому обещана. Да, и не понравился бы Акулине никто. Избалованной слишком росла девушка. Многие и боялись даже – ведь не просто откажет, а ещё и высмеет. Но с отцом, Акулинушка скромной была да ласковой. Ему даже жалко с любимой дочерью расставаться-то было.
Дом Ивана Григорьевича находился в самом центре единственной улицы, недалеко от церкви. С виду дом был самым обычным – деревянным, но зато двухэтажным. Резные ворота украшали вход во двор, лестница на второй этаж в жилые покои тоже находилась снаружи дома. На первом этаже располагались нежилые помещения и часть подсобных, а также комната для прислуги. Мельница Ивана Григорьевича была на другом конце деревни, а хлебные лавки, в основном, размещались в городе. По этому, да и по многим другим причинам, Иван Григорьевич вставал очень рано, часов в пять – шесть, в то время как Акулинушка могла отсыпаться хоть до обеда. А возвращался он уже затемно, особенно в пору сбора хлебных колосьев. За домом и хозяйством приглядывала еще одна их очень дальняя родственница, тоже бездетная пожилая женщина – тетка Марфа. Раньше Акулина хорошо с ней ладила, но последнее время они стали частенько ссориться.
– Не буду щи, – возмущалась порой девушка, бросая ложку со свисающей из нее серой капустой на белую скатерть. – Почему пирогов не испекли?
– Так Даша тесто с утра замесила – не подошло еще, – оправдывалась старуха.
– Вечно у вас не подошло, да не дошло! – еще суровее выговаривала Акулина, вставая из-за стола. – Сколько можно?
Но Марфа хорошо знала, что угодить Акулине было просто невозможно – характер ее портился день ото дня – то мед горький, то хлеб не пропеченный, то платье плохо постирано.
– Вот уйду я от вас, – как-то в сердцах все же высказала она девушке, но та и бровью не повела.
– И куда же? Куда же пойдешь, тетушка, семьи-то у тебя нет.
Однако жаловаться Ивану Григорьевичу Марфа никогда не решалась. Бесполезное дело это было – доченька-то у него единственная.
Глава 2. Иван Григорьевич
Больше всего на свете, Иван Григорьевич мечтал породниться с кем-то из купцов первой или второй гильдии. Для записи в государственный реестр купцом третьей гильдии было достаточно капитала в пятьсот рублей, но платить ежегодный налог в казну, последнее время, ему становилось все труднее и труднее. Два года уже неурожай просто преследовал их уезд. Даже поднятие цены на пуд зерна до тринадцати копеек не спасало.
«Вот, лесопильня – это, да, – раздумывал Иван Григорьевич, завидуя своему будущему свату Ивану Всеволодовичу. – С лесопильней не пропадешь – лес он был, есть и будет всегда. Вон его сколько – пили, не хочу!»
В тайне ото всех, Иван Григорьевич мечтал еще и о солодовне. Казалось бы, ему и с мельницами хватало хлопот, не обремененный большой семьей, купец давно привык отдавать делам всего себя. Погружаясь в заботы, он заполнял делами ту пустоту, что образовалась в его жизни после кончины горячо любимой жены. Финансовая помощь от Ивана Всеволодовича, его опыт и деловая хватка были бы как нельзя кстати. Ивану Григорьевичу казалось, что раз Иван Всеволодович купец второй гильдии, да и постарше, то помудрее в делах будет, авось, и подскажет чего. Иван Григорьевич даже подумывал и о каком-то совместном деле, например, винокурне. А там, и до второй гильдии – рукой подать, наверняка, Иван Всеволодович, будет рад помочь новому родственнику.
Даже дом Ивана Всеволодовича разительно отличался от дома Ивана Григорьевича. А ему не единожды довелось там побывать. Кованые, довольно тяжелые ворота со скрипом открывались двумя привратниками. Сам белокаменный дом был просто огромен. Хотя каменным был лишь первый этаж, второй – деревянный. На второй этаж вела лестница прямо с первого – внутри дома, а не как у Ивана Григорьевича – с улицы. Ее крутые ступеньки разительно отличались по высоте. Но Иван Всеволодович, несмотря на возраст, шустро, видимо по привычке, взбирался в хозяйские палаты. Особенно впечатляла палата для гостей – открывалась она нечасто – в особо торжественных случаях. То бишь по большим праздникам. Однако Иван Григорьевич успел побывать и там. Все убранство комнаты с ее расписными витражами окон, деревянными резными стульями и широким столом с изящной фарфоровой посудой сильно восхищало. Один только позолоченный заморский кувшин чего стоил. У самого Ивана Григорьевича не было в доме ни одного стула – только лавки да сундуки. А тут и скатерти кружевные, и коврики, и занавески всяческие. Что и говорить, страшно не хватало уюта его дому, а все потому, что не было опытной женской руки, которая навела бы там порядок да с толком бы все украсила.
По соседству с купеческим домом располагалось множество самых разных построек для хозяйственных нужд. Правда, на первом этаже все же было несколько комнат, и те отводились для хранения припасов и прислуги.
Еще более поразила Ивана Григорьевича – конюшня. Она тоже была двухэтажная! На первом этаже, конечно же, держали лошадей. Ну, а на втором, видимо, все необходимое для их содержания, включая конюхов. Впрочем, Ивану Григорьевичу еще не удосуживалось туда подняться. Зимой, когда река хорошенько промерзала, на ней устраивали состязания – катания на санях. Будучи моложе, Иван Всеволодович с удовольствием участвовал в таком веселье, теперь же этим увлекались по большей части сыновья.
Иван Григорьевич не успел пересчитать всех лошадей в конюшне будущего свата – тут были и вороные, и гнедые, буланые, пегие и рыжей масти кобыла, но любимцем Ивана Всеволодовича был белый конь Добрыня в серых яблоках. Прозвал он его так за свой покладистый ласковый и неретивый нрав. Сам будущий сват очень хотел приобрести еще и породистого арабского скакуна просто для красоты и удовлетворения собственного тщеславия. Иван Григорьевич тоже любил лошадей, но сейчас держал только четырех. И это, конечно, вызывало определенную пусть белую, но зависть.
А какой сад был у Ивана Всеволодовича! Ивана Григорьевича просто поражало такое обилие фруктовых деревьев. И вишни, и яблони, смородина, малина, рябина и даже крыжовник. Особенно хороши казались соседские яблоки, крупные, наливные.
По мнению Ивана Григорьевича, дом купца второй гильдии просто утопал в роскоши и изобилии. Одним словом, во всем уступал он своему давнему приятелю. Ивану Григорьевичу даже было стыдно вспоминать покосившееся и немного подгнившее крыльцо собственного дома.
«Надо будет заставить Прохора с Алешкой починить», – в очередной раз, вспомнив, подумал он.
Размышляя обо всем этом, Иван Григорьевич всегда нервно теребил густую рыжеватую бороду и тяжело вздыхал: «Акулина!»
Дочь он любил больше всего на свете. Против ее воли, он бы точно не решился на это брачное дело, а характер у Акулины становился все более и более не сговорчивым.
«Авось, все наладится, – думал изредка купец, – не для себя же я все это затеваю».
