Доктор Постников. Лекарь Аптекарского приказа
Владимир Сназин
Это первая книга трилогии о первом русском докторе, получившем диплом врача европейского образца. В истории Российского государства это первая книга о студентах допетровского времени. Какими они были, где и чему учились, читатель узнает, прочтя увлекательную историю о непростой судьбе Петра Постникова, сына дьяка Посольского приказа, который благодаря своему таланту и упорству, первым в средневековой России выучился на врача и блестяще сдал экзамен.
Доктор Постников
Лекарь Аптекарского приказа
Владимир Сназин
© Владимир Сназин, 2024
ISBN 978-5-0062-6090-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть первая
Предисловие автора
Идея написать роман о первом русском докторе возникла у меня совершенно случайно.
Один из моих пациентов, которого много лет мучили боли в пояснице, однажды спросил меня:
– Доктор, а нет ли в вашем арсенале рецепта какого-нибудь старинного лекарства, которое бы сразу избавило меня от болей в спине? Ведь наверняка лет триста назад, когда не было ни таблеток, ни физиотерапии, эту зловредную болезнь чем-то все-таки лечили? Были, наверное, какие-то кудесники – самоучки, которые избавляли народ от такой напасти. Может, древние доктора натирали больному поясницу какими-то особыми бальзамами или настоями, а потом загоняли его в баню?
Я сказал, что не знаю ни одного старинного рецепта, но пообещал посмотреть в своих медицинских справочниках и поискать в интернете.
В тот же вечер я пересмотрел все свои медицинские книги, благо их было не так много, и, ничего не найдя, ближе к ночи сел за компьютер. Задал в поисковике запрос: «Как и чем в Средневековье лечили радикулит» в надежде на то, что интернет сразу мне выдаст все рецепты прошлого о лечении этой болезни у наших пращуров. Однако экран пестрил современными рекомендациями: втирать в больное место вольтарен, индометацин, есть горстями таблетки и смазывать кожу разбавленным димексидом. На следующих страницах появилась информация о средневековых методах лечения одержимых нечистой силой и способах изгнания из их тела бесов, применяя шарлатанские снадобья и вешая на одержимого различные амулеты. А еще о том, как банщики-цирюльники без анестезии вправляли вывернутые пыткой суставы, и что от всех болезней самое лучшее средство – это кровопускание. Отдельно шла информация о лечении катаракты, где предлагалось ланцетом сделать разрез в роговице и пальцем выдавить мутный хрусталик в заднюю камеру…
При дальнейшем поиске я нашел единственную статью, в которой рассказывалось, как в древнем Египте лечили прострел – так назывался в старину радикулит. Просто натирали больное место чесноком и ждали выздоровления. Честно признаться, я был огорошен: две с половиной тысячи лет назад больное место натирали чесноком, а сегодня, в двадцать первом веке, в веке совершенной цивилизации больное место так же натирают, но только раствором по имени «Димексид» – жидкостью с запахом чеснока! И куда мы продвинулись?
Нажав кнопку дальше, я наткнулся на статью в Википедии, посвященную Евгению Францевичу Шмурло (1853—1934), одному из крупнейших историков России начала двадцатого века. Среди его книг по истории России оказалась книга, а скорее всего брошюра о каком-то русском докторе. Книга называлась «П. В. Постников. Несколько данных для его биографии», Юрьев, 1894 год. Я заинтересовался и нашел ее в интернете. Из его книги я узнал, что Петр Постников, жил во второй половине семнадцатого века и учился в Падуанском университете, став первым русским доктором, получившим европейский диплом.
Естественно, я не мог отказать себе в удовольствии узнать об этом докторе больше. Я забыл о радикулите своего пациента, и с головой погрузился в чтение.
Не буду читателя погружать во все тонкости этого произведения, скажу лишь одно: по информации Е. Шмурло, Петр Постников в 1692 году с подорожной за подписью царей Петра и Ивана в сопровождении Смоленского воеводы Ивана Головина был отправлен в город Падую для изучения в тамошнем университете медицины. В книге было много подробностей о его учебе в университете, но как пишет сам автор, сведения о Постникове недостаточны: «они обрывочны, не полны и порой не верны». Отсутствует информация, где и какое образование он получил на родине.
Просматривая в книге Е. Шмурло сноски, я вдруг обнаружил ссылки на другие источники, и в частности на работы ординарного профессора Варшавского университета Д. Цветаева и ординарного профессора Казанского университета Н. Загоскина. В их книгах: «Медики в Московской России и первый русский доктор» (Д. Цветаев, Варшава, 1896) и «Врачи и врачебное дело в старинной России» (Н. Загоскин. Казань, 1891) я нашел дополнительные сведения о Петре Постникове. Узнал, что он родился в Москве в 1666 году в семье дьяка Посольского приказа. Первое, начальное обучение он получил дома у приставленного к нему дядьки (холопа).
Но никаких данных о его дальнейшем образовании не было. И только в 1687 году фамилия Постникова появляется в списках Славяно-греко-латинской академии, которую в 1687 году в Заиконоспасском монастыре основали греки – братья Лихуды. Своих учеников они обучали только греческому языку, риторике и физике. Где и у кого изучал латинский язык Петр Постников, остается неизвестным, потому что до 1701 года церковь запрещала братьям Лихудам преподавать латынь в академии.
В одной из глав своей книги Д. Цветаев задается вопросом: как могло так случиться, что при отсутствии в тогдашней России системного образования Постников, проучившись в Падуанском университете всего два года, блестяще сдает экзамен и получает ученую степень доктора медицины и философии. И сам же дает ответ: «Постников – несомненно – еще до своего выезда за границу получил лучшее тогда в Москве научно-школьное образование, и подготовление потом из него доктора медицины и философии…».
Это может свидетельствовать только о том, что либо документация велась из рук вон плохо, либо многие архивные документы были уничтожены частыми московскими пожарами.
Я пересмотрел большое количество исторической литературы, в частности: письменные свидетельства иностранцев (записки, дневники, донесения, заметки и др.), составленные на основании собственных наблюдений, побывавших в те далекие времена в русских землях, но так и не нашел документального подтверждения получения Постниковым достаточного образования на родине для обучения в Европейском университете.
Поэтому, дорогой читатель, позволь мне в моей книге «Доктор Постников», по своему усмотрению восполнить пробелы в сведениях о его образовании до поступления в Падуанский университет.
Поскольку я сделал героем своего романа реальное историческое лицо, о котором до наших дней дошли весьма скудные сведения, но и тех, что дошли, достаточно, чтобы понять, насколько необыкновенно интересным был этот человек, то мне, естественно пришлось многое додумывать. При этом я старался художественный вымысел максимально приблизить к реалиям той эпохи, чтобы читатель получил по возможности достоверное представление о конкретном времени, и о людях, которые тогда жили, и – главное – о медицине того времени, и где и как будущие доктора ее изучали.
Удалось мне это или нет, судить вам. Итак, я начинаю свой рассказ.
Глава первая. Пробуждение
Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов,
Вы книгу Матери-природы,
Читали ясно, без очков!..
Ф. Тютчев
Покои Петра находились на втором этаже, как раз около лестницы, от которой его комнату отделяла не очень толстая дощатая стена. Обычно не частая ходьба прислуги на второй этаж не беспокоила крепкий сон Петра, чаще всего он сам просыпался до первых петухов. Но сегодня особенно сильный шум разбудил его. Он проснулся от того, что кто-то, сотрясая весь дом, с грохотом скатился вниз по лестнице. И тут же с улицы послышался низкий хрипловатый голос Глашки – дворовой девки.
– В баню давай неси, в баню! Нужно еще столько же! – кричала она кому-то, и было слышно, как ее лапти шлепали по талому снегу, удаляясь от дома.
«Господи, – не открывая глаз, подумал он, – солнце только встало, а они спозаранку грохают, визжат и орут на весь двор. Ну что там еще случилось, ведь маменька уже родила, чего орать-то», – и он натянул одеяло по самые глаза. За окном, кроме холопьего крика, раздавались переливчатые трели веселого дрозда, возвестившего о приходе весны, и глухой стук падающих капель от подтаявшего на крыше снега о бревна, лежащие под его окном. Солнце, пробившись сквозь толстую и мутную слюду окна, широкими расплывчатыми тенями играло на его веках.
Снова послышался зычный голос Глашки.
«Ну вот, опять заорала!» – прошептал Петр. Он выгнулся и потянулся всем телом, чуть выпростав ногу из-под одеяла, чтобы узнать холодно в комнате или нет. Кожа сразу покрылась мурашками. «Холодно», – подумал он, и втянул ногу под одеяло, съежился калачиком, и зарылся в длиннополую холщевую рубаху, в которой спал. Наконец солнечные блики так защекотали веки, что пришлось открыть глаза.
Спать больше не хотелось, но и вставать особого желания не было. Петр чувствовал себя свежим и отдохнувшим, он бы с удовольствием сейчас побегал наперегонки со своими сверстниками до Всесвятской церкви и обратно. Они всегда так делали, чтобы сбросить юношескую необузданную энергию. А если эта энергия еще оставалась, то, чуть отдохнув в переулках меж боярских дворов, играли в чехарду, после которой уже окончательно выдыхались, и ни на что другое сил уже не хватало.
Понежась еще некоторое время в постели, Петр откинул одеяло, опустил укутанные длинной рубахой ноги на пол и сел. Ежась от утренней прохлады, лениво потянулся, кулаками протер заспанные глаза, встал и привычным движением рук откинул со лба назад длинные рыжеватые кудри.
– Ой! – воскликнул он. – Что это? – И дотронулся рукой до лба. – Ого, шишка, да еще какая! И болючая.
Он снова сел на кровать и стал ощупывать больное место, пытаясь вспомнить, откуда эта шишка могла образоваться. Действительно, справа на лбу, прямо над глазом прощупывался болезненный волдырь. Петр осторожно погладил опухлость пальцами, потревоженный ушиб заныл. В памяти всплыл вчерашний день.
«Лошадь! – вспомнил он. – Ну да, я же вчера, когда бежал в школу, попал под лошадь. Но как же это меня угораздило?» Он снова с опаской потрогал больное место, и попытался вспомнить подробности.
Несколькими днями ранее высочайшей милостью царя Федора Алексеевича он, Петр Постников, пятнадцатилетний отрок, сын дьяка Посольского приказа, был поверстан в лекарскую школу Аптекарского приказа и уже вчера должен был предстать перед ее ректором. Петр не знал, в чем состояло тамошнее обучение, и на всякий случай собрал в свою ученическую сумку все те учебные принадлежности, которые всегда носил с собой, когда обучался на толмача при Посольском приказе в классе подьячего Солодухина, – деревянные церы, писалы, лопаточки, восковой кулек и другие предметы для письма.
Уже на выходе, в сенях, от пробегавшей мимо Глашки он узнал, что у его матушки Марфы Антуфьевны начались роды. Петр знал, что маменька на сносях, но не предполагал, что роды могут начаться вот так неожиданно. Перекинув сумку через плечо, он вышел на улицу и остановился у ворот, чтобы немного поиграть с двумя своими любимцами – огромными испанскими молоссами, охранявшими их усадьбу. Несмотря на внушительные размеры, мощную мускулатуру и железные челюсти, эти собаки с хозяевами вели себя как щенки. Стоило только Петру к ним подойти, оба пса, как по команде, опрокинулись на спину и стали лениво и неуклюже сучить лапами в воздухе. Петр трепал их огромные, с висячими брылами, бесформенные морды, а собаки от удовольствия гортанно урчали.
Неожиданно Петр услышал взволнованно-нетерпеливый голос отца, звавшего его. Он вернулся и поднялся в рабочую комнату родителя.
– Звал тятенька? – кланяясь в пояс, спросил он.
– Да, – ответил Василий Тимофеевич и рукой подозвал сына. – Ты, Петя, уже, наверное, знаешь, что у Марфы Антуфьевны, твоей матушки, начались роды?
– Да, Глашка мне сказала.
– Тут такое дело, Петруша… Ты ведь, знаком с Украинцевым Емельян Игнатичем, не так ли?
– Да, я видел его несколько раз в Посольском приказе.
– Меньше чем через час я с Емельян Игнатичем неотложно должен выехать в Левобережную Украину – по государственным делам….А тут, вишь, такое… – Василий Тимофеевич нервно сцепил пальцы рук и закусил нижнюю губу, отчего его широкая и ровная борода лопатой слегка поднялась кверху. Несколько мгновений он о чем-то судорожно думал.
– Вот что, Петя, беги сейчас перво-наперво в Посольский приказ, разыщи Емельян Игнатича – кланяйся ему обязательно три раза в ноги! Скажешь: так, мол, и так, Емельян Игнатич, мамка, мол, рожает, батюшка никак не может ее оставить.… Как только все разрешится, скажи, я догоню его в дороге. Запомнил?
– Да, тятенька.
– Ну, беги с Богом! – И Василий Тимофеевич осенил крестным знаменем уходящего сына.
Петр спешно выскочил из ворот усадьбы на Евпловку и направился в сторону Лубянки. Солнце только взошло, и его косые лучи едва осветили купола ближайших церквей. Улица к этому времени уже наполнилась народом и повозками торговых людей, которые спешили на торг в Китай-город. Благовет, раздававшийся со всех домовых и городских колоколен, призывали верующих к заутрене.
Чтобы скорее исполнить поручение отца и не опоздать в школу, Петр решил пробежаться. Подхватив правой рукой полы своей суконной ферязи, а левой придерживая сумку, висевшую через плечо, он, со всей своей юношеской прыти, радуясь наступившей весне и ласковому солнышку, побежал, обгоняя повозки и пеший люд.
Он знал, что на Лубянской площади при въезде в Никольские и Ильинские ворота Китай-города, всегда была толчея. Приезжие купцы, торговцы с повозками и лоточники спешили быстрее пройти таможенных дозорщиков и въехать в Посад, чтобы первыми начать торговлю и ухватить утренний куш. Поэтому, чтобы не задерживаться в заторах, Петр предполагал по Евпловке добежать до площади Варварских ворот, а от них по улице выйти к Спасским воротам Кремля, за которыми и располагался справа от колокольни Ивана Великого Посольский приказ. Он бежал, перепрыгивая через лужи, и старался не наступать на скользкие ледышки и оттаявшую землю.
Вдруг в его голове мелькнула озорная мысль: «А что если представить, что дорога – это шахматная доска, а повозки и люди на ней – фигуры».
Первый ход – пешкой. Петр собрался и… прыгнул. Хлоп – и вот твердый островок, не тронутый солнцем. «Есть!» – Петр от радости подпрыгнул и вскинул руки вверх, отчего полы его длинной ферязи упали в снежную кашу. Стряхнув с них налипшую грязь, он уже продумывал следующий ход. Судя по расположению ледяных островков на дороге, это должен быть ход конем. Юноша подобрал полы еще выше, глубоко вдохнул, присел, сжался в пружину и, оттолкнувшись от широкой льдинки, снова прыгнул.
«Прыг-скок, скок и в бок, раз, два! – сосчитал он, опускаясь опять на твердый участок. – «Отлично!» – похвалил он сам себя. Теперь Петр вознамерился пустить вход ферзя: – О, эта фигура в игре самая сильная! – Измерив приблизительно расстояние до следующего твердого островка, юноша подумал: – «Далеко. Не меньше двух саженей, – но решил: – Справлюсь!».
Он подобрал почти до подмышек свою ферязь и, плотно прижав локтями к животу сумку, разбежался и прыгнул…
Но провидению было угодно остановить прыткого юнца. Только он успел оттолкнуться от земли, как в следующее мгновение в слепящих лучах апрельского солнца заметил, как из соседнего проулка, прикрытого высоким дубовым тыном, вывернула на полном ходу одноколка, запряженная гнедым скакуном. Люди, оказавшиеся рядом, боясь быть раздавленными разгоряченной лошадью, шарахались от нее в стороны и прижимались к забору. Расстояние между Петром и скакуном быстро сокращалось. Столкновение было неминуемо. Но возница, заметив бегущего навстречу юношу, с силой натянул поводья и в последний момент поставил коня на дыбы. Конь как скала застыл в воздухе и в следующий миг неистово заржал, зафыркал и задрыгал передними копытами. Казалось, что вот-вот огромное животное опустит их на его голову. Но тут ноги Петра, едва коснувшись подтаявшей земли, заскользили, он потерял равновесие, ударился лбом о клещи хомута, упал на спину и закатился под коня. Из его глаз брызнули искры, солнце потускнело, небо перевернулось, и он, теряя сознание, провалился в бездну.
Сколько он находился в этом состоянии, Петр не помнил. Лиц тех, кто оказывал ему помощь, не видел. Он даже не знал, кто его привез домой и кто уложил в постель, но язык, на котором разговаривали рядом, несмотря на шум в ушах, запомнил – говорили по-немецки. Весь остаток дня и всю ночь Петр проспал, не шелохнувшись. И сон действительно полностью восстановил его силы – лишь шишка на лбу напоминала ему о вчерашнем происшествии.
«Вот оказывается, что со мной вчера произошло». Продолжая поглаживать ушиб, подумал Петр. Он встал, подошел к окну и выставил раму. Поток свежего воздуха наполнил комнату весенней прохладой. Больное место на лбу приятно холодило. Он несколько раз полной грудью вздохнул пахнущий талым снегом и весной апрельский воздух и выглянул в окно. Глашка по-прежнему, словно челнок, носилась по двору и раздавала указания Миколе. В ответ холоп беззлобно огрызался, но все-таки помогал заботливой девке.
Петр не обращал никакого внимания на перепалку батюшкиных холопов. Он как зачарованный смотрел на золотистые солнечные лучи, которые на ветвях раскидистого дуба, росшего в их саду, играли друг с другом в прятки, и улыбался. Насладившись прелестью весны и послушав пение птиц и, не вставляя раму в окно, спустился в сени.
Деревянным ковшиком он разбил тонкую корку льда в кадке, зачерпнул ледяную воду, вышел на крыльцо, сполоснул лицо и прополоскал рот. Затем поднялся на второй этаж, зашел в крестовую комнату, опустился на колени перед образами, трижды перекрестился на иконостас и, отбивая поклоны, прочел молитву мытаря.
Когда он вернулся в свою комнату, у дверей его уже ожидал холоп Микола c хлопчатобумажным кафтаном в руках. Ферязь Петра, еще мокрая после вчерашней стирки, висела в сенях. Он вообще любил носить кафтан, особенно с удовольствием надевал его зимой вместо охабня. Кафтан, хоть и не такой теплый, был удобным, легким и не стеснял движений, а из-за своего серого цвета был практичным в носке.
Микола, здоровый, крепкий парень лет двадцати пяти, по рождению дворянин, остался без гроша после того, как его родитель промотал все нажитое имущество и, чтобы не подохнуть, по его собственному выражению, с голоду в какой-нибудь придорожной канаве, по жилой записи, за прокорм, продал себя дьяку Василию Постникову в пожизненные холопы. В доме Постниковых Микола появился, когда Петру было еще только семь годков. Хозяйский сынишка ему очень понравился, и он всем сердцем привязался к мальчику. Новый дядька во всем потакал малышу, везде брал его с собой. Однажды в Масленицу на пустыре за Китайгородской стеной проходили кулачные бои. Одним из участников этих боев был Микола, а так как он иногда на самой усадьбе обучал этому народному искусству маленького барчонка, то и решил взять его с собой – пусть, мол, малыш посмотрит, как выглядит настоящий кулачный бой. Конец боев был печальный. Микола ушел оттуда едва живой, но довольный, потому что его противника унесли с поля на руках. Но, когда об этом узнал Василий Тимофеевич, наказание было суровым и последовало незамедлительно. За то, что без разрешения водил хозяйского сына смотреть запрещенные царевым указом игрища и подверг ребенка опасности, холоп получил двадцать пять ударов батогами. Почти неделю Микола пластом пролежал в подклети. И все это время маленький Петр ухаживал за своим любимым наставником, прикладывая к разорванной ивовыми прутами спине разные травы, о которых ему говорил Микола.
– Будь здрав, Петруня, – приветствуя низким поклоном хозяйского сына, сказал Микола. – Как почивал?
– И ты будь здрав, Микола, – отвечал Петр добродушно, входя в горницу.
– Хвала тебе, добре спал. А что это Глашка с утра орет как резаная, случилось что?
– Да нет, – ухмыльнулся в кулак Микола, – торопила меня, чтоб я быстрее дров натаскал в баню да чтоб еще сеном матрас набил. Ну что с нее взять? Дура, она и есть дура. Чево тут делов-то. – Микола расправил кафтан, чтобы Петру было удобно его надевать. – Я уже все для твоей матушки заранее приготовил, а эта глупая баба простоволосая… – Эх! – махнул он рукой.
– Да, кстати, а что матушка? – перебил Миколу Петр, поправляя на плечах кафтан. – Как она себя чувствует?
– Бог милостив, – перекрестившись, ответил слуга. – Мальчонком наша боярыня разрешилась. Братик у тебя народился, Петруня.
– Что ты говоришь?! – восторженно воскликнул Петр. – Здоров ли братец-то?
– Бог милостив, – улыбаясь, повторил Микола. – Я сам не видал, но Глашка, стерва, сказывает, добрый хлопец, все кричит, чего-то просит…
