О. Сэ.Ми. "По звёздам прямо не ходят. Части 1-2 под редакцией и с иллюстрациями автора"

По звёздам прямо не ходят. Части 1-2 под редакцией и с иллюстрациями автора
О. Сэ.Ми.

Когда нет целостности и неясен смысл – предстоит Путь. Придется вскрыть старые раны и обрести новые шрамы, чтобы по-настоящему изучить себя и все грани мира. Но готов ли ты принять правду? Возможно, главный твой враг и лучшие друзья всегда были внутри тебя? Эта книга о многогранности личности и тяжелой дороге к познанию самого себя. О том, что больнее всего ранят близкие люди. И нет ничего важнее правды, принятия и самой жизни.

О. Сэ.Ми.

По звёздам прямо не ходят. Части 1-2 под редакцией и с иллюстрациями автора

От автора

Эта книга для тех, кто нормально относится к мату и ищет себя, но при этом понятия не имеет, куда идти и что делать. О сквозном одиночестве и попытках найти счастье.

Это даже скорее не книга, а идея книги, сценария, фильма или игры. Я пишу кусками и не уверена, что смогу качественно доделать всё. Граммар-наци убьются читать это, а на редактуру я вряд ли буду её отдавать.

Поскольку я мастер не оправдывать возложенные на меня ожидания, то практически гарантирую – чем выше они, тем больше я вас разочарую. А мне и так очково, что просто пиздец, поэтому предлагаю не усугублять.

В 2021 году меня занесло на форум «Проявись 2.0» Александры Митрошиной, где гостем-сюрпризом оказалась Элизабет Гилберт, – писательница, чья книга очень отозвалась мне в своё время. И я была в числе немногих, на чьи вопросы она ответила. Лиз говорила тогда много по-настоящему добрых и нужных слов всем, кто рискует творить и пробовать что-то новое в первый раз. Тогда я услышала от неё именно то, что мне было нужно: каждый имеет право на историю, которую хочет рассказать. «Я не могу обещать, что мир вас примет. Ине могу обещать, что вы всем понравитесь. Но одну вещь я точно обещаю, исходя из собственного опыта, – жизнь изменится, когда начнёте творить свою историю. И вы уже не будете тем человеком, которым были в начале пути. И мне очень интересно узнать – кем вы станете в конце своей истории. Кем я буду в конце своей книги, когда она закончится?»

А ещё она сказала, что страх никуда не уйдёт, и это чертовски верно.

В своих несбывшихся мечтах я представляла, что живу в возрождённом тысячелетнем поместье-отеле Рескьо в Умбрии[1 - Регион в центральной Италии. Прим. ред.] и пишу книгу на ноутбуке, созданном на основе печатной машинки Valentine 1969 года. А когда узнала, что друзья подарили Харпер Ли[2 - Американская писательница, автор романа «Убить пересмешника». Прим. ред.] оплаченный годовой отпуск, чтобы она написала всё, что захочет, – я стала мечтать о таком же подарке и больше думать ни о чём не могла. Действительность и необходимость оплачивать кредиты, быстро вернули меня обратно в реальность. Нужно работать, чтобы как-то жить.

И я решила делать то, что могу.

Сейчас у меня денег на месяц. А еще куча исписанных тетрадок и записей в телефоне, 2000 похеренных заметок при принудительной смене пароля и 2900 вовремя заархивированных на почте. И до сих пор нет финала, с которого все нормальные люди начинают.

Я бы и рада была ничего этого не хотеть и не делать, но просто по-другому не могу. Пусть будет так, как будет. Спасибо, что читаете.

    Ваша О.Сэ. Ми.

Спасибо Тате Феодориди, Таше Пранокано, Марине Критской и дневнику Лизы Измайловой, Зеленцову С. Н. И Элизабет Гилберт, моей фее-крёстной, которая об этом не имеет ни малейшего представления. Она и те её слова, свет глаз, улыбка и то, с какой любовью, заботой и нежностью ко всем нам она говорила, – навсегда в моём сердце.

Спасибо моему мужу, который оставался со мной все эти годы, когда меня беспощадно ломало и кидало, и просто делал то, что должен делать. И моей дочери, которую я просто люблю, а также художнику обложки, созданной по моему эскизу.

Ну и, конечно, всё написанное является полностью вымыслом автора.

«…смеясь, кто-то назвал меня артистической натурой без талантов, я никогда не стала бы великой, а маленькой – это тоже не моя роль[3 - Из Дневника Лизы Измайловой, вологодской гимназистки. Прим. авт.]».

Книга 1

Лёли смотрел в окно.

Там были серые тополя на фоне такого же неба. Тут – зелёные листья бамбука, пуансеттии, орхидеи, мяты и лимона.

Если прищуриться и немного отойти в сторону, чтобы сочный лист закрывал слепящий фонарь, – вполне себе вид на Центральный парк Нью-Йорка.

Триктрак.

* * *

Он проснулся в каком-то пустом помещении. Постепенно гул в ушах свёлся в тишину, а расплывчатые пятна – в предметы. Никакого понимания кто он, где, почему и что собирается делать.

«Что ж. Будем разбираться по ходу пьесы», – подумалось, словно кем-то другим.

«Что у нас тут?». Рассеянный полусумрак, столы, стулья, деревянная лакированная стойка, в углу массивные бархатные диваны с ворохом сваленных одеял и подушек. Когда-то здесь было людно, судя по добротности. Поблёкшие выцветшие стены, мутное зеркало в витой барочной раме. Надо осмотреться и принюхаться.

«Та-ак, а вот это уже интересно», – из серо-коричневого капюшона торчало одно рыжее лисье ухо с хрустальной серьгой со звёздами, а второе – скорее волчье, чёрно-серое. Как только он попытался бросить взгляд в зеркало, чтобы увидеть своё лицо, тут же верхнюю часть закрыло геометрией пространства времени, тетраэдрической матрицей, образующей бесконечные скалярные уровни кубооктаэдров. «Дерево жизни идеально отображает решётку 64 тетраэдров, где 64 – это наименьшее количество тетраэдров, необходимое для того, чтобы начал формироваться этот фрактальный узор из двух уровней кубооктаэдров на планковском субквантовом масштабе крошечных сферических осцилляторов[4 - Бакминстер Фуллер – векторное равновесие. Нассим Харамейн – пространство-время. Анимация из фильма Black Whole. Прим. авт.]», – ухмыльнулся он.

«Это что за прямое включение сейчас было?!» – сам подумал и завис.

Внезапно дико захотелось спать. Оглянувшись в поиске места, где можно удобно и безопасно устроиться, заметил дверцу шкафа-холодильника. Там, среди прочего, нашлась печёночная котлета, а на столе лежала открытая пачка с хлебцами, рядом с ними остывал чайник.

Перекусив, Лёли с носом забрался в ворох подушек и одеял и начал проваливаться в сон. Это всё срочно нужно было переварить и переспать. Мутило. То ли его, то ли пространство. Кругом какая-то расстроенная зыбь. Всё одновременно и есть, и нет, было и не было, но пока будет.

В лесу стальных нарциссов

В небо вздымались стволы огромных нарциссов, гордо неся белые купола маковок. Внизу, под задымлённой сеткой, воняло гнилью болот, и слышно было, как с причмокиванием чавкали присоски-пиявки. Вверху парили, искрясь и сверкая коронами и крыльями стрекозы. Живущим на листьях их жизнь и они сами казались идеально прекрасными.

– Опять улетел?! – раздалось звоном в ушах рявканье матери – смотри, дозадираешь голову вверх, свалишься вниз в болото и будешь кормом для пиявок и корневищ. У нас на листьях работать принято, а не в облаках витать. Ууу, лисья порода.

Серая злая волчья морда женщины осклабилась, лязгнув зубами. Нестерпимо заныли глазницы от впившихся осколков оправы очков. Все верно, кроме неё он никому не был нужен. Кто ещё, кроме матери, правду скажет. А она вон всю жизнь на него положила, чтоб на лапы поставить, и сама пахала с утра до вечера в листовом цеху, управляла станками и толпой тупых бездельников.

Несладко ей пришлось, много разных историй она рассказывала о своей жизни, но почти ничего об отце, деде и других родственниках. Он никогда не знал, что и когда от неё ожидать. Почти всегда он продумывал несколько вариантов развития разговора, возможных вопросов и ответов, но никогда не угадывал. Мать всегда виртуозно обыгрывала его в этой игре.

«Две несчастных сиротинки побежали по тропинке» – говорили они и тащили санки с ворохом капустных кочанов по ночному полю. Вокруг где-то горели огни. «А вот жили б мы в этом доме, – сейчас бы уже пришли», – хохотали они и валились в сугробы вслед за санками и разлетевшимися кочанами.

Он всегда дико боялся ночи – из неё лезли бесконечные страхи – поэтому прибегал к матери с подушкой и забивался в угол, знал – не выгонит. Она тяжело вздыхала, но не ругала. «А расскажи про блямблямчиков и цюрепопиков», – просил он и проваливался в сон.

Об отце он мало что помнил, тот приходил пару раз. Красивый, смешливый, он рисовал червяка, пролезающего через бритву, и мишку, лезущего на дерево. Лёли тоже рисовал.

– Смотри, – говорил он отцу, – сейчас я нарисую тебе за минуту «Последний день Помпеи[5 - Картина К. Брюллова. Прим. авт.]». Несколько квадратов зданий, кругов-голов и луч, пронзающий небо.

– Оп-па, готово!

– Ого! – воскликнул папа и уважительно взглянул – и правда, меньше минуты!

В школе он всем говорил, что его папа умер, разбился. Рисовал на скалах и когда стал отходить, увлекся пейзажем и картиной, оступился и упал со скалы. Тело так и не нашли.

Быть таким, как все с детства не умел[6 - Киш «Прыгну со скалы». Прим. авт.]. Он часто подбивал на шалости одноклассников и товарищей в детских лагерях, куда его постоянно ссылали на каникулы, но почти всегда все сходило ему с рук. Да и ничего особенно плохого они, в общем-то, и не делали.

Впервые он пересёкся со стрекозами там, где слушали музыку и танцевали. Они выделялись, были другие. Это был «возраст полуфабрикатов» – когда ещё до конца не ясно, что из кого может вырасти, но некоторые данные слепили так, что впору было отводить глаза. Он не отводил, а наоборот, склонял голову набок (была у него такая привычка, чуть клонить левое ухо) и молча смотрел. Его времяпрепровождение тогда было таким, о котором позже Сиа написала Chandelier – тусовки, наряды, танцы на барных стойках. Понедельник, вторник и среду вроде ничего не было, а четверг и пятница-суббота-воскресенье как один день. Мать рычала, но ничего поделать не могла. Днём он учился и работал, а ночью летал и сверкал.

Он никогда не чувствовал, что его место тут, на листьях, между тем миром и этим. Здесь в те странные времена можно было всё, ну или почти всё. О нём ходили истории одна невероятнее другой, потому, наверное, что он умел быть своим почти в любой компании, любил веселиться, обходясь без алкогольной зависимости и наркоты.

Музыка и танцы, снова танцы и музыка. И люди, – разные, необычные и особенные, – он всё время их искал и так и не находил. Все по сути оказывались обманками, чуть копни поглубже и поближе посмотри. Но Лёли не сдавался. Он искал. Своих. Тех, с которыми можно было соприкоснуться не одной стороной фрагмента пазла.

С кем-то легко было сорваться с места, веселиться и тусить, с другими можно было помогать, философствовать и грустить. Кто-то рассказывал ему о литературе, другие о математике, мозге или искусстве. Но ни с одним или одной из них нельзя было совместить всё, все интересы или хотя бы несколько. Лёли искал. И не находил. Поэтому в своих поисках он забирался всё дальше и дальше.

Однажды он встретил старого одинокого волка по имени Каскыр. Силища у него была по-настоящему волчья, матёрая. Немногие осмеливались не то что подойти к нему и заговорить, а просто кинуть взгляд в его сторону, – разорвёт. Лёли тогда прилетел с какой-то очередной ночной гулянки, весь взъерошенный, и сбивчиво взахлёб рассказывал кому-то о том, что вчера буквально читал «Куклу» Болеслава Пруса и видел своими глазами ровно то же самое в жизни. И как забавно, что всё вновь и вновь повторяется. Каскыр усмехнулся, окликнул его и пригласил за свой стол.

– Нечасто в наше время встретишь юношу, знающего Пруса, – произнес волк. И они, зацепившись языками, проболтали до утра. Давно это было, о многом важном и не очень они говорили тогда. Однажды разговор с Каскыром шёл особенно тяжело, но к утру тона речи немного оживились. – –Знаешь, – сказал ему Каскыр через пару дней, – тогда я держал в лапах пистолет и хотел спустить курок. Но пришёл ты, и как-то отлегло.

А потом Каскыр пропал. И спустя много лет Лёли получил от друга Каскыра письмо, из которого узнал, что волк умер.

Дворец Ели

Все старики всегда хвалят прошлое, все юнцы – мечтают о будущем, а взрослые вкалывают здесь и сейчас в настоящем. Он не хотел ни один из этих вариантов. Ему нужен был свой путь. Лёли и рад бы был встретить наставника и проводника, кто бы взял егоза руку, со всем и всеми познакомил, рассказал, что, где и как. Да хотя бы, блядь, объяснил, что тут, нахер, происходит, и к чему всё движется. Ну нихера же непонятно, ей ж богу! Но то ли не свезло, и они ходили разными путями, то ли такого проводника просто не существовало. И четыре вечности, помноженные на четыре мира, отнюдь не подтверждали обратное.

«Ты не построил на земле безумно дивный чудный город», – пел Павел Кашин. Снова, как всегда внезапно и неожиданно, в голове пронеслись мысли о Ели. Что их вызывает, Лёли никогда не мог предугадать. Слава Богу, со временем это происходило всё реже и реже, но всё так же порой он нутром чуял приближение воронки, затягивающей в бездну-пропасть, из которой он до сих пор не был уверен, что выбрался.

Да, когда-нибудь уже пора собраться с духом и написать про Дворец. Там было великолепно. И больно. Там его убили. И там он думал, что обрёл семью, свой дом, место, где он сможет начать новую жизнь, стать лучшей версией себя, – чище, правильней, идеальней и прекрасней, чем он мог когда-либо быть. Что его, гадкого утёнка, приняли в свою стаю прекрасные лебеди, что он наконец-то любит и любим. И всё будет хорошо. Ели так ненавидел эту фразу, что его аж трясло, – подумал Лёли и усмехнулся. Привычка не обидеть, случайно ничем не задеть его, не сделать больно. О! Ни за что. Никогда и ни за что на свете он бы не предал и не подвёл ни его, ни столь любимого им Духа Рождества.

Всё, что ни говорил и ни делал этот прекрасный, взъерошенный, упрямый ворчун вызывало у Лёли только улыбку. Он принимал его всего целиком и полностью, без каких бы то ни было «но», со всеми достоинствами и недостатками, когда если убрать хоть что-то, это уже не будешь ты.

– Понимаешь, вихрун? – говорил ему Лёли, расплываясь в улыбке, как подтаявшее масло. Упрямый, педантичный перфекционист, резкий и непримиримый к чужой глупости и невежеству и в то же время заботливый, внимательный, полный любви и доброты, изысканный и утончённый, с совершенным чувством прекрасного, одновременно мужественный и хрупкий, сильный и ранимый, скрупулёзный и щедрый. Беспощадный критик себя и других и тут же всё понимающий и всепрощающий. Великолепный знаток и ценитель балета, классической и джазовой музыки. О, сколько удивительных шедевров открыл для себя Лёли благодаря Ели. Как же подолгу и с упоеньем они гуляли по паркам и скверам обожаемой Ели Вены, под звон трамвайчиков, между скамеек и кустов роз.

А потом они бродили по почти забытой Москве и её бульварам с Духом Рождества. Он слушал, как Лёли вопил от восторга после спектакля «Служанки» Виктюка, и смеялся, когда тот урча уплетал пирог с кроликом в «Штолле». «А вот здесь поверни направо и посмотри наверх. Видишь тот дом, стены которого сплошь из удивительных зверей? Вот там, если спуститься по трем лесенкам вниз, будет мой любимый старый нотный магазинчик…». И дальше следовали всё новые и новые удивительные истории, и казалось, что им нет и не может быть конца. Дух Рождества был тот ещё Шахерезад, только прекрасней, умней и горячей во сто крат.

Как рассказать о любви? Как описать счастье? Нет и не придумано таких слов, и для всех они будут разные. Лёли любил Дух Рождества, своего Рожди. Их встречи на окне сводили с ума. «И ты отвечала: ещё бы! И как мы заплакали оба, как вскрикнула жизнь на лету[7 - В. Набоков. Прим. авт.]». Бархатные мурлыкания Рожди пьянили и горячили всех без исключения окружающих, всё пахло сексом и превращалось в секс. Любое, самое невинное, слово одурманивало так, что изменяло саму бытность сознания. Красота, интеллект, страсть, юмор и секс, каждый дюйм роскошного мускулистого тела как произведение искусства, – Рожди был создан сияющей звездой, он – Творец.

Лёли впервые с ним ощутил, что от смеха живот может действительно надорваться и лопнуть. Однажды его занесло на концерт какого-то стихоплёта, который что-то патетически декламировал. Лёли старательно строчил сообщения Рожди, и тот буйствовал. «Это пытка. Тебя пытают. Отползай. Где ты? Мы тебя теряем! Скорую! Он уже начал про Элли и Тотошку? Это будет гибель, отмучался наш попугай Флобер. А если идёт снег, то Божечка размораживает холодильник!..» Лёли давился смехом, пунцовел, не слышал и половины стихов в тот вечер, еле дотянул до антракта и сбежал, всхрюкивая и утирая слёзы. Утром истории и лекции, вечером – смех, ночью – секс. Оо, искусством доводить до исступления Рожди владел виртуозно и мастерски, накаливая градус и дирижируя захлестывающими тебя волнами.

Случайно познакомившись, они быстро подружились. Сначала в окно тёмной комнатки, где прятался ото всех Лёли, заглянул, хитро прищурившись одним глазом, Дух Рождества, и они стали болтать и ржать до упаду. Потом ревниво подтянулся Ели. Лёли даже и смотреть не думал в сторону этого неземного красавца-божества, высокомерного перфекциониста и максималиста. Однако Рожди слишком много времени проводил в этом оконце, и Ели решил педантично выяснить, что тут происходит. Расчленить и разложить, расставить по своим местам, как чашки в его шкафу, повернутые все ручками в одну сторону. Но Лёли как-то плохо вертелся, да ещё и раз за разом разворачивался, стоило только Ели отвернуться от него. Тот упрямо сопел и вертел обратно. На самом деле Лёли страшно шугался Ели и ныкался по углам (можно даже сказать ссался, одновременно от страха и восторга). Ели с упорством и ловкостью маньяка обходил одни флажки за другими и подбирался всё глубже и ближе. Иногда Лёли чувствовал себя подопытным хомячком или подготовленной для препарирования лягушкой, а то и разложенной для жарки курицей на противне. Кхм, что-что, а жарить Ели умел. И ещё как.