***
Пахло апельсинами и корицей. Еще чем-то крепким, вроде рома. Этот воздух висел так плотно, что едва проникал в легкие. Открывать глаза не было желания. На интуитивном уровне не хотелось возвращаться в реальность, которая последнее время била меня и калечила, по неизвестной причине оставляя в живых.
До меня долетали звуки ярмарки: детский смех, рокот спорящих за кружкой пива мужчин, счастливое дребезжание женщин, собравшихся в кои-то веки обсудить последние сплетни. Я слышала, как бежит, постукивает по редким камням жесткими колесами паровозик – везет детей по кругу, вдоль забора. Я слышала, как шуршит под силой налетающего ветра тяжелая ткань главного шатра. Я слышала шепот – громкий, настойчивый, – доносящийся с представления шоу уродов.
Вакуо. Эссенцио. Анимо. Эти слова были теперь знакомы, но все еще чужды моему подсознанию, не желающему мириться с тем, что, возможно, я слишком мало знаю о мире вокруг.
– Проснулась? – глухой голос раздался совсем рядом, и я открыла глаза.
– Да. Где я?
– В моей палатке.
Оглядевшись вокруг, я увидела колыхающиеся стены в некогда яркую, но теперь выцветшую синюю полоску. С краю брошен топчан, на котором и я лежала, в стороне стоял низкий стол, где дымилась тонкая палочка – это она источала настойчивый запах апельсинов и корицы. Старая цыганка сидела рядом со мной, пристроившись на самом краю так, чтобы не мешать, и выкладывала на колени большие, гораздо больше обычных, карты. Иногда она подносила их близко-близко к лицу и долго рассматривала, будто могла прочитать нечто тайное, невидимое простому человеку.
– Извините. Не стоило мне…
– Ничего, красавица. Тебе надо отдохнуть.
– Нет, мне нужно на автобус, – пробормотала я и попыталась подняться, но тут же почувствовала тяжесть во всем теле.
Пора признать – мне некуда идти. И некуда спешить. Меня никто не ждет. Отец – если и придет в себя – вряд ли когда-то выйдет из клиники, да и оставлять его без постоянного присмотра, как оказалось, было просто опасно.
– Тебе некуда идти, – прочитав мои мысли, прошептала цыганка, качая головой. – Спешки нет. Автобусов много. Они ходят каждый день. А пока ты вольна остаться у старой цыганки и узнать свое будущее.
Она смотрела на меня, изучала. Карта, вытащенная из колоды, зависла в воздухе и подрагивала в крючковатой сухой руке. Потом цыганка неожиданно встала и пошла к приоткрытому пологу, на ходу успев кинуть:
– Я принесу тебе чай.
Оставшись одна, я снова предприняла попытку сесть – удалось! Только тогда я осознала, как нестерпимо болит плечо, как начинает гореть тело, как пробивает ознобом, хотя внутри шатра оказалось сухо и жарко. Оглядевшись еще раз по сторонам, я заметила два больших сундука, но не решилась подойти и посмотреть их содержимое – цыганка могла вернуться в любую минуту. Поэтому я просто поднялась, чуть покачиваясь, и начала обходить помещение по периметру, изучая его, заглядывая в каждый угол в попытке увидеть то, что подтолкнет меня к решению: уйти или остаться.
Чай заварен крепкий, с лимоном и незнакомыми травами. Его вкус обволакивал, успокаивал. К чаю цыганка принесла свежие булочки, на удивление вкусные – для себя они готовили гораздо лучше, чем для посетителей ярмарки.
– Зови меня Дея, – представилась цыганка, помолчала и спросила: – А тебя как зовут?
– Рейчел.
– Рея.
– Нет, – получилось грубо, но называть меня так мог только отец. – Меня зовут Рейчел. Или Рэй-Рэй.
Она улыбнулась, отпила еще глоток чая и взяла в руки карты.
– Ну что, ты хочешь знать свое будущее?
Я неуверенно то ли кивнула, то ли мотнула головой, до конца не решив, хочу ли я что-то знать. Раньше всегда считала все эти гадания простым программированием и догадками. Цыгане, скорее, казались хорошими психологами, нежели волшебниками.
Карты ложились на сжатые вместе колени одна за другой. Когда не хватало места, Дея перекладывала их на топчан и все смотрела, смотрела, смотрела. В какой-то момент показалось, что она хмурится, потом боится, переживает – практически весь спектр эмоций отразился на морщинистом лице.
Наконец, когда на топчан легла последняя, девятая карта, цыганка подняла на меня глаза. В них плескалось любопытство и капелька горечи. И что-то еще, незнакомое.
– У тебя интересная судьба, Рейчел. Ты знаешь, что ты особенная, но бежишь от себя.
Взгляд буравил. Мысли улетучились, как если бы старая цыганка впитала их все, и сейчас это они льются из сморщенных тонких губ.
– Во что ты веришь? В рай и ад? Как отец?
Я неуверенно хмыкнула, то ли пытаясь скрыть волнение, то ли заполнить паузу.
– Нет. Ты не в это веришь. А во что?
Я не поняла, что произошло, но слова посыпались из меня, как песок высыпается из неплотно примкнувших друг к другу ладошек. Я рассказывала про Вакуо – подобие ада, в которое слетаются души тех, кто выбрал темную сторону мира. Как они скукоживаются там до мельчайших частиц и остаются навечно, накапливаются, множатся, расширяются. Придет день – и вся эта энергия взорвется, чтобы испепелить существующий мир. Я рассказывала про Эссенцио – настоящий рай, где анимо – энергетическая сущность людей, выбравших праведную жизнь, – ждали своего часа, чтобы вновь вернуться на землю и воплотиться в новом теле, никогда не прекращая этот бесконечный обмен энергией между слоями существующего мироздания. Я тараторила, боялась остановиться, замолчать, навсегда забыть. Я с трудом понимала собственные слова, казалось, я просто повторяю бредни, подслушанные у голосов в старой отцовской церкви, в темном ночном переулке, на адском представлении шоу уродов. Но как только слова вылетали изо рта, внутри словно сдувался упругий шарик, распирающий до боли ребра. Становилось легче дышать, напряжение в теле, ставшее таким привычным, отпускало, вытекало из меня вместе со словами. Будто мое тело только и ждало – несколько недель или лет? – того часа, когда я, наконец, смогу увидеть другую реальность.
Сильнее запахло апельсином. Еще сильнее – корицей. Я чувствую теперь не только их, но и запах старого тела, дешевого мыла, отсыревшей во вспотевших руках бумаги, сухой соломы, наполняющей топчан. Я зажмурила глаза, потому что вдруг начала не только чувствовать, но и видеть все запаха. Но видеть этого не хотелось.
Я говорила, говорила, говорила… Про себя – бессмертную сущность, посланную, чтобы спасти людей от непоправимого – того момента, когда Вакуо возьмет верх над миром и превратит его в полное ничто. Я рассказывала о символах, своем даре и не верила сама себе. В какой-то момент я услышала себя со стороны, рассмеялась в голос, перекрывая возбужденные алкоголем крики мужчин, доносящиеся из бара.
Цыганка сидела тихо, замерев в одной позе. Не отрывала взгляд от меня и, кажется, не дышала. И лишь услышав мой смех, она ожила, улыбнулась, собрала карты обратно в колоду и молча нырнула за полог.
***
Ровно в двенадцать ночи передвижная ярмарка закрывала двери для посетителей. Больше не дребезжал паровозик, не кричали дети, не слышался стук литровых кружек с пивом. За забором, где стояли автотрейлеры, разводили большой костер, на котором жарили мясо, сладкую кукурузу, простые лепешки на хлебе и воде. Собирались все вместе, пили коньяк маленькими глотками и разговаривали о прошедшем дне, шутили, орали песни, устраивали разборки. Вели себя как одна большая семья.
Которой раньше у меня никогда не было.
Я сидела в стороне, держала в руках тарелку с почерневшими кусками мяса, невероятно вкусного, пахнущего дымом и свободой. Пила мятный чай, заваренный старой цыганкой, слушала чужие разговоры и старалась украдкой смотреть в ту сторону, где пару скамеек облюбовали себе артисты шоу уродов. У меня будет шанс узнать их получше и, возможно, подружиться. Не взаправду, а так, для притупления бдительности. Потому что я поняла, чего ищу тут.
Мести. Расплаты над настоящим злом, прикрывающимся лицедейскими масками праздности и веселья.
Черный символ на коже горел, не давал забыть о том, кто я. Голоса в голове притихли – обрадовались, что я наконец-то в правильном месте, – и это вселяло еще большую веру в правильность моего выбора. Улыбнувшись проходящему мимо молодому парню – тому самому, кто продал нам с отцом билеты, – я положила руку себе на плечо, желая соприкоснуться с этим огнем.
Я приняла свою силу. Свою судьбу.
Глава 3
К лету жара становилась невыносимой, и передвижная ярмарка все дальше уходила на север. Автотрейлеры останавливались у окраин маленьких городов, намеренно игнорируя мегаполисы, где сложно было справиться с конкуренцией. Возводились шатры, ставились заборы, на деревянные столы выкладывались нехитрые товары и сладости. Аниматоры доставали из сундуков потрепанные костюмы, артисты шоу уродов – свои черные плащи. Все начиналось по новой.
И каждый день, ровно в двенадцать, я выходила вместе со всеми на территорию ярмарки, устанавливала чуть кривой, выторгованный за копейки мольберт и краски, ставила большое кресло и столик с тату-машинкой и чернилами и ждала. Маленьким посетителям я предлагала нанести грим на лицо, а взрослым – сделать настоящую татуировку прямо на ярмарке, под взглядами прохожих. Со времен работы в галерее нательной живописи я точно знала, насколько хорошо это помогает заманить клиентов, и не ошиблась.
Чтобы привлечь больше внимания, я перестала подкрашивать брови и ресницы, зато с особым усердием накладывала на веки огненного цвета тени, контрастирующие на фоне голубой с красным отливом радужки глаз. Волосы распущены и собраны тонким ободком, шея украшена кожаными ремешками, белое платье с глубоким декольте и длинными рукавами свободно развевается под натиском малейшего ветерка, ноги затянуты в грубые ботинки со шнуровкой до колен на высокой рифленой подошве, краешки татуировок на плечах, шее, затылке, ногах. Все это делало меня похожей на хиппи и идеально отражало мою сущность – мою анимо.
Я примирилась с этой частью себя и до конца разобралась со своей миссией: я прятала на телах людей защитный символ: нечеткий полукруг, буква V в центре, выходящая за пределы полукруга, справа от нее две точки, слева: точка, точка, тире, точка. Я видела, как меняется, заново закручивается, светлеет их энергия.
Их анимо.
Они уходили от меня в таком состоянии, будто выпили пару стаканов чистой водки, но пьянил их не алкоголь, а внутреннее преображение. Мне не дано было угадать, чем закончится их путь, но я точно делала максимум возможного.
– Эй-эй, Рэй-Рэй! Нанеси по-быстрому мне грим. А? Тесса возится с Лайлой, как обычно, а скоро на сцену.
Тощая Дейзи. Та самая девчонка с шоу уродов. Как я узнала потом, она весила не больше тридцати килограммов, она часто болела, иногда вовсе не могла встать с кровати и идти выступать. Но случались дни, когда энергия била в ней ключом, и оставалось только позавидовать той жизнерадостности, на которой и держалась жизнь в тщедушном теле.
Из всей труппы уродов она нравилась мне больше всего, но назвать нас подругами было нельзя. Они вообще сторонились всех остальных – “нормальных”, – предпочитая общаться между собой. Я же потихоньку осваивалась, присматривалась, часто заходила на выступления, и все больше меня наполняла уверенность, что труппа уродов – чистое зло во плоти.
– Хочешь, я тебе еще татуировку набью, – вдруг, повинуясь внутреннему порыву, спросила я. “Получится ли спасти хотя бы одного из них?”.
– Татууу, – протянула девушка, сощурив ввалившиеся в череп глаза. – Давай. Вот тут.
Костлявый палец ткнул в правое верхнее веко.
– Вот сюда, кружева… Прикольно будет. Нет?
Я только пожала плечами – насмотрелась и не на такие запросы за время работы в галерее нательной живописи, куда приходили клиенты с самыми извращенными заказами, стараясь выделиться на фоне остальных и привлечь к себе внимание публики.
Пятнадцать минут – и все кончено. Защитный символ – нечеткий полукруг, буква V в центре, выходящая за пределы полукруга, справа от нее две точки, слева: точка, точка, тире, точка – гармонично вписался в кружева, выведенные тончайшей линией по веку Тощей Дейзи.
– Больно, – поморщилась девушка. – Когда заживет?
– Держи. Ухаживай за ней как полагается.
Я протянула листок, который вручала каждому, кто приходил ко мне за татуировкой.
– Заметано.
Тощая Дейзи пригладила топорщащиеся волосы, поправила задравшиеся шорты с рюшами и убежала в главный шатер, где совсем скоро их дьявольская свора начнет свое бесовское представление, призывая собравшихся отказаться от чистой энергии Эссенцио и погрузиться в пустоту Вакуо и предрекая новую жизнь после разрушения сложившегося мироустройства. Я не сразу поняла, зачем они все это делают – зачем сеять зло на планете и обрекать себя на испепеление без возможности возродиться снова, но постепенно, по отрывкам разговоров, до меня начал доходить смысл зловещего плана. Они ненавидели людей. Ненавидели мир, который сперва создал их такими только затем, чтобы посмеяться над их уродством. В этих искалеченных людским мнением и отторжением сердцах не осталось ничего, кроме злобы и мести, жажды разрушения и слабой искорки веры в шанс построить новый мир на пепелище. Вероятно, это мироздание завершится Большим Взрывом, после которого родится новая, лучшая, жизнь.
Я докрашивала мордашку девчушки с белокурыми, почти как у меня, волосами, когда полог главного шатра взвился вверх и оттуда вынесли мужчину. Он кричал, дергался, пытался вырваться, брызгал слюной, хватал зубами воздух, желая вцепиться в плоть тех, кто помогал ему выйти. Глаза горели безумием, тело извивалось так, как, скорее всего, не полагается выгибаться человеческим суставам. Его пришлось связать и вывести за ограду, чтобы не пугать собравшихся, которые лишь еще сильнее захотели присутствовать за пологом шатра и самим посмотреть на происходящее.
Людей притягивала темнота. Они готовы были жрать ее глазами, впитывать в свои несовершенные смертные тела, жить с ней и источать в словах, поступках, мыслях. Вакуо овладевало человечеством. Нарушало баланс обмена жизненной энергией между Эссенцио и земным слоем мироздания. Все быстрее приближало апокалипсис – конец всего, где все сущее просто перестанет существовать, разлетевшись на молекулы. Вот и сейчас, смотря, как корчится в муках этот мужчина, они не могли оторвать взгляд – перепуганный, пустой.
– Эй, посмотри, тебе нравится? – я изо всех сил улыбалась, желая привлечь внимание маленького ангелочка, сидящего передо мной с разукрашенным красками лицом. Но девочка как завороженная смотрела в ту сторону, куда только что увели спятившего мужчину.
– А что с тем дядей? – мельком взглянув в протянутое зеркало, спросила она.
– Ему нездоровится. За ним уже едут врачи, – обманывать такую крошку было легко. Но врать себе – все труднее. Смотря, как день за днем люди насилуют душу окружающим развратом, я понимала, что проигрываю эту битву, что нужна большая сила, чем я сама, и ждала, пока хранители Эссенцио пошлют сигнал о скором приближении помощи.
Девочка смахнула волосы за спину и все-таки посмотрела на свое отражение чересчур взрослым для такой крошки взглядом. Я осмотрелась по сторонам в попытке найти ее отца, который оставил дочку еще полчаса назад, и смогла заметить его в толпе у барной стойки импровизированного салуна.
Внезапная мысль пронзила сознание. Ужалила. Выпустила яд. До омерзения противно стало смотреть, как родители бросали тут детей в надежде насладиться свободным временем и совершенно не беспокоились об их дальнейшей судьбе как минимум пару часов. Решение пришло мгновенно. Пальцы потянулись за острой иглой.
– Давай я еще кое-что нарисую у тебя на руке? – все еще улыбаясь, спросила я. – Вот тут, на запястье.
Девочка нахмурилась, спрятала руки за спиной.
– Зачем?
– Это будет защищать тебя. – Недовольная гримаска. – На удачу. Только будет немного больно и надо потерпеть. Сможешь не кричать?
Тоненькая рука легла в мою ладонь. Уверенным заученным движением я нарисовала знакомый символ телесной краской, совсем незаметной на бледной коже, лишенной возможности проводить время на солнце из-за патологической необходимости отправлять ребенка то в школу, то в спортивную секцию, то просто усадить к телевизору – только бы не мешал. Заклеив символ пластырем, я еще раз улыбнулась и погладила малышку по волосам.
– Ты очень храбрая. Это будет наш секрет. Да?
Девочка радостно закивала. Губы кривились от боли, но она была не такой сильной, чтобы закричать. Скорее, это просто привычка – устроить истерику, чтобы пожалели.
Подошел ее отец. От него пахло пивом и сигаретами, пальцы перепачканы крошкой соленого арахиса. Он критическим взглядом посмотрел на разноцветную бабочку на горделиво задранной вверх мордашке, хмыкнул, схватил дочь за руку и ушел, забыв поблагодарить. Я этого не заметила – в кресло усаживался бугай, метра под два ростом, с блестящей лысиной и густой бородой. На языке вертелась шутка, которую я иногда вворачивала в беседу, чтобы разбавить напряженность недоверия ко мне как к мастеру, но слова не успели сорваться с губ.
– Вы видели, что произошло? У вас тут первый ряд, – грубый низкий голос соответствовал внешнему виду мужчины.
– Вы про…
– Про этого чудика, которого увезли.
– Его уже увезли? – я вертела в руках альбом с примерами татуировок и смотрела в сторону выхода.
– Да, приехали две машины. Жесть. Ему светит психушка. Я прав?
– Больше похоже на одержимость, – я снова улыбалась во весь рот, стараясь свести свои слова к шутке.
– Даааа, – задумчиво промычал мужчина и, наконец, обратил внимание на альбом у меня в руках. – Посоветуете что-нибудь?..
Дальше, к счастью, разговор завертелся вокруг моей любимой темы – символы и их значение. Об этом я могла говорить часами, да и клиент оказался явно не против послушать. Несколько раз за день на глаза попадалась мордашка с разноцветной бабочкой. С девочки слетела излишняя серьезность, и она просто веселилась. Даже ее смурной отец, все время поглядывающий в сторону бара, не мешал ей получать удовольствие.
Символ работал.
***
Меня разбудил шум снаружи у палатки – своего трейлера у меня не было и приходилось спать на топчане старой гадалки, оставаясь единственной, кто проводил ночь на территории ярмарки. В первые дни казалось страшновато, но зато оставалось много времени, чтобы побыть одной, – мне, непривыкшей с детства к толпе и скоплению народа, дневное столпотворение давалось сложнее всего. Оставшись в одиночестве, я приподнимала полог так, чтобы виднелось ночное небо, доставала припасенную коробку свежеиспеченного Толстухой Тессой – еще одной участницей шоу уродов – печенья, которое продавали днем посетителям, а все остатки раздавали желающим, забиралась под сшитый из лоскутов чьими-то заботливыми руками плед и погружалась глубоко-глубоко в себя. Я видела тьму, я видела свет. Я видела символы, я разгадывала их значение. Я растворялась в ночном воздухе, ловила телом почти невидимые нити энергии Эссенцио – они наполняли меня для следующего еще более сложного дня. Каждый раз получалось лучше – разум, созданный навязанными обществом постулатами, постепенно сдавался, отступал, позволял моей анимо раскрыться и сверкать, согревая тело приятным теплом. Хотя поначалу рука тянулась включить какой-нибудь любимый сериал, но здешняя кочевая жизнь, так похожая на времена, когда интернета не было вовсе, потрепанные костюмы из прошлых веков, все это отбивало всякую охоту погружаться в современный мир. Время шло, и я с трудом вспоминала те дни, когда жила в городе, и на удивление умудрялась получать удовольствие.
Теперь никакие огни многоэтажек не могли заменить крышу, сотканную из звезд.
