Павел Николаевич Волченко "Лекарство от скуки"

Лекарство от скуки
Павел Николаевич Волченко

Будущее, но не цветущее, а жуткое. То самое время финальной битвы с извечным врагом лукавым, и встанет на бой весь род людской, и сойдется в схватке с исчадиями тьмы геенны огненной, и будет вой до небес, и будет пламя, и выйдет из схватки лишь…

Павел Волченко

Лекарство от скуки

– Может в города? – спросил отец у друга, зевнул и потянулся.

Я посмотрел на него снизу вверх, тоже потянулся, взял со стола яблоко, и хрустко откусил сочный кус от зеленого бока. Яблоко было вкусное, чуть с кислинкой, и в меру сладкое.

– Нет, – друг отца поерзал в кресле, вздохнул грустно, – в города не хочу, в города – скучно.

– Да, скучно, – согласился отец, а я, тем временем, прошел вдоль высоких книжных полок, встал на цыпочки, пытаясь достать до самого красивого, самого золотистого корешка книги – чуть-чуть роста не хватило.

– Отрок, что ты там ищешь? – заинтересовался друг. Мне тут же стало стыдно, я опустил глаза, виновато улыбнулся и уселся рядом со шкафом на мягкий ворс ковра.

– Ну-ну, что ты его смущаешь, – я знал, что хоть отец и говорит серьезно, но в глубине его бороды явно скрывается добрая усмешка, – сынок, если тебе что-то нужно, ты попроси.

– Угу, – я кивнул, не поднимая глаз, и снова откусил яблоко. Сок брызнул, и одна нечаянная капля, золотясь в солнечных лучах из широкого окна, упала на ковер…

Оплавленная земля крошилась под толстыми рифлеными подошвами, хрустела, как вафля, с изломов поднималась тонкая, как сажа, пыль. Даже через плотно прижатый к лицу универсальный респиратор-противогаз чувствовалась эта пыль, хрустела на зубах, забивала ноздри своим горелым запахом. Тяжело идти, хоть и не в полной амуниции, обоз из нескольких тяжелых БМП медленно ползет позади колонны пехоты, но все равно – тяжело. Солнце жарит, фильтры респиратора подзабились, легкий пластиковый латкомбез липнет к вспотевшей спине – тяжело.

– Колонна, стой! – гремит глухой голос сержанта через маску респиратора, и мы останавливаемся, вся колонна, почти две сотни человек. Все одинаковые: все в латкомбезах, все пропыленные, все с «абаканами» наперевес. – Привал! Шесть часов личного времени! Рекомендую отоспаться.

– А то может уже и не придется, – говорит кто-то рядом со мной. И он прав. Остановка днем, солнце едва-едва за половину небосвода перешло, – это недобрый знак. Да еще и отоспаться. Значит будет ночью бросок, а мы… Мы резерв, а может и не резерв, может и передовые силы.

Я посмотрел вперед, туда, где высились, словно бы оплавленные, черные развалины большого города, светофильтры широких, в половину лица очков, мгновенно притушили яркость солнца над руинами. Что это за город был и не скажешь: может Уфа, может Магнитогорск, а может и еще что-нибудь – сложно узнать по обгорелым остовам, а ориентироваться на сожженной до черноты местности под ярким белым солнцем в прожаренных небесах, я не умею.

– Думаешь там будет? – спросил глухой голос из-за спины. Я обернулся, еще один мой близнец: латкомбез в пыльных пятнах, маска, очки, вот только номерок слева на груди: «26-16А» – Артем.

– Да, наверное там, – киваю, усаживаюсь прямо на землю и добавляю грустно, – наверное там, Артем.

– Как думаешь, вытянем? – Артем усаживается рядом. Он еще с детских пор, с тех времен, когда мы вместе с ним гоняли по дворам, да лазили по деревьям, спрашивал меня о успехе всех затей, всех начинаний. Я почему-то почти всегда угадывал: получится, или же влетит нам обоим от родителей по первое число.

– А куда денемся, – я вздыхаю, провожу пальцем по земле, соскребая с твердой сплавленной корки слой сажи, – давай спать.

О том, что у меня плохое предчувствие, я говорить Артему не хочу.

– А может в картишки перекинемся? – друг весь подбирается в кресле, улыбается широко, и в его длинных пальцах, словно из ниоткуда, появляется колода карт. – Малой, на тебя сдавать? Во что играем? В дурака, в мавра, может пульку распишем? Малой, ты в преферанс обучен?

Мне стыдно, потому как в преферанс я играть не умею, а правила мавра забыл. В дурачка конечно сыграть бы можно, но… Я мотнул головой, и отвернулся.

– Нет, – отец едва не смеется, – с тобой, да в карты? Увольте.

– А что так? – в голосе друга слышится удивление едва ли не граничащее с возмущением.

Я оборачиваюсь, и вижу, как отец примирительно поднимает руки.

– Прости-прости, ничего такого. Просто, не везет мне в карты, – короткий хохоток, – судьба у меня такая.

– Судьба, – друг отца криво ухмыляется, как ни странно, но такая ухмылка ему идет, – Судьба – это интересная штука.

– Да-да, весьма интересная! – подхватывает отец, и было открывает рот, дабы высказать свои мысли, теории, но, под взглядом друга, замолкает, плечи его опадают, и он говорит, – Хотя, кажется, мы об этом уже говорили?

– Да, – соглашается друг, – говорили, и уже не один десяток раз.

– Если не одну сотню.

А вот мне интересно узнать побольше про судьбу, но только спрашивать у них, мне стыдно.

Земля все так же предательски хрустела под ногами – ну слышно же, слышно! Почему же так… Можно было быстро пробежать по черной дорожке тротуара, пробухать тяжелыми подошвами по залитому лунным светом асфальтовому языку, и залечь, вот только… Заметят. Слух у них не очень, а вот на зрение они никогда не жаловались – это я по обучающим фильмам хорошо запомнил. Здоровые, землистого цвета гарпии сидели на искореженной арматуре, как попугаи на насесте, то и дело поворачивая страшные свои гротескные морды то так, то этак, всматривались в ночную хмарь. Пока еще они никого не заметили, и не услышали, но какое-то беспокойство меж ними было. Интересно, где Артем? Или его отправили на левое крыло атаки? Не знаю…

Я, не отрывая спины от стены, оглянулся налево – там стоял такой же как и я солдат, только теперь мы были снаряжены куда как более тяжело, нежели чем днем. Уже не легкие латкомбезы, а тусклые скафы полной защиты с сервоприводами, со встроенными в запястья циркулярными ножами, с датчиками, с детекторами, с затаившимися иглами вдоль позвоночника, что должны в тяжелую минуту вогнать в кровь ударную дозу боевого коктейля из амфетаминов, адреналина и серотонина. Вот только в руках все тот же «абакан», правда кроме рожка к нему, прямо из скафа, тянется лента с патронами, но все же это тот же «абакан» – лучшего пока не имеется.

Я кивнул своему напарнику, сказал тихо в микрофон:

– В высотке гарпии, похоже квартал просматривается.

Напарник не ответил, кивнул. Мне было хорошо видно, чувствительность света в скафе выставлена на максимум.

Сейчас бы выскочить, дать длинную очередь по этим тварям, не жалея патронов, да вот только… Сначала надо распределиться по секторам, предписанным командованием, а потом уже начинать – в этом то и отличия боя в городе и на открытых пространствах. Хотя, по мне так это без разницы: с самого начала надо было пальбу открыть!

Послышалось громкое хлопанье кожистых крыльев, будто парус на ветру мотало. Я облизнул губы и снова выглянул – пара гарпий взмыла в воздух и тяжело, глубоко проваливаясь вниз на каждом замахе, кружили над руинами. Точно, что-то почуяли.

– Уходить надо, – в наушнике голос напарника, – отходим.

– Хорошо, – я кивнул. И мы, таясь в глубоких ночных тенях, заскользили прочь, подальше от гарпий. Вот только горелая земля слишком громко хрустела под толстыми подошвами…

Пронзительный птичий крик взрезал ночь, словно осколок битого стекла плоть, и тут же свист, будто пущенная в спину стрела. Я успел обернуться, вскинуть «абакан», но в прицел тварь уже не поймал – слишком быстрая. Мы вместе с ней повалились на землю, покатились по хрустящей земле, завизжали циркулярные ножи в запястьях, глухо замо