Реинкарнация
Павел Козлофф
Павел Козлов вошел в литературу четыре года назад с криминальной драмой «Роман для Абрамовича», написанной необычно, не обойденной вниманием читателя и литературной критики. Это пародия на современный маслит, с иронией, граничащей с сарказмом. В данном сборнике, пятой книге автора, этот роман представлен в переработанном виде и носит название «Прощай, коллектор!».
Открывает же его новелла «Три месяца из жизни Салтыкова», глава из которой, напечатанная в «Независимой газете» в рубрике «Накануне», мгновенно вызвала огромный интерес.
В сборник также входят рассказы, новые и публиковавшиеся прежде. Тематика их разнопланова, сюжетные линии непрозрачны, повествование динамично. И в каждом есть определенный ритм – недаром Павла Козлова называют автором музыкальной прозы.
Павел Козлофф
Реинкарнация
© П. Козлофф, 2017
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017
* * *
Предисловие
Чёрное кабаре Павла Козлова
Запоминающиеся на всю жизнь события порой ложатся столь плотно, что не догадываешься: судьба подарила ЧУДО.
Таким чудом для меня стал февраль 1978 года в Гаване. Чудом сумел приземлиться в Камагуэе (до Гаваны не хватало горючего) наш «Ту-134». Был день Советской Армии, спутники – ребята из «горкома графиков». Кто помнит, тот поймет: художники из тех, что авангард… Ни страшно, ни скучно не было. И молодость, когда всё в кайф, и ночной Малекон, и 25 по Цельсию к полуночи, что воздух, что вода.
А вот ЧУДЕСА последовали уже со следующего дня. Подряд: балет с великой (пусть и абсолютно слепой) Алисией Алонсо; и блистательный шансон – нам пела сама Неча Гевара; наконец, лучшее в мире (кто возразит?) кабаре «Тропикана».
Потом попаду в кабаре и в Будапеште, и в Париже, и в Канкуне, и в Вене… Но Куба! То было потрясение, сравнимое разве что с нашим, советским, балетом. Да, почти недоступным (билеты недороги, но сколь дефицитны!), но обожаемым даже по телевизионным спектаклям. А уж если везло и случалось попасть в Большой, в Мариинку, в театр Станиславского – то было счастье.
И тогда ты ощущал себя – даже в многолюдье зала – Посвященным Зрителем. Балет возвышал нас. Сопричастность к искусству на несколько дней, как аромат хороших духов, сопровождал тебя, выделяя из необилеченного населения. Это в Союзе.
В «Тропикану» нас втянуло, как в водоворот. Как в воронку горящей лавы.
Экзотические блюда на столиках не отвлекали, природная застенчивость «русо туриста» преодолевалась на раз-два, невероятный энергетический поток пронизывал мышцы зрителей… Казалось, что мы можем петь и танцевать с ними, немыслимо прекрасными «тропиканцами». Удержались на месте не все. Гаванцы приближались к сцене и вовлекались в действо…
Всё проходит. Прошел и тот вечер в «Тропикане». Расколдованные мышцы вернулись в свое незавидное качество, зато несовершенство собственных тел уже не угнетало: мы помнили свое состояние сопричастности к радостной феерии. До самого Восьмого Марта отплясывали работники «профсоюза культуры» в дансингах Революционной Кубы.
Для многих из нашей «команды» те дни имели продолжение на долгую, до последних дней, дружбу. Радость, поверьте, сближает не меньше, чем горе.
И вот книга Павла КОЗЛОВА. «Реинкарнация». Книга человека из «балетных». Писателя. Мемуариста. Поэта, кстати.
Цеховые интересы. Цеховые особенности. Цеховые интриги. Козлов, повторюсь, из балетных.
Не выносить сор из избы? Помилуйте, «когда б вы знали, из какого сора…»! А Козлов еще и сатирик. Да стих в строчечку. Да в ритме танца. И еще он умно и сдержанно (до поры) наблюдателен.
Павел Федорович усвоил пару заветов одарившей его дружбой великой балерины Виолетты Бовт: «Голова должна быть не на плечах, а на шее» (оттого и кругозор его как в калейдоскопе немыслимо изобретателен и цветаст) и «зачем идти в экзотерриум, когда вокруг тебя – зверинец?». Вот и не грешит прекраснодушием поэзопроза Козлова: всё разноцветье сходит к танцу теней. Чёрное на сером? Да нет, чёрное на серебре. Выпляс, как в кабаре. Чёрном кабаре с сотней персонажей. У каждого свой ритм. Но многочисленные фигурки не мешают друг другу, складываясь если не в пазл, то в устойчивую гармонию полубогемной вечеринки.
Фуэте неугомонной шеи Павла Козлова увлекает читателя. А может, полсотни персонажей, запутавшихся в своих связях и страстях, словно в театре трансвеститов, как в том детском калейдоскопе трубочкой, укладываются автором вдоль зеркальных плоскостей не в случайном развале, а согласно режиссерской задумке автора: «жизнь такова, какова она есть, и больше никакова»?
«Прощай, коллектор!» – провозглашает Козлов, а сам проводит читателя по коридорам (или по кругам?) нашего быта (или ада?). Вас это не «грузит»? Значит, вы наш человек. Выносит мозг? Да вы, дружок, привередливый читатель. Истосковались по Европе олл-инклюзив. А мы ТАК жили. И живем.
Так что, читаем. Умнее будем.
Е. Васильева
Три месяца из жизни Салтыкова
Повесть
Зачем озвучивают счастье?
Как в слове музыка играет,
Свет в тень лучи свои вплетает,
А мир велик и очень властен.
Нанизывать людей, как бусы,
И в миг – разрыв, и врассыпную.
Руками, связанными в узел
Обнять не сможешь ни в какую.
Бывало – сиживали долго,
Сквозь ночь рассветы привечая.
Как звуки музыки умолкли!
И сумрак тает, тает, тает…
1
Никитины отцы
Жизнь, шепчет он, остановясь,
Средь зеленеющих могилок.
Метафизическая связь
Трансцендентальных предпосылок.
Андрей Белый
В кино царил застой, и офис студии жил серо и уныло. Но атмосфера оживилась, когда явился господин с пригодным к делу предложением, поддержанным реальными деньгами. Снять фильм с им облюбованным сюжетом, задействовать в нем лучших из актеров – суть замысла, с которым он пришел. Платить готов был щедро, озабочен был лишь качеством картины, про кассовые сборы речь не шла.
Неудивительно, что отклик был горяч. Перебирали сценаристов, обзванивали видных режиссеров. Когда узнали, что снимать готов Кутасов, то успокоились – он все решает сам. Ведь у него была команда: свой продюсер, оператор, сценарист. И все артисты для него были свои: к нему известные охотно шли сниматься, а молодые находились под рукой – два года, как Кутасов создал курсы, где с избранными он работал сам.
Заказчик и команда вскоре встретились и подпись договора состоялась. Едва получен был аванс, как началось. Срок сдачи не был установлен, финансовый лимит не удручал, переснимали дубль за дублем много раз. Но вдруг однажды прозвучало: «Всем спасибо» и съемочный процесс был завершен. Смонтировали, сделали озвучку, просмотрели, Кутасов убедился – фильм готов.
Никита Салтыков, спонсировавший съемки, решил премьеру показать в Геленджике. Гостей высоких обустроили на вилле, вальяжно прилепившейся к горе. А съемочную группу заселили в пятизвездочный отель и все возрадовались щедрому подарку: неделя сказочного отдыха, одна пресс-конференция, банкет в роскошном зале рядом с морем, гипотетическая премия, и все это за спонсорские деньги.
Стоял октябрь, могла испортиться погода. Но бархатный сезон не подкачал.
Ещё недавно этот щедрый Салтыков был лишь раскрученный дизайнер интерьеров. Он был не беден, если брать в своей среде.
Востребован, и сделал себе имя, но был капризным и разборчивым, не брался за работу, пока не прожит предыдущий гонорар. В нем было этакое барство: здоровый, молодой, он лишь порой активизировался, рвался что-то делать, загорался, а большей частью был ленив, слегка рассеян и мечтал. Такой характер он считал наследьем предков. Супербогатство на него свалилось вдруг, не столь обрадовало, сколько удивило, точней – обескуражило и вскрыло обстоятельства, сломавшие в Никите устоявшийся в нем мир.
Сначала мама Вера объяснила, кто был на самом деле кто на фотографии. Той самой, что была с Никитой с детства. Где Вера до рождения Никиты и с нею рядом двое радостных, сияющих парней. Им было там по девятнадцать, на фотографии в заоблачных горах. Они были спортсмены, альпинисты: совсем девчонка мама Вера, уверенный и рослый Салтыков, и лучший друг Семен Шапиро с насмешливой как будто бы улыбкой. И сам Никита где-то в недрах мамы Веры. Володя Салтыков тогда погиб. Никита вырос без отца, и с детских лет его влекла генеалогия.
Погиб Владимир Салтыков весьма нелепо. Он был в их группе самым крепким, тренированным, везучим. Он шел последним, сразу в спину мамы Веры. Никто не видел, что тогда произошло. Она сумела рассказать – ей стало плохо, Володя бросился на помощь, поддержал. И непонятно, как он рухнул с высоты.
– А мама твоя стала, словно зомби, – рассказывала внуку баба Даша, растившая Никиту с малых лет. – Бывало, как ни спросишь, все молчит.
Бабушка Дарья Николавна была матерью погибшего Володи. Её супруг, ученый – астрофизик, двадцатью годами старше, работать Дарье никогда не позволял. Занятье женщины, считал, наладить дом, хранить очаг и обеспечивать уют. Закончила педвуз – наука в помощь в воспитании ребенка.
Дом Дарья обустроила отменно – родные стены, жизненный комфорт. И муж, и сын ухожены с любовью.
Ученого сразил инфаркт, вдова жила одним Володей. И вырос молодец на славу, да погиб.
Он был из тройки неразлучных, друзья их называли ВэВээС. «В» первое, как сказано, пропало, остались только Вера и Семен. Что девочка родит ребенка сына – откуда было Дарье это знать? Семен ей рассказал – нельзя представить, как с ума сошла тогда.
Метнулась к Вере, та в роддоме, и молчит. Взглянула Дарья на младенца, сразу ёкнуло как будто – кровь родная. Такой малыш – ему нужна её забота. Родители у Веры за границей. Что дергать, пусть работают свой срок. А Вера с мальчиком пусть будут у неё. Никиту в загсе записали Салтыковым.
В таких условиях Никита вышел в свет. Родить ребенка Вера родила, но заниматься с ним особо не горела. И тут включилась Дарья Николавна. Её сподвиг не только опыт и педвузовский диплом.
Недремлющее око бабы Даши било в цель – Никита рос благополучно. А мама Вера появлялась, исчезала и где-то обособленно жила. С ней появлялись то друзья, а то мужья. Что требовалось сыну сверх программы, все это исходило от неё. И педагог по рисованию (Никита с малолетства увлекался), и тренер – пусть мальчишка любит спорт, и англичанин – let him know English better[1 - Пусть выучит английский лучше.], дантист – чтоб голливудская улыбка, и даже гуру – настоящий мудрый йог.
Что значит, что ты родом Салтыков, Никита узнавал от бабы Даши.
– Ты сам, Никита, родом из дворян. Вельможи, люди близкие царю – вот это, вероятно, твои предки.
– Так, бабушка, они же и твои.
– Нет, что ты, я простая Иванова. А Салтыковым по рожденью был твой дед. Гордись и постарайся быть достойным.
Салтык по-тюркски – любящий порядок. Есть варианты – нравственный, хромой. Одно без вариантов – русский барин.
Чем привлекла генеалогия Никиту? Что можно её мерить на себя. Какой конкретно они ветви он не знал, и это ширило доступный мир фантазий. Род Салтыковых сплошь из правильных людей.
Однако и меж ними крылся монстр – кровавая красотка Салтычиха. Блистала в свете, обладала состоянием и набожна была, но за фасадом крылась жуткая изнанка. Лет в двадцать с чем-то овдовела, стала вольною хозяйкой и принялась тогда увечить крепостных. Не меньше сотни их сама поубивала. Прибить поленом, иль ошпарить кипятком – для Салтыковой были детские забавы. Бесчинства делались с годами все страшней. Конец положен был вмешательством царицы. Вдову поставили к позорному столбу с дощечкой «Душегубица» на шее. Потом до смерти просидела в одиночке. Хрестоматийно одиозный персонаж. И звали её Дарьей Николавной.
Никита бабушке однажды и сказал:
– Я удивляюсь – у тебя такое имя. И дед – Глеб Алексеич. Как тогда.
– Все в точности, зеркальность аналогий. Твой дед, безотносительно к любви, был счастлив, что я Даша Иванова.
– Выходит, это был эксперимент?
– Частично. Все с позиции науки. Злодейку звали Дарьей, Глебом звался её муж. Так наш Глеб Алексеич был уверен, что сходство именами ерунда. Как лодку назовешь, так поплывет – какая, говорил он, ахинея. Вот я, к примеру, Дарья Салтыкова, и что, должна кого-то убивать? Каренина Толстого говорит: «Как странно, что вы оба Алексеи!». Что в имени тебе моем, скажи?
Чуть поразмыслив, баба Даша досказала:
– Разборка с Салтыковой – показательный процесс. Острастка, чтобы не было повадно. Такие были, милый, времена. Екатерина шла по трупам на престол. Чтоб утвердиться, ей потребовалась жертва. Тут подвернулась Салтычиха, больше прочих уязвимая из знати. Судили эту барыню, злодейкою в историю вошла. Екатерина же потом – дворянам милости, общение с Вольтером, просвещенная царица. А Запад? Как он нынче измельчал! С кем философствовать? С Ван Даммом? С Департье?
И завершила разговор, пожав плечами. Расплывчато все так в далеком прошлом. Да и новейшая история туман.
Глеб Алексеич, дедушка Никиты, ученый, член-корреспондент, по разнарядке был объектом привилегий. Академический паек прервала смерть. Квартира же в высотке да и загородный дом, отстроенный на выданном гектаре, по предписанию остались за вдовой. И стали гнездами Никитиного детства. Он называл их «Красный Лермонтов» и «Черная дыра».
Московский дом – по совокупности: от станции метро, что находилась сбоку здания, и от великого поэта, рожденного как раз на этом месте. Представьте – «Красные ворота», рядом сквер, и грустный Лермонтов с цитатой на изгибе постамента: «Москва! Люблю тебя, как сын. Как русский – пламенно и нежно».
