Константин Петрович Победоносцев: великий инквизитор или рыцарь православной монархии?
Дмитрий Половинкин
Победоносцев – это одна из крупнейших и трагических фигур XIX века. В своё время он говорил Александру III: «Ваше величество, Россия стоит перед гранью пропасти». А государь ему ответил: «Константин Петрович, а когда она перед ней не стояла?» Обер-прокурор был одним из тех людей, которые отчётливее многих других видели эту пропасть, видели и падение России в неё.
Дмитрий Половинкин
Константин Петрович Победоносцев: великий инквизитор или рыцарь православной монархии?
От автора-составителя
«Человек делает историю, но столь же верно и ещё более значительно, что история образует человека. Человек может узнать и объяснить себя не иначе как всею своей историей…» К.П. Победоносцев
Взяться за жизнеописание Константина Петровича Победоносцева заставило осознание несправедливости оценки этой неординарной личности, его роли в истории России. Сегодня реабилитированы в общественном сознании консерваторы и славянофилы XIX века, такие как Н.М. Карамзин, К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров, В.В. Розанов.
И лишь к Константину Петровичу прилип ярлык душителя всего прогрессивного, того, о ком Александр Блок писал:
«В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простёр совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи,
А только – тень огромных крыл.
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи
Стеклянным взором колдуна…»
К.П. Победоносцев воспринимался как символ крайней реакции, объект ненависти для леворадикальной и либеральной среды.
А ведь это ближайший друг и единомышленник Ф.М. Достоевского, тот, о ком философ и литературный критик В.В. Розанов скорбит и воздаёт должное в некрологе: «Умер Победоносцев. И с ним умерла целая система государственная, общественная, даже литературная; умерло замечательное, может быть, самое замечательное, лицо русской истории XIX века…»
Александр Кони: «Ум острый и тонкий, непререкаемый авторитет…»
Николай Бердяев: «Духовный вождь монархической России…»
Рассматривая деятельность К.П. Победоносцева, нельзя не увидеть, насколько она взаимосвязана с общественной жизнью России XIX – начала XX века, непростого времени от короткого царствования и убийства императора Павла I и до революции 1917 года. Именно в это время в умонастроение просвещённого общества проникли из Европы, а в дальнейшем развились на собственной почве и стали доминирующими либеральные и революционные идеи, противодействие которым стало жизненной установкой обер-прокурора.
Победоносцев – это одна из крупнейших и трагических фигур XIX века. В своё время он говорил Александру III: «Ваше величество, Россия стоит перед гранью пропасти». А государь ему ответил: «Константин Петрович, а когда она перед ней не стояла?» Обер-прокурор был одним из тех людей, которые отчётливее многих других видели эту пропасть, видели и падение России в неё.
При работе над данным изданием составитель использовал многочисленные публикации, указанные в списке использованной литературы. Были выбраны фрагменты с описанием наиболее интересных для современного читателя событий, приведены в том числе малоизвестные факты, акцент делался на положительных результатах деятельности обер-прокурора, его достоинствах учёного-правоведа, литератора, общественного деятеля.
Подводя итоги, сам Константин Петрович Победоносцев писал: «Меня упрекают, будто я тянул Россию вспять. Но это неверно, а верно то, что я смотрю на Россию как на величественное здание, построенное на прочном фундаменте, с которого разные шарлатаны пытаются его стащить, чего я допустить не желаю. Фундамент этот – православие и самодержавие. Я ничего не имею против надстроек над зданием, если они отвечают фундаменту и общей архитектуре векового здания, но фундамент должен оставаться прочным и нетронутым».
1. Предки, отец
Победоносцев – типичная поповская, или, как ещё называют, семинарская фамилия. Вплоть до XVIII века священников просто именовали отец Михаил, отец Иоанн, батюшка Николай. Их дети часто становились Поповыми. В духовных училищах и семинариях ученикам присваивались новые благозвучные или оригинальные фамилии. Многие священники, и в особенности их дети, получали фамилии от названий церквей, где они или их отцы служили: Никольский, Покровский, Предтеченский, Сергиевский и т.д. Ряд фамилий связан с названием икон: Знаменский (икона Божией Матери «Знамение»), Державин и Державинский (икона «Державная»), Достоевский (икона «Достойно есть»). Дед героя нашего повествования Василий Степанович Победоносцев и прадед отец Степан служили в московской церкви Святого великомученика Георгия Победоносца на Варварке (по другим сведениям, Звенигородского уезда Московской губернии), откуда, видимо, и пошла их фамилия.
Отец же Константина Петровича, Пётр Васильевич Победоносцев, хоть и окончил Московскую духовную Славяно-греко-латинскую академию, избрал светскую карьеру. Родился Пётр Васильевич в 1771 году, и ко времени окончания им академии в 1797 году такой выход из духовного сословия был довольно распространённым явлением. Зарождался новый социальный слой – разночинцы, вышедшие из духовенства, получившие образование, но не дворяне, которым они часто противопоставлялись. Базаров у Тургенева или реальные Николай Чернышевский и Николай Добролюбов – сыновья священников, Виссарион Белинский – сын врача и внук священника, представители той самой пропитанной духом либерализма разночинной интеллигенции, которая в XIX веке претендовала на ведущее место в общественной и культурной жизни России. К счастью, Пётр Васильевич Победоносцев и его сын Константин своими взглядами и убеждениями явили пример исключения из общего правила.
По окончании академии отец будущего обер-прокурора по собственному желанию был уволен из духовного звания и поступил в гимназию Московского университета учителем французского класса, а впоследствии – русского красноречия. С этого времени его жизнь без малого сорок лет неразрывно связана с Императорским Московским университетом.
В 1807 году П.В. Победоносцев получил степень магистра философии и словесных наук и тогда же начал давать уроки русской словесности в Московском Александровском институте благородных девиц. Начиная с 1812 года он в штате Московского университета, преподаёт там русскую словесность; в 1826 году утверждён в звании профессора кафедры красноречия, стихотворства и языка российского отделения (факультета) словесных наук. В 1813–1834 годах П.В. Победоносцев исполнял обязанности секретаря отделения.
Пётр Васильевич вступал в брак дважды. С первой своей супругой прожил недолго: она умерла во время его учёбы в Славяно-греко-латинской академии. Приблизительно в 1808 году Пётр Васильевич женился вторично. Его избранницей стала Елена Михайловна Левашёва (1787–1867), дворянка из городка Лух Костромской губернии. Современники характеризуют её как женщину образованную и умную. Она с большим уважением относилась к своему мужу, которого пережила на двадцать четыре года.
Литературная деятельность Петра Победоносцева началась ещё до окончания им Московской духовной академии. Пережив утрату жены, он в 1796 году посвящает её памяти сборник «Плоды меланхолии, питательные для чувствительного сердца», первая часть которого состояла из его оригинальных произведений, стихотворных и прозаических («Размышления при гробе», «Эпитафии» и др.), а вторая – из тематически близких переводов (Э. Юнг, Ж.-Ж. Руссо, Ш. де Сен-Пьер).
В 1811 году П.В. Победоносцев был одним из организаторов Общества любителей российской словесности при Московском университете, стал его действительным членом, активно участвовал в учёных трудах общества и некоторое время был его библиотекарем. Он редактировал журналы «Новости русской литературы» (1804–1805 годы), «Минерва», посвящённый российской и зарубежной словесности (1806 и 1807 годы). Опубликовал там свои работы, вошедшие в созданный им «Новый Пантеон отечественной и иностранной словесности» (1819 год). Будучи знатоком ряда европейских языков (помимо французского, с преподавания которого он начал свою карьеру), П.В. Победоносцев сделал много переводов.
Перед вступлением Наполеона в Москву Пётр Васильевич с семьёй уезжает из города в Костромскую губернию в имение своего друга Павла Антоновича Шипова. После возвращения в 1813 году Пётр Васильевич пишет воспоминания о «грозе 1812 года». Отрывки из них были опубликованы в «Русском архиве» в 1895 году под названием «Из дневника 1812 и 1813 годов о московском разорении». Эти воспоминания представляют собой оригинальное сочетание реальных картин сожжённой Москвы со старательно собранными и истолкованными слухами, коими полнилась столица того времени. Реалистичны описание бедственного положения преподавателей Московского университета, оставшихся без жилья и вынужденных скитаться по углам, огромного ущерба имуществу самого университета и, наконец, поездки на собственное пепелище в Кудрино, которое автор сумел опознать только «по печи и колодцу».
Помимо преподавательской и литературной деятельности в 1811–1827 годах П.В. Победоносцев исполнял обязанности секретаря Цензурного комитета.
В преподавании русской словесности Пётр Васильевич своё главное внимание обращал на практические занятия, на чистоту речи и строгое соблюдение грамматических правил. В переводах с латинского и французского языков он тщательно избегал всякого иностранного оборота речи, каждое правило старался объяснить простыми и многочисленными примерами. Кроме того, П.В. Победоносцев занимался и практической педагогикой: после 1813 года под его руководством воспитывались дети многих живших в Москве вельмож.
В своих лекциях отец будущего обер-прокурора опирался на риторики М.В. Ломоносова и других авторов XVIII века, поэтому в последние годы жизни он казался студентам Московского университета, среди которых были в том числе Ф.И. Тютчев, М.Ю. Лермонтов, И.С. Тургенев, В.Г. Белинский, «живым преданием литературных вкусов и понятий прошлого столетия». Многочисленны анекдоты о Победоносцеве-преподавателе, в которых он предстаёт как добродушный старик с совершенно устаревшими литературными понятиями. И.А. Гончаров вспоминал: «На первом курсе у Победоносцева всех классиков ставили в одну шеренгу – с Гомера до Хераскова – и читали им нечто вроде литературного надгробного похвального слова».
В 1835 году экстраординарный профессор по собственному прошению вышел в отставку с назначением пенсиона. После выхода на пенсию много сил уделял домашнему образованию детей, давал также частные уроки детям московской знати.
2. Детство, училище правоведения
Константин был последним, одиннадцатым, ребёнком Петра Васильевича Победоносцева и шестым ребёнком в его втором браке с мамой Константина, Еленой Михайловной Левашёвой. Вырос в благочестивой семье с передававшимися из поколения в поколение церковными традициями. В зрелом возрасте, на седьмом десятке лет, Победоносцев пишет в не совсем свойственной ему манере книгу «Праздники Господни». И в это исполненное лирики повествование вкраплены его воспоминания о собственных детских годах. Читая их, видишь и ощущаешь ту искреннюю и глубокую веру и верность церковной традиции, которые будущий обер-прокурор впитал от младенчества и сохранил в течение долгих лет своей жизни.
«Вот моё счастливое детство – как ярко сияет и благоухает оно из далёкого прошедшего, как освещает передо мною путь мой, как освежает душу в минуты изнеможения!
Русская душа отдыхает и радуется в церковный праздник, и благо тому, кого благочестивые родители с детства приучили чтить праздник, с радостным чувством ждать его и услаждаться его освежающей и возвышающей силой. Как счастлив тот, у кого воспоминания детства и юности соединены с самыми возвышенными ощущениями, какие способны охватывать душу, – с ощущениями и впечатлениями веры! Сколько новых источников религиозного вдохновения приобретает душа, у которой есть запас религиозных ощущений из минувшего времени, и как оживляется такими воспоминаниями молитва! Придя в церковь с холодным и неподвижным чувством, вдруг оживляешься от одного слова или напева, напомнившего то ощущение, с которым слушал его когда-то в другое, давно прошедшее время, – то настроение духа, в котором тогда звук этот был встречен. Смотришь на стены, на иконы, на алтарь и вспоминаешь, как во время оное стоял и молился здесь, как сюда приносили и приводили тебя домашние, молившиеся за тебя или вместе с тобою. Сидишь дома, в день праздничный, и ждёшь колокола; вот ударили, и вдруг душа тронулась. Один этот звук напомнил тебе, как ту же самую минуту давным-давно встречал ты в детстве, и так же, как тогда, с горячим желанием, с нетерпеливым ожиданием чего-то таинственного и торжественного, спешишь ты в церковь стать на свое место.
Никогда так сильно не ощущаются в душе моей впечатления детства, никогда так явственно не переносится воображение в отдалённое, цветущее время моей молодости, как в дни великих праздников Рождества Христова и Святой Пасхи. Это праздники по преимуществу детские, и на них как будто исполняется сила слов Христовых: аще не будете яко дети, не имате внити в царствие Божие.
Рождество Христово… Как счастлив ребёнок, которому удавалось слышать от благочестивой матери простые рассказы о Рождестве Христа Спасителя! Как счастлива и мать, которая, рассказывая святую и трогательную повесть, встречала живое любопытство и сочувствие в своем ребёнке и сама слышала от него вопросы, в коих детская фантазия так любит разыгрываться, и, вдохновляясь этими вопросами, спешила передавать своему дитяти собственное благочестивое чувство. Для детского ума и для детского воображения как много привлекательного в этом рассказе. Тихая ночь над полями палестинскими – уединённая пещера – ясли (кормушка для скота). Домашние животные, согревающие своим дыханием Младенца и над Ним кроткая, любящая мать с задумчивым взором и с ясною улыбкою материнского счастья – три великолепных царя, идущих за звездою к убогому вертепу с дарами, – и вдали на поле пастухи посреди своего стада, внимающие радостной вести Ангела и таинственному хору сил небесных. Потом злодей Ирод, преследующий невинного Младенца; избиение младенцев в Вифлееме, потом путешествие Святого семейства в Египет – сколько во всём этом жизни и действия, сколько интереса для ребёнка! Старая и никогда не стареющая повесть! Как она была привлекательна для детского слуха и как скоро сживалось с нею детское понятие! Оттого-то, лишь только приведёшь себе на память эту простую повесть, воскресает в душе целый мир, воскресает всё давно прошедшее детство с его обстановкою, со всеми лицами, окружавшими его, со всеми радостями его, возвращается в душе то же таинственное ожидание чего-то, которое всегда бывало перед праздником. Что было бы с нами, если б не было в жизни таких минут детского восторга!
…Вечер пред Рождеством: вернулся я от всенощной и сижу дома в той же комнате, в которой прошло всё мое детство; на том же месте, где стояла колыбель моя, потом моя детская постелька, стоит теперь моё кресло перед письменным столом. Вот окно, у которого сиживала старуха няня и уговаривала ложиться спать, тогда как спать не хотелось, потому что в душе было волненье – ожиданье чего-то радостного, чего-то торжественного на утро. То не было ожидание подарков – нет, чуялось душе точно, что завтра будет день необыкновенный, светлый, радостный и что-то великое совершаться будет. Бывало, ляжешь, а колокол разбудит тебя перед заутреней, и няня, вставшая, чтобы идти в церковь, опять должна уговаривать ребёнка, чтоб заснул.
Боже! Это же ожидание детских дней ощущаю я в себе и теперь… Как всё во мне тихо, как всё во мне торжественно! Как всё во мне дышит чувством прежних лет, – и с какою духовною алчностью ожидаю я торжественного утра. Это чувство – драгоценнейший дар неба, посылаемый среди мирского шума и суеты взрослым людям, чтоб они живо вспомнили то время, когда были детьми, следовательно, были ближе к Богу и непосредственнее, чем когда-либо принимали от Него жизнь, свет, день, пищу, радость, любовь – и всё, чем красен для человека мир Божий.
…И это ожиданье радости великой и великого торжества на утро у ребёнка никогда не обманывалось. Ребёнок просыпался утром и непременно находил то, о чём думал вечером, встречал наяву то, о чём говорили ему детские сны: просыпался, окружённый теми же благами жизни детской, которые бессознательно принимал каждый день, – только освещённые праздничным светом лица, его окружавшие, были вдвое веселее, ласки живее, игры одушевлённее».
А вот поэтичный рассказ о детском восприятии Вербного воскресенья.
«Какую радость пробуждает в душе моей звон колокола к торжественной всенощной нынешнего дня! Сколько светлых воспоминаний! Ребёнку, только что вышедшему из колыбели, только что начинающему ходить, уже знаком, уже приятен вид вербы. Её приносила ему в постель от заутрени старая няня, ею слегка ударяла по одеялу, приговаривая ласковые слова, её потом отдавала ему, и, ещё лежа в своей постельке, долго играл малютка гладкими красными прутьями, сдирая с них ароматную кору и любуясь красивыми бархатными белыми барашками: из них потом целый день составлял он своё стадо и гонял его по столу в разные стороны.
Потом – в раннем детстве – какое весёлое утро было утро субботы: по улицам носят раскрашенных и раззолоченных херувимов на вербе, на длинных шестах носят клетки с певчими птицами, беспрестанно раздаются певучие крики разносчиков. Весеннее солнце глядит приветливо в окно; оно так и вызывает выпроситься с няней на гулянье под вербами, где так много детей и игрушек; да и без гулянья, на широком дворе, начинающем уже высыхать, сколько новых разнообразных удовольствий! Там кудахтают курицы, недавно ещё выпущенные из зимнего заточения, кричит петух, как будто зовёт скорее весну, тепло и зелень; обсохнувшие доски и брёвна давно уже манят мальчика походить и попрыгать по ним через ручьи тающего снега, строить мостики и пускать кораблики…
Приходит вечер. Давно уже мальчик осаждал мать неотступными просьбами взять его в церковь, где, по её же словам, всем так хорошо и весело, где все стоят с вербами и свечами, откуда все возвращаются, встретив Христа, с улыбкою и песнью. Что-то неведомое и таинственное представляется в храме юному воображению: как там должно быть хорошо и светло, как должно быть весело стоять вместе со всеми, держа в руке горящую свечку на длинной ветке. И вот, наконец, мать, после нескольких годов упорного отказа, решается взять с собою в церковь дитя своё, Боже мой, какая радость! „Мама, когда же зажгут свечки? – спрашивает ребёнок и ждёт не дождётся желанной минуты. Вот, наконец, пришла она! Мать сама зажгла ему свечку, налепила на вербу и дала ему в руки, и стоит он первое время в каком-то смущении, но в то же время гордый тем, что и он, так же как и все большие, стоит со свечой, и сердце прыгает от волнения. „Молись, – шепчет ему мать, – Христос идёт“. Таинственный трепет ожидания впервые нападает на душу, и точно кажется ребенку, что здесь Христос, о Котором так много говорила ему мать ещё нынешним утром, и он видит перед собою картину из большой своей книги, как шествует Христос, сидя на осляти, посреди народа, столпившегося на улице, облепившего заборы и кровли, как стелют Ему по дороге ковры и одежды, как матери подносят Ему детей, и дети кричат Ему: „Осанна!“ И долго после того чудится ребёнку торжественная картина, когда на другой день играет он принесённою из церкви вербою и лепит фигуры из своей свечки. И на другой год, едва подходит весна, он уже нетерпеливо спрашивает у матери: „Скоро ли вербы? Скоро ли вербы? Скоро ли вербы? Скоро ли пойдём в церковь и зажжём опять свечки?“
Сладкий трепет чудесного! Святое ожидание! Бессознательное чувство радости, обнимающей детскую душу! Знает ли ещё вас душа человека, далеко оставившего за собою детство со всей бессознательностью чистых его впечатлений? Счастлив тот, на ком хоть отблеск этого детского чувства отражается поздней порою жизни в церковном празднике Вербного воскресенья».
Светлая ночь Воскресения.
«Пришёл Великий вечер. Огни погашены. В доме настала тишина. Все улеглись на покой в ожидании торжества. Шум на улицах умолк: и там всё чего-то ждёт, к чему-то готовится. Сидя у моей детской кроватки, уговаривала меня уснуть старая няня. Никогда уговоры её не были так усердны и убедительны, как в этот вечер, под праздник Светлого Воскресения, и никогда детское упрямство не было так настойчиво. Как можно заснуть вечером, когда целый день был одною весёлою песнею о той радости, какая будет завтра, когда с самого утра начинался ряд тех необыкновенных явлений, которые всегда совершаются в доме перед большим праздником и всего более привлекают и занимают детское воображение. Вчера ещё кончилось целых два дня продолжавшееся мытьё, чищенье и убиранье: сегодня с утра целый дом смотрит заново, свеж, выметен и украшен: новым духом веет от него, духом радостного ожидания. А сегодня начались новые работы; сегодня, как только пришли от обедни, все занялись малыми делами – готовят платья, красят яйца; дети перебирают свои игрушки и, подражая большим, чистят и моют маленькое своё хозяйство. Сколько новых толков поднялось в этом маленьком мире, сколько суеты и забот о том, что для взрослого давно потеряло всякую цену, а для ребёнка составляет важное дело, великое событие! Завтра „Христос Воскрес!“, завтра праздник! И никогда не понять взрослому, сколько прелести для ребёнка в одном этом слове: праздник! Старшие дети знают, что они пойдут к заутрене вместе с большими, и вместе с большими улеглись они спозаранку в ожидании ночи. Старшие дети хотят спать и не могут: маленькие дети могут и не хотят. И как им спать, когда отовсюду из кроватей слышится шёпот, слышатся отрывистые переговоры о том, что завтра будет, что было сегодня. Как им спать, когда из каждого угла при свете лампады глядит таинственный образ праздника!
Но усталость берёт своё. Не удалось уговорить мать, чтобы взяла с собой в церковь, уговариваешь няню: „Няня! Милая! Разбуди меня, когда пойдут вокруг церкви!“ – И няня обещает, она обещала бы всё на свете, лишь бы угомонился ребёнок. Но из других кроваток старшие счастливцы отвечают смехом на обещания няни, и опять поднимается неугомонный ребёнок, и опять уговаривает няню, и опять заставляет её в десятый раз обещать, что сделает, не забудет. Старая няня, кажется, в самом деле не забудет: она так сердится на старших шалунов, что смущают ребёнка и не дают заснуть ему. И дремлешь в сладкой надежде; но страх, что няня обманет, пересиливает сон, и ещё раз полузаснувший ребёнок заставляет няню повторить своё обещание.
…Первая заутреня! Боже мой, как билось сердце, когда, наконец, в первый раз мать решилась взять с собой меня к Светлой заутрени. Укладывают спать, спать не хочется – и только ждёшь, когда, час за часом, наступит желанное время. Вот наступило оно. После тишины, в которую погрузился целый дом, поднимается внизу и вверху и во всех углах его радостный шум приготовления к заутрени. Одетый по-праздничному ночью идёшь по тёмной ещё улице – не звонили ещё, в церкви темно, но она уже полна народом, всякий спешит занять своё место, и стоят все одетые по-праздничному, с новыми свечами, и носится по всему храму таинственный шёпот ожидания. Зажигают свечи в больших паникадилах, которые никогда, кажется, не зажигали. Как стало светло – как полна народом церковь, как весело все глядят и как весело глядеть на всех. И вот вдруг кто-то возле перекрестился, заслышав удар соборного колокола: в самом деле ударили, другой, третий, и понеслись хором чудные, таинственные звуки, и вот, наконец, наш, родной колокол своим густым гудением покрыл весь хор и поглотил все звуки. Как хорошо, Боже мой! Как хорошо стоять возле матери и братьев и сестёр и слушать таинственные голоса и смотреть во все глаза вокруг себя, и ждать, ждать всем существом своим.
А дальше – дальше целый мир новых ощущений для взволнованного ребёнка. Вынесли из алтаря старые, где-то далеко стоявшие иконы, которых никогда ещё не видывал, сняли с места хоругви, которых ещё ни разу не видел в движении, и запели „Воскресение Твое, Христе Спасе“, и тронулся крестный ход. И вот затворились двери, церковь полна народу, и все зажгли свои свечи, у всех такие спокойные, важные лица, и все стоят тихо, не говоря ни слова. Чудно становится ребёнку, смотрит он вокруг себя – возле старая няня стоит с зажжённым огарком и молится и плачет, братья и сёстры и мать смотрят прямо в глаза и не улыбаются, и тихо всё так, как будто никого нет в церкви, и над этой тишиной только носится тот же торжественный гул колоколов. Боже – что будет – хорошо и странно! Но вот за дверями послышались отрывистые звуки возгласов священника и ответы хора, и толпа зашевелилась, люди крестятся и молятся и шепчут. Вдруг отворились двери и раздалось громкое „Христос Воскрес!“, и в ответе ему народ загудел своё стоязычное: „Воистину!“ И скоро вся церковь запела вместе с хором радостные песни воскресения.
…О святые песни, всякому знакомые, всякому милые! Кто из русских людей не знает и не поёт вас и не отвечает на ваши звуки всем своим сердцем. И ребёнок, в первый раз заслышав вас, чувствует трепет праздничной радости, и старик, много раз проводивший Пасху на веку своём, когда услышит вас, как будто снова делается ребёнком и празднует Христу детскою радостью. Когда бы ни заслышало вас моё ухо, когда бы ни представило воображение светлую ночь Пасхи и церковь празднующую, в душе моей расцветает и благоухает праздничное чувство. И детство, милое, давно прошедшее детство, смотрится в неё и в ней отражается, и снова слышатся в ней те же надежды и обещания, которыми жила и радовалась душа в ту благословенную пору. В этих надеждах и обещаниях – свет и надежда целой жизни, отголосок вечного праздника, отблеск невечернего дня в царствии Христовом».
Домашним воспитанием и образованием младшего сына руководил профессор Московского университета Пётр Васильевич Победоносцев. Когда отроку Константину исполнилось 14 лет, отец отвёз его в Петербург, где сумел определить сына в Императорское училище правоведения при Министерстве юстиции.
Училище создавалось в качестве юридического учебного заведения, специально предназначавшегося для подготовки судебных деятелей. Выдающийся русский юрист А.Ф. Кони усматривал в учреждении училища правоведения единственно возможный в условиях 30-х годов XIX века способ постепенно, мало-помалу улучшить состояние российских судов, бедой которых было судебное чиновничество, прогнившее до мозга костей, продажное, живущее взятками и не находящее в них ничего худого, крючкотворствующее, кривящее на каждом шагу душой, пишущее горы дел, лукавое, но не умное, свирепое и едва грамотное. Поэтому обучение юридическим наукам соединялось в Императорском училище с воспитанием у молодых людей качеств, которые считались необходимыми для этой профессии.
Это было привилегированное закрытое учебное заведение, имевшее статус «перворазрядного» наравне с Царскосельским лицеем. В училище принимались юноши от 12 до 17 лет, только из потомственных дворян (Константин Победоносцев, происходя из священнического рода, по отцу был дворянином лишь во втором поколении, мать же его Елена Михайловна была из костромских дворян Левашёвых); всего воспитанников было не более ста. Воспитанники училища носили жёлто-зеленый мундир и треугольную шляпу, зимой – пыжиковую шапку (отчего получили прозвище чижиков-пыжиков и именно о них известная шуточная песенка «Чижик-пыжик, где ты был?»); воспитанники старшего класса носили шпаги. Учащиеся делились на казённо- и своекоштных, обучение было платным, но за казённокоштных плата вносилась казной; те и другие обязаны были прослужить после выпуска шесть лет в ведомстве Министерства юстиции. Полный курс обучения был установлен в течение семи лет с подразделением на четыре общеобразовательных класса и три специальных. В начальных классах полностью проходили гимназическую программу; на специальных курсах изучали энциклопедию законоведения (начальный курс права), затем церковное право, римское, гражданское, торговое, уголовное и государственное, гражданское и уголовное судопроизводство, историю римского права, международное право, судебную медицину, полицейское право, политическую экономию, законы о финансах, историю вероисповеданий, историю философии и историю философии права.
Из стен училища правоведения выходили не только выдающиеся юристы. Разностороннее образование, которое получали воспитанники, позволяло развиваться их природным дарованиям. Композитор П.И. Чайковский, поэт А.М. Жемчужников, писатели И.С. Аксаков и князь В.П. Мещерский, доктор медицины Н.Я. Кетчер, палеонтолог, доктор философии В.О. Ковалевский, чемпион мира по шахматам А.А. Алёхин – вот далеко не все знаменитые выпускники училища. Однокашниками Константина Победоносцева были многие известные впоследствии государственные и общественные деятели: славянофил И.С. Аксаков, в газете которого «День» он в 1860-х годах будет регулярно помещать свои статьи, будущие министры юстиции Н.А. Манасеин и Д.Н. Набоков, в отставке которого в 1885 году К.П. Победоносцев примет непосредственное участие, и многие другие.
Окончившие училище с отличием получали чины IX и X классов (титулярного советника и коллежского секретаря, что соответствовало армейским чинам капитана и штабс-капитана) и направлялись преимущественно в канцелярии Министерства юстиции и Сената; прочие направлялись в судебные места по губерниям в соответствии с успехами каждого.
Благодаря основательной домашней подготовке Константин поступает в училище сразу на третий курс. Отцовское домашнее образование служит подспорьем ему и во время учёбы. На четвёртом курсе Константин Победоносцев по своей инициативе вызвался отвечать заданный урок на латинском языке. Выслушав блестящий ответ, профессор римского права Штекгардт сошёл с кафедры, обнял и поцеловал юного правоведа, крепко пожал ему руку и поставил высший балл – 12.
На сороковом году после выпуска обер-прокурор Синода издаёт малым тиражом юношеский дневник времени своего обучения в Училище правоведения для подарков друзьям и однокашникам. Из этих собственных свидетельств Константина Победоносцева мы узнаём и о строгой, почти военной дисциплине, распорядке дня по 42 звонкам, значимых событиях в жизни училища и о школярских проделках учеников.
«Завтра затевают у нас обман во время экзамена: пишут по два экземпляра всех билетов, каждый готовит из всего курса только один билет и, когда берёт билет со стола, говорит тот номер, который сам учил; а на приготовленном стуле билет ему обменивают.
…Употребили в дело эту хитрость, о которой я вчера писал, и она удалась вполне. Все были в этом деле обмануты: и директор, и инспектор, и Штекгардт, и Генцшель, заседавший на экзамене… Совестно было молиться до и после экзамена».
Интересны краткие записи, из которых мы видим круг чтения Константина помимо учебной программы:
«Церпинский читал мне статью (прекрасную) Аксакова: отрывки из вседневной жизни.
…Вечером был у нас в классе обыск, производившийся инспектором и профессором права Кранихфельдом и воспитателем Бушманом. У меня поймал инспектор стихи Лермонтова, однако оставил их и советовал держать у Бушмана: „Конечно, Лермонтов поэт, но он умер нехорошею смертью…“
…Сегодня с обеда директор ходил по классам и отнял у нас многие книги, как то: Гоголя, „Отечественные записки“ и прочее.
…После обеда ушёл я в лазарет, сел у Сербиновича и до 5-го часа разговаривал с ним и читал ему Гоголеву „Страшную месть“.
…Юша Оболенский[1 - Князь Юрий Александрович Оболенский (1825–1890) принадлежал к древнейшей аристократической фамилии, отец его был в своё время калужским губернатором. О нём рассказывает Иван Аксаков в письмах отцу, написанных осенью 1846 года: «Юша Оболенский теперь путешествует пешком по России и сделал до 700 вёрст. Был в Ростове, в Орле, в Туле; теперь пришёл пешком из смоленской деревни своей сестры прямо в Лаврентьевский монастырь, где похоронены его мать и сестра, оттуда в гостиницу, куда я приехал к нему. Из Калуги он пешком же отправляется в Москву. Ходит себе один, с котомкой за плечами… Молодец!»] остался в училище, я рассматривал у него „Литературную газету“ и „Картины русской живописи“, которые и взял к себе на сохранение. В 6-м часу ушёл от него к переплётчику по просьбе Юши договориться за переплёт „Отечественных записок“ и молитвенника».
Описан неожиданный визит в училище императора Николая I.
«Лишь только отобедали мы, как, по обыкновению, отправились в сад. Время было прекрасное. Солнце светило ярко. Не прошло и пяти минут, как посреди весёлой толпы раздались глухие крики: „Скорей, скорей! Царь, Царь приехал!“ В эту минуту в окне V класса раздался звук призывного колокольчика. Мы побежали. Кто просто, кто в коньках, кто ползком, но все тотчас явились наверх, бросили как попало шинели и фуражки, построились в длинную колонну. Всё стихло, но вдруг пробежал глухой ропот, и вслед за ним потряс воздух громкий крик привета. Царь шёл мимо рядов, оглядывая их орлиным оком… Я его впервые увидел. Он хорош, царственно хорош!..»
