Татьяна Муратова "Дубинины. Когда приходит любовь."

После первой брачной ночи он и Катя рано утром гуляли по Зимнему парку, потом сидели рядышком на берегу озера на постеленной куртке.

– Мне очень важно, чтоб ты простила меня за прошлые грехи, не попрекала тем, что пил и блудил. Сможешь?

– Я простила и попрекать не дерзну.

Витя вздохнул:

– Боюсь вернуться в прошлое. Я ведь получил так много подарков от Бога: он не лишил меня здоровья, хотя я пил много лет подряд, он дал мне хорошую жену, хотя я прелюбодействовал, он ввёл меня в евхаристическую жизнь, хотя я не молился ни за себя, ни за близких. От «чрева адова» избавил меня. Чем я могу отблагодарить его?

В тот же день он провёл осмотр территории, обнаружил на задворках старую баню с большим висячим замком, попросил Катю отпереть и остался доволен увиденным.

– Если у меня начнётся ломка – запрёшь здесь без всякой жалости и выпустишь через десять часов, – это приказ, скажем так.

Свои нехитрые пожитки перевёз чуть позже, комнату отписал храмовому прихожанину. Рита ухаживала за Мойшей, но иногда пропадала на сутки и двое, приходила нетрезвая. Один раз попыталась Мойше влить в рот водочки, но у того началась такая рвота, что пришлось всё перестирывать – ругалась на чём свет стоит, но больного подпаивать перестала. Скоро вселились новые жильцы в обе комнаты, и Рита вовсе притихла.

На работе у Виктора дела процветали: начальство ценило то, что машины всегда были на ходу и в исправности. Несколько раз чинил личный транспорт сотрудников – появились «леваки». Витя от денег не отказывался, зарабатывал прилично. Смог и себе машину справить. Максим переписал на друга свою поломанную «старушку». Витя её «вылечил» и стал ездить.

Два раза в неделю Витя занимался у отца Виктора, готовился к поступлению в семинарию.

Константин Сергеевич поднял дело о судимости, и там, действительно, нашёлся ряд нарушений: отсутствие договоров с водителями, неправильно составленная доверенность. Нарушения замяли, судимость сняли.

Вечерами молодые по привычке гуляли, но уже реже – дома тоже дышалось хорошо. Почти месяц Витя спокойно держался: помогали акафисты и ощущение счастья. Но с крестопоклонной потяжелело, и до Пасхи Кате два раза приходилось запирать его в бане. Весной пошёл подавать документы в семинарию, с благословения отца Виктора поступил. Катя заканчивала училище, но на работу решила не устраиваться, оказалось, что она слегка округлилась. Витя сказал: «Никакой работы». Взял отпуск, и они поехали путешествовать.

Вернулся из армии Матвей, почти сразу женился на генеральской дочери и подписал контракт на дальнейшую службу в армии, уехал с женой служить по распределению Витя возвратился со значительно округлившейся Катей, а с сентября начал учёбу.

Первые полгода совместной жизни станут для них самыми лёгкими и беззаботными. Хозяйством руководила мама Кати, денег хватало, времени друг на друга тоже, заботы не обременяли, молодость брала своё. Иногда они со смехом вспоминали знакомство, такое необычное и не предвещавшее взаимной привязанности.

– Ох, и разозлился я, когда ты впервые пришла! Мне сказали, что за рулём – женщина! А оказалось, что девчонка совсем! Я как увидел тебя, хотел просто в клочки порвать, да в форточку выбросить.

– Да уж, взгляд у тебя был злющий.

– Правда, злой? И сейчас злой?

– Что ты, давно не злой.

– Как же ты мою злобу перенесла? Я ведь просто сразу понял, что жизнь круто меняется, но цеплялся за старое. Я сам хотел решать, менять её или нет. Вот ведь дурак. И ненавидел тебя, и помер, если бы перестала приходить.

– Я так и понимала.

Витя наклонился и прошептал что-то ей на ухо – Катя густо покраснела.

– Но я тебе больше такого говорить не стану, это – единственный раз в жизни…

Учёба давалась с трудом. «Я не привык учиться. У меня мозги не ворочаются!» – стонал он постоянно, легко давались только литургика и пение, трудней всего обстояло дело с гомилетикой и богословием, даже пересдавать приходилось. Правда, благодаря напряжённой учёбе, позывы к выпивке стали реже. Ремонтом автомобилей приходилось заниматься на дому – желающих хватало. Ближе к зиме Катя благополучно родила сына – это событие настолько смягчило сердце Вити, что он согласился молиться за брата в благодарность за милость Божию.

Все годы учёбы молодые жили с родителями, хотя не сразу научились доверять друг другу. Когда Виктора рукоположили, то со священническим саном и правом называться батюшкой к нему пришли и физические изменения: прекратились ломки, страсть отошла, но начали болеть суставы, особенно на сломанной ноге. К врачу идти отказался, принял недуг как крест и необходимость терпеть. Как и предупреждал духовный отец, молодой иерей получил направление в областной посёлок, куда вскоре они с ныне матушкой Катей и четырёхлетним сыном переехали. У Кати сохранилась доля наследства от деда, приличную сумму добавили родители – на эти деньги семейство справило себе большой крепкий дом и начало ремонт храма.

* * *

После отъезда Кати и Вити в свой дом на Большой Журавлихе поселилась новая семья. Младшая Маша с супругом Мишей. А в бывшей Катиной комнате теперь жила Ольга Станиславовна, мама Алёны, теперь вдова У Алёны Борисовны не получалось съездить в посёлок проведать, как устроилась старшая дочь, хозяйство и уход за практически беспомощной старушкой не давали такой возможности. Но через полгода отец Виктор отпустил жену в гости к родным и к врачу в женскую консультацию, так как та была беременна. Оставшись наедине, Катя и мама сели пить чай и болтать.

– Всё хлопоты: Маша вот-вот родит, а совсем не бережётся, бабушка прихворнула, Егор домой не возвращается – с тобой по душам никак не поговорю. Как вы там справляетесь? Расскажи подробно, по телефону не очень понятно.

– Слава Богу, всё нормально.

– Что сказал врач?

– Анализы сдала, УЗИ пришлось сделать. Кто родится, пока не понятно, восемь недель. А у Маши девочка будет?

– Девочка – вон у неё пузо круглое какое. А твоё самочувствие как?

– Не волнуйся, пожалуйста, всё в норме. Я больше обследоваться не хочу, если самочувствие позволит, и, если, конечно, отец Виктор не благословит.

– Ты теперь его всегда отец Виктор называешь – непривычно. Пока у нас жили – всё Витя да Витя.

– Какой он теперь Витя? Отец Виктор, совсем другой.

– Другой? Тебя не обижает?

– Бог с тобой, мама! Какое там «обижает»? Я имею ввиду духовное. Священники – не мирские люди – он и раньше о себе мало думал, а сейчас и вовсе: храм, службы, требы, с нами мало времени проводит. Да ещё народ такой тяжёлый.

– Тяжёлый?

– Очень. Пьющих много. Убийцы есть. Батюшка ходит к ним, вразумляет. Полноценных семей – по пальцам сосчитать можно, бабульки все со странностями. А то ещё наркоман живёт, ворует у всех, кошек душит. Но есть прихожанки богомольные, да мало, на службе два-три человека. Мне петь приходится, а голосок слабый, еле тяну – вижу, батюшка сердится, у меня сразу – сердце в пятки. Я ему: «Уволь, не по силам», а он: «Пой, больше некому». Ещё бабулька по имени Василиса поёт со мной, но только когда здоровье позволяет. Отец Виктор говорит: «Молись за неё», – я и молюсь, хотя тяжело, она склочная.

– С деньгами как? – Алёна смотрит на дочку пытливо.

Катя опускает глаза:

– Ничего, справляемся.

– Я денег дам, не отказывайся! Ты беременная, питаться нужно хорошо. Хозяйство своё когда ещё разведёте.

– У нас курочки, у соседей – корова, всё слава Богу. А с финансами, батюшка говорит, надо самим стараться выживать.

– Он тебя строжит: «Не вздумай от мамы деньги принимать?»

– Что ты, разве такое скажет? – Катя смеётся.

– Вот и бери, а то я Костю на него настращаю или его отца духовного.

– Не надо, я возьму. Только немного – ведь Маше рожать скоро. Мама, я уже завтра поеду, хорошо?

– Что так скоро?

– Да ведь оставила их одних, душа болит. Как они там без меня? Отец Виктор с утра в храм уйдёт, сынулю с собой тащит – кто их накормит? Сам ведь в быту как ребёнок малый: легче крышу перекрыть, чем носки постирать. Отпустите меня?

– Конечно, солнышко моё, как надо. А дом-то хорош?

– Да, нам нравится. Крыша, правда, текла, так отец Виктор сам залезал и чинил, а ведь у него ноги больные. Он и на храм к куполам влезал – я вся передрожала, а Вовке – восторг: «И я! И я!» – кричит.

– Как я по внучку соскучилась! – у Алёны в голосе сквозит грусть.

– Ему там раздолье, только ровесников мало: Санька – рыжий, да Марина тёть Людина, но та постарше. Я мечтаю, чтобы вы все к нам на лето приехали, у нас красиво: лес, речка, воздух аж звенит. Мы ведь и дом большой купили, чтобы гостей принимать. Приезжай, мамочка, огород сажать пора.

– Приеду. Надолго вряд ли: отец работает, он без меня не может, да и баба Оля нуждается в присмотре. Может, внучка какого-нибудь прихвачу, если родители дадут.

– Вот здорово, я тоже попрошу, чтобы братишки вырвались, вон Стёпу батюшка давно зовёт. А папа не приедет?

– Посмотрим, сейчас рано загадывать, – Алёна никак не могла насмотреться на свою старшую дочурку.

– У него всё нормально на работе и со здоровьем?

– Терпимо по милости Божьей. Вот за Андреевых детей душа болит, да Егор гуляет – проси отца Виктора молиться.

– Ах, как у всех сложно жизнь складывается! Максим и отец Виктор по молодости нахлебались, у Андрея с женой не пойми что, Виола в приключение вляпалась, Матвейка скоропостижно женился, прямо страсти какие-то! Одни вы у нас с папочкой идеальная пара: и познакомились красиво, и живёте душа в душу. – Влюблённо посмотрела на маму Катя.

– Ой, насмешила, дочура! У нас тоже не гладко жизнь текла. Ты ведь и не знаешь, что он мне изменил, а я с большим трудом простила…

– Мамочка, правда? Я не знала! У вас свои секреты. Как познакомились – сто раз слышала, а про измену – ни разу. Расскажешь или мне лучше не знать – папа ведь? – когда Катя удивлялась, её глаза округлялись и тогда она больше становилась похожа на Костю, чем на Алёну.

– Да уж… Если б я его не простила тогда, вас четверых и на свете белом не народилось. Но простила, Костин отец помог, очень правильно повёл себя, да и сам Костя покаялся, а я ж его любила… И сейчас люблю.

Две женщины смотрели друг на друга улыбаясь, такие похожие и счастливые, несмотря на все превратности судьбы, бывшие, настоящие и будущие…

Костя и Алёна. Жизнь прожить.

1973—2000 годы

* * *

Чуть зыбкий воздух дрожал весенней прохладой. В этот ранний час в парке почти никого не видно: две собачницы, белки, да дед-бегун. Уже месяц открытый с просушки парк радовал дорожками, приятно шуршащими песком и свежей зеленью, весело трепещущей в лучах проснувшегося солнца. Всё вокруг уверяло в незыблемости, вечности мироустройства и его оптимистичности – на дворе стоял тысяча девятьсот семьдесят пятый год. Бодрящая дух утренняя свежесть вытащила Костю из машины, призывая пройтись по парку. Он, природа и тишина; ветерок, щебет птиц и радость от того, что молод, здоров, а вся жизнь впереди. Вообще-то, поступок неожиданный для него, юноши без особых фантазий и неординарных желаний. После семичасовой тренировки полагалось ехать домой на своём ВАЗе, там позавтракать перед институтом.

Но сегодня лекции отменили – началась зачётная неделя, первым стоял зачёт по марксизму-ленинизму, дальше – практика с иностранцами. Мура, одним словом, спешить некуда. Костя с четырёх лет жил по строгому распорядку. С младенчества у него английский, бассейн, учитель по музыке. С семи лет – английская школа (лучшая, естественно, в городе), дополнительные занятия по истории, математике, немецкому и японскому, бокс и вольная борьба. Он – единственный ребёнок в семье, красивый мальчик с интеллектом выше среднего и очень богатыми для Советского Союза родителями, в общем, золотая молодёжь. Его отец принадлежал к когорте крутых из правительственной верхушки. Он был старше супруги на десять лет, женился на красавице, наследнице всего имущества и капитала, единственной восемнадцатилетней дочери учёного с мировым именем – тогда их ещё ценили. Она, разумеется, работать не стала, а занялась умственным и физическим развитием сына, а также улучшением своей и так сногсшибательной внешности. Костю ласково называла «наш инфантильный мальчик», а мужа – «мой генерал».

Сын с одинаковой холодностью посещал кружки, секции, бассейн и родителей не огорчал: учился на отлично, поступил туда, куда они указали – на юридический факультет университета. Настойчивость проявил только, заявив, что пойдёт в армию. Так как отец его полностью поддержал, матери оставалось смириться. Она перенесла освободившееся время на заботу о себе, на невесту сына и на тусовки, где она считалась основным распространителем новостей, то есть сплетен. Конечно, родители позаботились, чтобы сын попал в блатную роту, где отбывали полезное для спасения Родины время другие «золотники». Но дедовщина процветала и там, однако Костя решил не волновать своих подробностями и справлялся со всем сам. Годы, проведённые на тренировках, прошли не даром, появились и жёсткость, и решительность.

Письма ему писали: отец – редко (пару раз за службу), мама – еженедельно, подруга – раз в две недели. Подругу звали Мариэлла, она тоже из «золотых», но стремительно беднеющих. Ребята вместе учились с первого класса и почти сразу же девочка сообразила, что лучше Кости ей жениха не найти – удивительная смекалка для семилетней девочки, не слишком красивой и не слишком богатой. Инфантильному мальчику оказалось всё равно. С тех пор на все праздники, дни рождения и тусовки они ходили вместе.

Мариэлла сделала большие успехи в продвижении к цели: подружилась с его мамой Галиной Феоктистовной, приходила к ним домой запросто, научилась выглядеть ухоженно, даже эффектно и умело отшивать конкуренток. Единственное, чего она не смогла добиться, так это поступить в тот же институт, что и Костя. Поэтому училась на парикмахера, разумно предполагая, что обойдётся в жизни без высшего образования – главное, чтобы муж попался приличный. Она умела подать себя в обществе и для Кости стала находкой. Он мог не заботиться о девушках и о том, что пропустит хоть одну тусовку – Мариэлла за всем следила. Кроме того, они действительно смотрелись красивой парой, Галина Феоктистовна уверяла девушку, что свадьба не за горами: «Просто нашего тюфяка надо немного раскрутить». Впрочем, думала она, пусть закончит университет – насладиться совместной жизнью они ещё успеют.

Вот этот самый «тюфяк» Костя шёл по весенней тропинке парка совершенно один, вполне довольный собой и окружающим видом, когда боковым зрением уловил нечто выпадающее из типичной картины советской действительности. Жёлтое пятнышко. Пригляделся и понял, что это шапка на девочке. Она прыгала вокруг дерева и что-то с него соскребала. Удивление юноши оказалось настолько велико, что он подошёл ближе: «Да, действительно, девчонка – ну, в смысле, подросток лет шестнадцати в жёлтой шапочке с бубоном, пушистыми волосами, выбивающимися из-под этого яркого пятна, розовые щёки, выразительные глаза. Да, действительно, собирает в банку палочкой. Но что? Или кого? Червяков или гусениц, во множестве ползущих на дерево». Костя видел раньше таких, они плетут паутину и пожирают зелёные листочки. Мерзость! Но девчонка-то забавная, он никогда таких не видывал. Окружающие его представительницы слабого пола выглядели иначе. Во всяком случае, они не прыгали на дерево за червяками. «Интересно, как пахнут её волосы? Наверняка, не французским парфюмом…», – размышлял он. Так бывает, но Костя этого пока не знал: мир вокруг переворачивается с головы на ноги и дышится совсем по-другому.

– Помочь? – негромко спросил он.

Девчонка оглянулась на парня синим миром своих глаз и что-то внутри у него случилось – словно выглянувшее из-за тучи солнышко одним лучом зацепило его сердце. Она не удивилась – будто ей постоянно предлагают красивые молодые люди интеллигентной наружности собирать червяков в восемь утра.

– Помоги. Я не достаю, роста не хватает, – и передала ему баночку с палочкой.

Костя прилежно начал сбрасывать злодеев в ёмкость.

– Зачем ты это делаешь? Всех ведь не соберёшь.

– Я вызвала службу охраны парковых насаждений. Но когда они приедут! Соберу, сколько смогу.

– И куда их потом?

– С собой возьму, у нас в оранжерее канистра с ядом для вредителей стоит – полью красавчиков, раз не хотят добром заниматься, – девушка улыбнулась и у Кости опять внутри солнечные зайчики заплясали.

– Меня Костей зовут.

– Меня – Алёна.

– Вон на том дереве тоже ползают.

Девчонка вздохнула:

– Если успею, и там соберу, у меня ещё полчаса до практики.

– В оранжерее?

– Да.

– Я там никогда не был.

– Зря, там красота! Азалии, правда, отцвели, но пионы, розы, рододендроны, тюльпаны, цитрусовые симпатичные. А какая у нас коллекция насекомоядных!

– А ты чем там занимаешься?

– Практику проходим после третьего курса.

– Сколько же тебе, Алёна, лет, если не секрет?

– Не секрет, восемнадцать.

– А мне двадцать два, я тоже третий курс заканчиваю, только университета.

– У меня – аграрное училище, факультет растениеводства.

– Я уже понял, что ты любишь цветы и деревья, – Костя тоже улыбнулся.

Он готов был собирать этих червяков хоть во всём парке, но девушка забрала банку и закрыла её крышкой.

– Спасибо, но мне пора, надо успеть к восьми сорока.