Журнал «Рассказы». Шепот в ночи
Александр Сордо
Сергей Пономарев
Дмитрий Ермолин
Евгения Кинер
Ирина Нильсен
Крафтовый литературный журнал «Рассказы» #31
Перед вами выпуск, преисполненный светлой грусти… Почти каждая история в этой книге обыгрывает тему смерти, но делает это по-своему, изощренно и как-то по-особенному человеколюбиво. Эти истории фантастические, но после прочтения большинства из них не остается ощущения, будто читал фантастику. Остается ощущение, будто прочел о чем-то важном, касающемся каждого из нас, чуть тревожном и оттого запрятанном глубоко внутри. О том, что не принято обсуждать, потому что не очень это весело – обсуждать что-то, ассоциирующееся со смертью.
Некоторые из рассказов этой книги подталкивают к рефлексии: к тому, чтобы акцентировать внимание на собственных мыслях и чувствах вокруг предлагаемого авторами сюжета. Другие в игровой форме тонко подводят к новым коннотациям в восприятии темы смерти и темы человеческой судьбы. Но всегда за развлекательным сюжетом спрятана некая особая глубина, в которую хочется погрузиться.
Сергей Пономарев, Ирина Нильсен, Евгения Кинер, Дмитрий Ермолин, Александр Сордо
Шепот в ночи
Сергей Пономарев
Мастер без Маргариты
Дедушке Сереже
Даня ненавидел дарить подарки двум типам людей: тем, у которых все есть, и тем, кому ничего не надо.
Отец Дани относился к первым – чем удивить человека, которому подарили на вторую свадьбу загородный дом, ружье девятнадцатого века и две одинаковые коллекционные автобиографии Форда? Но тут хотя бы проще – он умилялся любому ручному труду. Даня написал ему прелестную картину на шестидесятилетие, так отец ее в головном офисе своем над переговорным столом повесил.
Вот со вторым типом было сложнее. Даниному деду ничего не надо было. Роскошь он отвергал, в искусстве не разбирался, безделушки высмеивал. Даня на прошлый новый год написал портрет деда. Он лишь скривился неприязненно и убрал в шкаф. С тех пор портрета Даня не видел. Наверное, выкинул. Или бездомным отдал. С него станется. Дед на старости лет проникся «гуманистическим видением», как он сам его называл. Бомжам хлеб таскал, покупал им всякое полезное и даже домой на отдых зазывал холодными ночами.
Даня решил, что лучшего подарка, чем книга, он все равно не придумает.
Стоял в книжном. Пахло страницами и попкорном. Книжный расположили по соседству с кинотеатром в ближайшем торговом центре.
– Вам помочь? – Милая продавщица с родинкой на щеке улыбнулась Дане.
– Деду подарок смотрю, – признался Даня.
– На день рождения?
– На Девятое мая.
– Интересно.
Продавщица была ровесницей Дани. Может, чуть помладше. Лет двадцать восемь – тридцать. От симпатии и смущения он затараторил:
– Да вот же. – Он зачем-то спрятал руки в карманы брюк. – Отродясь ведь дни рождения не отмечал. Прогонял меня даже, мол, чего приперся, дай старому человеку отдохнуть… Позвал меня, говорит, жду тебя, будем День Победы отмечать. Я думал, он пьяный, так он меня чуть не послал за такое, вот как. Представьте, на день рождения в марте не позвал, а на Девятое мая – решился. Главное, непонятно зачем. Вот разобраться бы еще.
Девушку с родинкой на щеке, если верить бейджику, звали Машей. Она внимательно слушала и кивала. Как психолог на приеме. Потом уточнила:
– Дедушка – ветеран?
– Он тридцать восьмого года. В лагере был малым совсем.
– А что любит-то он? Вы военное хотели? Или как?
Даня задумался. Кажется, единственной книгой, которую прочитал дед, была «Мастер и Маргарита». Он постоянно цитатами оттуда сыпал и смеялся, поминая плащи с кровавыми подбоями.
– «Мастер и Маргарита». Есть какое-то хорошее?
Тут уже заворковала Маша. Потащила его к стеллажу с подарочными изданиями, приговаривая:
– Очень даже есть. Ох, как это вы хорошо попали. Если честно, это моя любимая тоже. Хотя я всякое люблю. И вроде бы моветон – все любят, даже совсем мало читающие. Но вот так навсегда со мной она. Как только впервые в школе задали, так сразу и влюбилась. Теперь раз в год – стабильно. Ну, перечитываю.
Они остановились у стеллажа, запертого на ключ.
– Дорогая только. – Она опустила глаза. – Тут с иллюстрациями, комментариями. Семь тысяч почти.
– Ого, – наигранно удивился Даня.
– Да. – Она вздохнула. – Сейчас сами знаете, как с книгами. Можем еще на складе посмотреть…
– Нет-нет. – Даня улыбнулся. – Ради деда ничего не жалко. Заворачивайте.
Маша подняла на Даню взгляд. Полный уважения и восхищения. Видимо, сама о таком издании мечтала. Недаром любимая.
– Вы очень хороший внук. – Она достала ключ и начала открывать стеллаж с подарочными изданиями.
Даня решил, что непременно зайдет сюда еще раз. Может, парочку. Сколько понадобится. Особенно его умилило то, как бережно, одними пальцами, Маша держала книгу, неся ее к кассе.
Жаль, что дед в таком восторге не будет.
Его удивить невозможно.
Лев Егорович шел от магазина к дому. Пакет был полон продуктов и слишком тяжел для него, восьмидесятитрехлетнего старика. Виду он не подавал. Не терпел жалости к себе, ни в каких проявлениях.
Майское утро было прекрасно. Свет солнца казался необычайно нежным после суровой, затянувшейся зимы. Длинные тени смягчили острые углы. Из кафе на углу тянуло свежей выпечкой и кофе. Звенел над детской площадкой смех.
Около подъезда Лев Егорович остановился, чтобы отдохнуть. Он жил в хрущевке на четвертом этаже. Самая сложная часть пути была впереди. Он поставил пакет на скамейку. Присел и положил руку на грудь, как будто мог этим движением угомонить биение сердца.
Из подъезда выскользнул Колька – соседский внук. Пацаненок с крысиным хулиганистым лицом, с быстрой жестикуляцией и в черной кепке.
– Помочь, Левгорыч? – спросил Колька, удерживая железную дверь открытой и окидывая старика взглядом.
Лев Егорович был невероятно высок – чуть больше двух метров. Еще и вширь выдался. Его в армии «айсбергом» называли. Лев Егорович любил вспоминать те дни. Тогда и солнце светило ярче, и цвета были другие, чистые, да и жизнь, вся жизнь была впереди.
Лев Егорович отдышался и ответил на предложение Кольки громко и отчетливо:
– Пшел прочь! Я тебе что, немощь какая? Кыш!
Колька знал Льва Егоровича не первый день, поэтому совсем не обиделся. Наоборот, продолжил.
– Да какая немощь, Левгорыч? Че вы начинаете? Я ж быстро – раз-раз, да и погоню.
– Намекаешь, что я старый?
– А вы че, молодой, Левгорыч?
– Да я тебя соплей перешибу, шкет!
– Да ладно вам, Левгорыч, че вы. Вы меня уж который год перешибаете. Никаких ж соплей на то не хватит. Я вообще мигом метнусь. Пакет поставлю у вашенской двери – и делов-то!
– Ну, я долго поднимать мешок этот буду, тут твоя правда, – кивнул Лев Егорович. – Ты быстрее управишься, даром что сопляк.
Колька уже не слушал. Забрал пакет и кинулся в подъезд.
Лев Егорович закрыл глаза и слушал, как бьется сердце, как хохочет ребятня, как гудят за домом машины.
– Хороший малый, – прошептал он так, чтобы не услышали пробегающие мимо дети, и поднялся со скамейки.
Подъездная дверь снова распахнулась. Выбежал Колька:
– Поставил у двери.
– Мог бы и занести, – сказал Лев Егорович вместо спасибо. – Там открыто.
– Оставляете хату пустой? Не дело. Обнесут же.
– А с чего ты взял, что я там один?
Колька расхохотался:
– Подружку завели?
– Ах ты!
Лев Егорович замахнулся широкой ладонью, метя по шее пацана. Колька ловко проскользнул под рукой и выбежал на дорогу. В свете яркого поднимающегося солнца казалось, что он окружен белым, как от нимба, светом.
– Удачи, Левгорыч!
Лев Егорович кивнул и стал подниматься по лестнице, приговаривая:
– Поднимая до неба пыль, ала ворвалась в переулок, и мимо Пилата последним проскакал солдат с пылающей на солнце трубою за спиной.
Даня давно заметил, что все люди переходят дороги по-разному. Особенно в тот момент, когда зеленый догорает и всем понятно, что вот-вот вспыхнет красный. Тут люди характер и показывают. Он выделял несколько типов.
Первые останавливаются и никуда не спешат. Такой, например, была бабушка Ева. Она ждала спокойно, словно прибрала за пазуху саму вечность.
Вторые стремглав бросались через дорогу. Скорые, резвые. Таким был Колька – сосед дедушки и знакомый Дани.
Третьи вроде бы и ускоряются, потому что спешат, но тормозят в последний момент, уже перед самым концом пешеходного перехода. Как будто пытаются сохранить достоинство. Таким был сам Даня. Он как будто этим притормаживанием честь себе сохранить пытался, за что сам себя и корил. Мелочно это было как-то.
Четвертые заскакивают на зебру в последнюю секунду и идут неспешно уже на красный. Назло сигналящим водителям. Такой была мама Дани – Александра Львовна.
Был, конечно, и пятый тип. Самый редкий. Дед вообще не смотрел на светофоры. Он начинал переходить дорогу тогда, когда считал нужным. Словно ему всегда горел зеленый. Последние пять лет он только так и делал – после случившегося тогда он вообще перестал бояться чего-либо.
Таксист пропустил одинокого пешехода и вырулил к дедушкиной хрущевке. Остановился у нужного подъезда и прервал размышления.
Даня пытался воспроизвести номер квартиры деда, но тут же вспомнил, что за домофон тот платить отказался. Воспользовался старым методом. Просто дернул дверь на себя, отводя плечо, как будто гранату бросал. Сработало. Поднялся на четвертый этаж. В подъезде пахло кошками, жареной картошкой и гнилым луком. От картошечки слюнки текли, от остального – ком к горлу подступал.
Открыв незапертую дверь квартиры, Даня, как всегда, на секунду замер. Он любил оказываться у дедушки в гостях в том числе и ради вот этой первой секунды. Секунды, когда родной, ни с чем не сравнимый запах старой родительской квартиры вываливает на тебя ушат теплых воспоминаний.
Здесь пахло разбухшим от влаги и времени паркетом, пылью от настенного ковра из зала, черным чаем, который будто облепил ароматом все обои, табаком, редким, советским – от дедовых сигарет любимых «Астра»… Да чем тут только не пахло. Сотнями и тысячами созвучий вкусов и запахов. Уникальных созвучий, по которым любой человек без труда говорит – теперь я дома.
– Кто там? – громыхнул с кухни голос деда.
