О. В. Хлевнюк "Секретари. Региональные сети в СССР от Сталина до Брежнева"

Секретари. Региональные сети в СССР от Сталина до Брежнева
Олег Витальевич Хлевнюк

Йорам Горлицкий

Historia Rossica
Как действуют и меняются авторитарные системы? Историки, которые исследуют личную диктатуру в СССР 1930?х годов, часто ищут ответ на этот вопрос, фокусируясь на личности вождя. Однако Сталин не был единственным автократом в СССР: он опирался на значительный корпус низовых руководителей, прежде всего партийных секретарей в республиках, входивших в состав СССР, и региональных структурах. Олег Хлевнюк и Йорам Горлицкий обращаются к механизмам функционирования политического режима в СССР на низовом уровне и показывают, какими методами советские региональные лидеры создавали и консолидировали свои сети лояльности. Прослеживая трансформацию этих сетей на протяжении нескольких десятилетий, от Сталина до Брежнева, авторы книги демонстрируют, как низовые институты диктатуры постепенно превращались в своеобразные партийные губернаторства, основанные на консолидации региональной номенклатуры, принципах партийного старшинства, коренизации кадров, уступок этническому многообразию и недопущения конфликтов. Олег Хлевнюк – доктор исторических наук, профессор НИУ ВШЭ. Йорам Горлицкий – профессор Манчестерского университета.

Олег Хлевнюк, Йорам Горлицкий

© О. В. Хлевнюк, Й. Горлицкий, 2020, 2024

© Н. Эдельман, перевод с английского, 2024

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

Вере

Введение

Что такое авторитарные режимы и как они функционируют? Каким образом разные страны переходят от одной формы авторитаризма к другой? В настоящей книге мы рассмотрим эти вопросы на примере одной из самых известных авторитарных систем XX века, но под определенным углом зрения. Авторы большинства работ о личной диктатуре, складывавшейся в Советском Союзе с 1930?х годов, ставят в центр внимания ее вождя И. В. Сталина, имея для этого серьезные основания. Сталин на протяжении более чем двадцати лет обладал беспрецедентными возможностями, позволявшими ему определять политический курс, производить подбор кадров и контролировать систему надзора и репрессий. Однако при этом Сталин не был единственным автократом в СССР. Он опирался на значительный корпус низовых руководителей, прежде всего партийных секретарей в республиках, входивших в состав СССР, и региональных структурах (краях, областях, автономных образованиях)[1 - Несмотря на очевидные различия между национальными республиками и административными образованиями, процессы формирования сетей, которые изучаются в этой книге, в значительной мере повсеместно были схожими и следовали общей логике. По этой причине мы будем использовать как республиканские, так и региональные материалы – они скорее дополняли, чем противоречили друг другу.].

В свою очередь, и первые секретари местных парткомитетов, которые являются главными героями этой книги, не действовали в одиночку. Они опирались на сети, имевшие одновременно формальный и неформальный характер. С одной стороны, эти сети складывались из руководителей партийно-государственных структур, должностное положение которых во многих случаях определяло их место в сетевой иерархии. С другой стороны, сети строились на основании патрон-клиентских отношений и руководствовались в своих действиях не только формальными директивами, но также неформальными нормами групповой солидарности, иерархии и лояльности. Иначе говоря, такие сети не были простой совокупностью чиновников определенного уровня. Выступая в качестве руководящей группы, сети складывались как результат формальных назначений и неформальных предпочтений первых секретарей. В отдельных случаях из сетей исключались функционеры, занимавшие высокие должности, но включались представители менее значимых структур. Сети могли разделяться на конкурирующие фракции, но чаще всего консолидировались вокруг первых секретарей. В этой книге мы обращаем особое внимание на несколько аспектов этого явления. Первый – механизмы и методы формирования сетей. Во-вторых, нас интересуют, прежде всего, сети доверия, которые распространялись в условиях низкого уровня доверия, особенно характерного для сталинской эпохи. Наконец, мы исследуем проблему в динамике постепенного перехода от небольших асимметричных сетей в позднюю сталинскую эпоху к более разветвленным при Брежневе[2 - Об общих проблемах сетевого анализа см. Приложение 1.].

По своему положению первые секретари, возглавлявшие сети, существенно отличались от верховного лидера. Они находились под жестким контролем сверху. Они не располагали такими же, как Сталин, неограниченными возможностями принимать решения и применять массовые репрессии. Тем не менее они выступали как авторитарные руководители, имевшие немалое самостоятельное значение. Каждый из них управлял либо страной (советские республики формально являлись независимыми), либо регионом, порой достигавшим размера европейского государства. На протяжении ряда лет, нередко очень долго, они распоряжались судьбами миллионов людей и фактически имели широкие возможности для подавления недовольства и поощрения лояльности. Вместе с тем и региональная политика Сталина, и действия местных руководителей постепенно менялись. Военный и послевоенный этапы советской истории, как будет показано в книге, в этом отношении заметно отличались от 1930?х годов.

Такие перемены приобрели новое качество в периоды, традиционно определяемые по именам новых лидеров, возглавлявших страну, – Н. С. Хрущева и Л. И. Брежнева. Именно эти три этапа – сталинский, хрущевский и отчасти брежневский – охватывает эта книга. Такое разделение не является искусственным. Как мы увидим, это были действительно разные стадии развития местных руководящих сетей. Хотя в той или иной мере они связаны некоторыми общими чертами, коренящимися главным образом в сталинском наследии.

Авторитарные местные руководители встречаются в разных современных политических системах, но отличительной чертой низового диктатора (автократа) служит то, что он действует в контексте центральной диктатуры (авторитарного режима)[3 - Можно привести множество примеров местных авторитарных анклавов в рамках многоуровневых (обычно федеративных) демократий и демократизирующихся режимов (см.: Benton A. L. Bottom-Up Challenges to National Democracy: Mexico’s (Legal) Subnational Authoritarian Enclaves // Comparative Politics. 2012. Vol. 44. № 3. P. 253–271; Gervasoni C. A Rentier Theory of Subnational Regimes: Fiscal Federalism, Democracy, and Authoritarianism in the Argentine Provinces // World Politics. 2010. Vol. 62. № 2. P. 302–340; Gibson E. L. Boundary Control: Subnational Authoritarianism in Federal Democracies. N. Y.: Cambridge University Press, 2013; Giraudy A. Democrats and Autocrats: Pathways of Subnational Undemocratic Regime Continuity within Democratic Countries. Oxford: Oxford University Press, 2015). Однако в той степени, в какой их средой существования являются неавторитарные режимы, их было бы неправильно относить к низовым диктатурам. В соответствии со сложившейся практикой мы определяем общегосударственный авторитаризм от противного, как «политический режим, при котором правители приходят к власти способами, отличающимися от состязательных выборов» (см., например: Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. N. Y.: Cambridge University Press, 2008. P. 7).]. Это позволяет использовать для анализа низовых авторитарных сетей в числе прочего общие положения теории диктатур. Среди подходов, которые были особенно полезны для этой книги, нужно назвать исследование методов авторитарного контроля (сдерживания угроз со стороны масс) и авторитарного разделения власти (предотвращение угроз со стороны высших руководителей, окружавших авторитарного лидера)[4 - Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. N. Y.: Cambridge University Press, 2012. Данное различие, хотя и выраженное иными понятиями, фиксируется и в других работах (Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. P. 164–165; Geddes B. Paradigms and Sand Castles: Theory Building and Research Design in Comparative Politics. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2003. P. 50).]. Мы полагаем, что для акторов, действующих внутри сетей, эта двойная задача – контроля и разделения власти – решалась не только в центре, но и на низовом уровне, хотя и претерпевала в последнем случае некоторые изменения.

Одним из краеугольных камней сталинской власти был страх, порождавшийся неприкрытыми репрессиями, но большинство низовых секретарей не могли позволить себе такую стратегию. Вместо этого они нередко были вынуждены прикладывать огромные усилия, чтобы подчинить руководящие сети более тонкими методами, чем сталинские. Что касается более широкого социального недовольства и антиправительственных выступлений, то они подавлялись силовыми ведомствами, подчинявшимися центральному руководству[5 - Козлов В. А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 – начало 1980?х гг.). М.: РОССПЭН, 2010; Baron S. Bloody Saturday in the Soviet Union: Novocherkassk, 1962. Stanford: Stanford University Press, 2001. P. 44, 46–48, 59–60; Statiev A. The Soviet Counterinsurgency in the Western Borderlands. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.]. В большей или меньшей степени эти различия между центральными и местными методами контроля и подчинения наблюдались как в сталинский, так и в хрущевский и брежневский периоды.

Вместе с тем секретарям приходилось решать еще одну важную проблему, которая по определению не стояла перед центром: как отвечать на нажим сверху, касающийся как напряженных плановых заданий, так и интервенций с целью кадровых перестановок. Конечно, в советской централизованной системе существовали многочисленные способы противодействия центру и смягчения его требований при помощи неформальных соглашений и компромиссов[6 - Грегори П., Харрисон М. Распределение в условиях диктатуры: исследование на базе архивного материала сталинской эпохи // Экономическая история. Ежегодник. 2013. М.: РОССПЭН, 2014. С. 251–330.]. Однако все это требовало немалых усилий.

В конечном счете типичная стратегия решения задач, встававших перед секретарями, заключалась в создании руководящих сетей, в той или иной степени основанных на доверии. В СССР это не было простым делом, поскольку взаимоотношения между людьми (в большей мере при Сталине, но и позже) нередко отравлялись подозрениями и недоверием. Такое возможное решение этой проблемы, как опора на клиентские, а тем более родственные связи, пресекалось формальной системой назначения кадров – номенклатурой[7 - О различных смыслах понятия «номенклатура» см. Приложение 2.]. Номенклатурные правила не допускали значительных групповых переводов кадров, связанных общностью карьеры и жизненного пути. Соответственно, секретарям обычно приходилось создавать свои сети с нуля. Выбиравшиеся ими стратегии имели нечто общее с формированием групп в иных общностях, характеризующихся низким уровнем доверия. Задача заключалась в том, чтобы обеспечить структурную зависимость своих сторонников и тем самым заложить фундамент их долгосрочной лояльности.

В данной книге описаны основные стратегии создания сетей. Во-первых, секретари могли воспользоваться контролем над региональной партийной организацией для применения различных степеней исключения – классического способа создания сетей. Исключения могли варьироваться от неформальных вариантов – изоляции и игнорирования в процессе принятия решений, недопущения на заседания – до партийных выговоров и исключения из партии. Во-вторых, секретари могли воспользоваться компрометирующей информацией в качестве рычага воздействия на своих коллег. Дефицит доверия иногда был настолько велик, что обладание компроматом парадоксальным образом становилось сравнительно надежной основой доверия[8 - Эта тема более широко разбирается в: Schelling T. C. The Strategy of Conflict. Cambridge: Cambridge University Press, 1960. P. 43; Gambetta D. Codes of the Underworld: How Criminals Communicate. Princeton: Princeton University Press, 2009. P. 37, 40–41, 59.]. Третья стратегия заключалась в карьерном продвижении работников через головы их коллег, имеющих большее право претендовать на освободившуюся должность. Многие секретари имели склонность окружать себя клиентами из числа работников, получивших такое внеочередное повышение. Нередко такие выдвиженцы, подвергавшиеся критике как своеобразные номенклатурные парвеню, в большей степени, чем другие, зависели от защиты со стороны патрона. В институциональном плане партия и ее исполнительное звено, региональный партийный аппарат, были хорошо приспособлены к решению всех этих задач в интересах секретаря.

Авторитаризм и институциональные изменения

Институтами называются регулярные практики (правила), определяющие взаимоотношения между людьми. Институты бывают более и менее значительными по масштабам, формальными и неформальными, политическими и экономическими и т. д., но для того, чтобы институт функционировал эффективно, нужно, чтобы его механизмы были четко определены и приняты (добровольно или вследствие принуждения) всеми вовлеченными в поле его действия акторами.

Если одна из целей данной книги – понять, как работали институты в СССР, то другая – выяснить, как они изменялись с течением времени. В центре внимания большинства работ об институциональных изменениях в условиях диктатуры находится переход от авторитаризма к демократии. Вместе с тем существует и такое новое направление исследований, как объяснение переходов (трансформаций) внутри авторитаризма[9 - Эти переходы делятся на две категории: во-первых, превращение одного типа авторитарного режима в другой (например, переход от однопартийного режима к военной диктатуре); во-вторых, изменения в рамках данного режима. Нас интересуют именно последние. Больше о переходах между авторитарными режимами см.: Geddes B., Wright J., Frantz E. Autocratic Breakdown and Regime Transitions: A New Data Set // Perspectives on Politics. 2014. Vol. 12. № 2. P. 313–331; Magaloni B., Kricheli R. Political Order and One-Party Rule. P. 125.]. Советский Союз в рассматриваемый в книге период демонстрировал пример серьезного внутрисистемного сдвига. С 1940?х по 1970?е годы в стране произошел переход от репрессивной автократии к олигархии с относительно невысоким уровнем репрессий. При этом встает вопрос более широкого плана: почему автократический режим, изначально отличавшийся резким дисбалансом власти между автократом и его окружением, эволюционировал в компромиссную автократию?[10 - Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. P. 54–70, 73–79, 96–99. Следует отметить, что по-своему этот вопрос поднимало первое поколение теоретиков тоталитаризма (так и не дав на него убедительного ответа), пытавшееся понять, каким образом режим, настолько зависимый от власти одного-единственного человека и от чрезвычайно высокого уровня репрессий, мог выжить в отсутствие того и другого.]

Большинство исследователей, рассматривающих этот вопрос, как правило, ставят во главу угла смерть или устранение автократа. Согласно этой точке зрения, фактором, способствовавшим институциональному переходу от единоличного к коллективному правлению в Советском Союзе, послужила смерть Сталина наряду с другими изменениями – такими, как, например, расширение селектората, от которого зависят политики[11 - Rigby T. H. Khrushchev and the Resuscitation of the Central Committee // Australian Outlook. 1959. Vol. 13. № 1. P. 165–180; Pethybridge R. W. A Key to Soviet Politics: The Crisis of the «Anti-Party» Group. London: Allen and Unwin, 1962; Roeder P. G. Red Sunset: The Failure of Soviet Politics. Princeton: Princeton University Press, 1993. P. 24–27, 73–74.]. После открытия архивов у историков появилась возможность исследовать политические процессы, происходившие сразу после смерти Сталина, более предметно, с опорой на документы[12 - См., например: Пихоя Р. Г. Советский Союз: История власти. 1945–1991. М.: Издательство РАГС, 1998; Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М.: РОССПЭН, 2001; Лаврентий Берия. 1953: Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / Сост. В. Наумов, Ю. Сигачев. М.: МФД, 1999; Сорокин А. К. «Практический работник» Георгий Маленков. М.: Политическая энциклопедия, 2021.]. Однако таких документов все еще недостаточно, что тормозит комплексное изучение механизмов перехода, политических намерений и практик.

В одной из своих предыдущих книг мы показали, что ряд важных институциональных изменений на верхних этажах системы произошел еще при жизни Сталина. Они были результатом делегирования Сталиным ряда полномочий своим соратникам, прежде всего в Совете Министров СССР, руководящие комиссии которого работали достаточно автономно, не находясь под постоянным контролем вождя. Конечно, такое делегирование имело условный характер, поскольку Сталин оставил за собой право вмешиваться в работу любых органов и подвергать их реорганизации всякий раз, когда считал это нужным. В то же время делегирование было реальным и вполне институционализированным, поскольку подчинялось набору правил, понимавшихся ключевыми акторами и соблюдавшихся ими. Вряд ли это входило в намерения Сталина, но именно такие структуры выработали (или возродили) практику коллективного принятия решений, ставшую стабилизирующим фактором транзита после смерти вождя[13 - Gorlizki Y. Ordinary Stalinism: The Council of Ministers and the Soviet Neo-Patrimonial State, 1945–1953 // Journal of Modern History. 2002. Vol. 74. № 4. P. 699–736; Хлевнюк О. В., Горлицкий Й. Холодный мир. Сталин и завершение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2011.].

В данной книге мы изучаем аналогичный процесс, происходивший на региональном уровне. Диктатор условным образом делегировал власть своим представителям в регионах и союзных республиках. Условность делегирования заключалась в том, что секретари по истечении установленного срока расставались со своими должностями, а также в том, что диктатор при желании имел возможность снять любого из них и разрушить соответствующую сеть. Вместе с тем, как и в случае с высшими эшелонами власти, делегирование было институционализировано. Это повлекло за собой последствия, проявившиеся после смерти Сталина.

Зачем высшие советские лидеры делегировали власть? Большевики выстраивали государство, которое отличалось высоким уровнем централизации: ресурсы в нем распределялись центром, партийные функционеры вплоть до самого низкого, районного уровня формально назначались Москвой, а местным кадрам приходилось осуществлять регулярные кампании, инициированные сверху. Однако этот высокий уровень централизации ставил перед центром дилемму, которую обществоведы называют проблемой агентности[14 - Впервые эта тема плодотворно освещалась в таких работах, как: Ross S. A. The Economic Theory of Agency: The Principal’s Problem // American Economic Review. 1973. Vol. 63. № 2. P. 134–139; Mirrlees J. A. The Optimal Structure of Incentives and Authority within an Organization // Bell Journal of Economics. 1976. Vol. 7. № 1. P. 105–131; Jensen M. C., Meckling W. H. Theory of the Firm: Managerial Behavior, Agency Costs and Ownership Structure // Journal of Financial Economics. 1976. Vol. 3. № 4. P. 305–360. В дальнейшем она резюмировалась и дополнялась в: Moe T. The New Economics of Organization // American Journal of Political Science. 1984. Vol. 28. № 4. P. 739–777; Stiglitz J. E. Principal and Agent // The New Palgrave: Allocation, Information, and Markets / Ed. by J. Eatwell, M. Milgate, P. Newman. N. Y.: Palgrave Macmillan, 1989. P. 241–253; Eggertsson T. Economic Behaviour and Institutions. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. P. 40–45; Laffont J.?J., Martimort D. The Theory of Incentives: The Principal-Agent Model. Princeton: Princeton University Press, 2002. Применение теории агентности к диктатуре см.: Egorov G., Sonin K. Dictators and Their Viziers: Endogenizing the Loyalty – Competence Trade-off // Journal of the European Economic Association. 2011. Vol. 9. № 5. P. 904–909.]. В теории агентности проводится различие между формальными и реальными механизмами власти. Пусть диктатор восседает на вершине грандиозной властной структуры, но информация о возможностях и успехах функционеров на местах остается преимущественно на нижних уровнях[15 - См. об этом: Mirrlees J. A. The Optimal Structure of Incentives. P. 105–107; Stiglitz J. E. Principal and Agent. P. 241–242; Eggertsson T. Economic Behaviour and Institutions. P. 41. Асимметричность информации представляет собой одну из сторон проблемы агентства. Другая заключается в том, что агенты и их принципалы могут преследовать разные цели. Больше об этом: Laffont J.?J., Martimort D. The Theory of Incentives.]. Первые секретари, которых московские лидеры могли непосредственно контролировать, не обязательно обладали способностью добиваться нужных результатов, в частности потому, что не имели нужных связей в регионах и знания местных условий.

Делегирование власти было призвано решать такие проблемы и при Сталине, и в последующие годы. Типом делегирования была, например, коренизация – поощрение в определенных менявшихся рамках национальных элит, языков и культур. К разряду делегирования можно отнести терпимое отношение Сталина (не говоря уже о Брежневе) к сетям и покровительству, несмотря на периодические обличения подобных явлений. Эти тенденции развивались на протяжении всей советской истории, отличаясь на каждом ее этапе своеобразием.

Делегирование власти в пользу секретарей обставлялось различными институциональными предохранителями, включающими репрессии, нерепрессивные ротации, региональные выборы и сложную систему мониторинга и контроля. Эти предохранители служили причиной институциональных изменений, шедших десятилетиями и не прерывавшихся из?за смены власти в Москве. В литературе в целом лучше всего исследованы механизмы и последствия репрессий, прежде всего сталинских. В центре внимания большинства работ стоит вопрос о том, каким образом репрессии использовались для решения проблемы авторитарного контроля[16 - Прежде всего в этом отношении нужно отметить многочисленные исследования о массовых операциях 1937–1938 годов: Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «большим». Секретный приказ № 00447 и технология его исполнения. М.: АИРО-ХХ, 2003; Хаустов В. Н., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии. 1936–1938 гг. М.: РОССПЭН, 2009; Ширер Д. Р. Сталинский военный социализм. Репрессии и общественный порядок в Советском Союзе. 1924–1953. М.: РОССПЭН, 2014, и многие другие. В последние годы на основании новых архивных документов активизировалось изучение проблемы исполнителей террора: Viola L. Stalinist Perpetrators on Trial: Scenes from the Great Terror in Soviet Ukraine. N. Y.: Oxford University Press, 2017; Чекисты на скамье подсудимых / Ред. М. Юнге, Л. Виола, Дж. Россман. M.: Пробел-2000, 2017.]. Диктаторы прибегают к насилию с целью предотвращения угроз, исходящих со стороны масс, а после консолидации своей власти – для достижения иных приоритетных целей[17 - О применении репрессий с целью предотвращения народных восстаний см.: Wintrobe R. The Political Economy of Dictatorship. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. P. 33–37; Acemoglu D., Robinson J. A. Economic Origins of Dictatorship and Democracy. P. 270–282; Davenport C. State Repression and the Tyrannical Peace // Journal of Peace Research. 2007. Vol. 44. № 4. P. 485–504; Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. Chap. 5; Escrib?-Folch A. Repression, Political Threats, and Survival under Autocracy // International Political Science Review. 2013. Vol. 34. № 5. P. 543–560.]. В то же время дальнейшего изучения требует вопрос о воздействии репрессий на правящую коалицию[18 - Хлевнюк О. В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2010; Хлевнюк О. В. Горлицкий Й. Холодный мир; Gregory P. R. Terror by Quota: State Security from Lenin to Stalin (An Archival Study). New Haven: Yale University Press, 2008. Chap. 5; Фицпатрик Ш. Команда Сталина. Годы опасной жизни в советской политике. М.: Издательство Института Гайдара, 2021.]. В числе прочего речь идет о переоценке своеобразного экономического подхода к пониманию диктатур, который предполагает, что ключевые взаимоотношения между диктатором и его ближним кругом сводятся к «договоренностям» или «сделкам» на основе добровольного обмена[19 - О роли договоренностей, сделок, заслуживающих доверия обещаний и соблазна будущих наград в структуре диктатур см., например: Bueno de Mesquita B., Smith A., Siverson R. M., Morrow J. D. The Logic of Political Survival. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 28–29; Myerson R. B. The Autocrat’s Credibility Problem and Foundations of the Constitutional State // American Political Science Review. 2008. Vol. 102. № 1. P. 127, 125; Desai R. M., Olofsg?rd A., Yousef T. M. The Logic of Authoritarian Bargains // Economics and Politics. 2009. Vol. 21. № 1. P. 93–125; Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. P. 14. При этом встает более широкий вопрос о том, каким образом отправление политической власти – в конечном счете опирающееся на принуждение – может сочетаться с экономическими моделями, основанными на добровольном обмене.]. Имеющиеся на данный момент факты позволяют утверждать, что страх перед диктатором подавляет возможность формирования организованных группировок, способных на коллективные действия. Соответственно, не всегда стоит говорить о фракциях и тем более о торге между ними[20 - Ср.: Geddes B. What Do We Know about Democratization after Twenty Years? // Annual Review of Political Science. 1999. Vol. 2. P. 115–144; Geddes B. Paradigms and Sand Castles. P. 55–62; Geddes B., Wright J., Frantz E. Autocratic Breakdown and Regime Transitions. P. 319. Применительно к ранней сталинской системе см.: Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930?е годы. М.: РОССПЭН, 1996. Применительно к позднему сталинизму актуальные исследования «ленинградского дела» также не позволяют говорить о формировании политически мотивированной фракции в высшем руководстве, что могло бы стать причиной этой масштабной чистки. См.: Амосова А. А., Бранденбергер Д. Новейшие подходы к интерпретации «ленинградского дела» конца 1940?х – начала 1950?х годов в российских научно-популярных изданиях // Новейшая история России. 2017. № 1 (18). С. 94–112; Tromly B. The Leningrad Affair and Soviet Patronage Politics, 1949–1950 // Europe-Asia Studies. 2004. Vol. 56. № 5 (July). P. 707–729; Brandenberger D. Stalin, the Leningrad Affair, and the Limits of Postwar Russocentrism // Russian Review. 2004. Vol. 63. № 2. Р. 241–255; Болдовский К. А. Падение «блокадных секретарей». Партаппарат Ленинграда до и после «ленинградского дела». М.: Нестор-История, 2018.]. С точки зрения диктатора это может быть одним из главных преимуществ насилия.

Даже те исследователи, которые в целом признают воздействие репрессий на правящую коалицию при авторитаризме, зачастую рассматривают их как постоянный, неизменный внешний фактор, играющий роль «непременного и финального арбитра конфликтов»[21 - Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. P. 2, 14, 57.]. Однако уровень насилия может изменяться с течением времени, что как раз и наблюдалось в советской системе. В данной книге снижение размаха репрессий против номенклатуры, включая республиканских и региональных секретарей, связывается с институциональными инновациями, проявившимися еще при жизни Сталина.

Еще одним фактором институциональных изменений были региональные партийные выборы. Выборы по сей день остаются одним из самых загадочных и наименее изученных авторитарных институтов. В большинстве работ, посвященных этой теме, разбираются преимущественно случаи либерального авторитаризма, когда проводятся выборы на альтернативной основе, но при этом правящая элита складывается из четко обозначенных соперничающих группировок[22 - В число недавних работ, посвященных электоральному, демократическому или конкурентному авторитаризму, входят: Levitsky S. R., Way L. A. The Rise of Competitive Authoritarianism // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. № 2. P. 51–65; Levitsky S. R., Way L. A. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes after the Cold War. Cambridge: Cambridge University Press, 2010; Brownlee J. Authoritarianism in an Age of Democratization. Cambridge: Cambridge University Press, 2007; Morse Y. L. The Era of Electoral Authoritarianism // World Politics. 2012. Vol. 64. № 1. P. 161–198; Schedler A. The Politics of Uncertainty: Sustaining and Subverting Electoral Authoritarianism. Oxford, NY: Oxford University Press, 2013; Brancati D. Democratic Authoritarianism: Origins and Effects // Annual Review of Political Science. 2014. Vol. 17. P. 313–326. Более широко тема выборов при диктатуре разбирается в: Gandhi J., Lust-Okar E. Elections under Authoritarianism // Annual Review of Political Science. 2009. Vol. 12. P. 403–422.]. Применительно к советской истории анализу в основном подвергаются выборы в Верховный Совет или иные формы поощрения специфической советской фасадной демократии[23 - Getty J. A. State and Society under Stalin: Constitutions and Elections in the 1930s // Slavic Review. 1991. Vol. 50. № 1. P. 18–35; Голдман В. З. Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий. М.: РОССПЭН, 2010; Великанова О. В. Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма. М.: Новое литературное обозрение, 2021. Нередко авторы, изучающие такие механизмы массового социального манипулирования в сталинский период, преувеличивают их значение и степень воздействия на реальные практики управления и политику террора. См. критику этих подходов: Фельдман М. А. К вопросу о «способности социалистической риторики структурировать новую социальную реальность» // Полис. Политические исследования. 2023. № 1. С. 183–191.]. Мы также уделим внимание партийным выборам. Как и на государственных выборах, избиратели на региональных партийных конференциях не могли выбирать между несколькими кандидатами или устранить действующего партийного секретаря, особенно на областном или республиканском уровне. Однако одна из причин, по которой нужно относиться к таким выборам серьезно, – применявшаяся с определенного момента процедура тайного голосования[24 - См. Приложение 3.]. Благодаря этому у делегатов конференций появлялась возможность определенной анонимности и протестного голосования против неугодных руководителей, включая первых секретарей.

Таким образом, партийные выборы занимали свое место в практиках советского управления регионами. Они позволяли Москве получать информацию об эффективности ее региональных представителей, о степени сплоченности региональных сетей и, соответственно, способности секретарей проводить в жизнь решения центра. Вместе с тем, как мы покажем, секретари научились использовать выборы в своих целях, что также стало источником определенных институциональных изменений.

Изучение институционального развития на региональном уровне полезно в двух отношениях. Во-первых, оно демонстрирует, что институциональные изменения не были полностью связаны с политикой центра. Во-вторых, исследуя разновидности институциональной эволюции, мы получаем возможность включить советский случай в контекст сравнительного анализа институтов. Эти новые подходы ставят в центр внимания не столько внешние потрясения (революцию, военное поражение или смерть вождя), сколько медленные эндогенные формы институционального развития[25 - В число авторов, первыми подчеркнувших медленный и постепенный характер институциональных изменений, входят Д. Норт (North D. C. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. P. 6, 89) и Дж. Найт (Knight J. Institutions and Social Conflict. P. 127). См. также: Pierson P. Politics in Time. P. 153; Explaining Institutional Change: Ambiguity, Agency, and Power / Ed. by J. Mahoney, K. Thelen. Cambridge: Cambridge University Press, 2009; Норт Д., Уоллес Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Изд?во Института Гайдара, 2011; Thelen K., Conran J. Institutional Change // The Oxford Handbook of Historical Institutionalism / Ed. by O. Fioretos, T. G. Falleti, A. Sheingate. N. Y.: Oxford University Press, 2016. P. 51–70.].

Мультиэтническое государство

И Советский Союз, и предшествовавшая ему Российская империя объединяли многочисленные этноязыковые и этнорелигиозные общности. Советская политика в отношении этих групп являлась новым словом. По-видимому, ее самой заметной чертой являлось то, что в СССР так и не была сформулирована доктрина советской нации на общегосударственном уровне. Понятия нации и национальности институционализировались главным образом посредством создания национальных республик и других национальных образований[26 - Это ключевая тема работы: Brubaker R. Nationalism Reframed. P. 26–29. Помимо союзных и автономных республик, в СССР существовали автономные области и автономные округа.]. Из этого не следует, что большинство территориальных единиц в СССР было сформировано по этническому принципу. Но там, где это происходило, местные руководители действовали с учетом национального фактора.

Чтобы разобраться в этом, следует принять во внимание два принципа советской национальной политики, направленной на контролирование национальных меньшинств. Во-первых, для предотвращения угрозы национализма, вызвавшего катаклизмы в европейских империях в эпоху Первой мировой войны, большевики предоставили крупным этническим меньшинствам Советского Союза собственные национальные территории. Во главе этих территорий были поставлены этнотерриториальные элиты; поощрялся национальный язык титульной этнической группы в качестве языка начального и среднего образования, а на первых порах и государственного языка. Эта политика во всей ее совокупности подпадает под зонтичный термин «коренизация»[27 - См. об этом: Suny R. G. The Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the Collapse of the Soviet Union. Stanford: Stanford University Press, 1993. P. 102–106, 110–112; Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923–1939. М.: РОССПЭН, 2011; Государство наций. Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина / Под ред. Р. Г. Суни, Т. Мартина. М.: РОССПЭН, 2011; Дроздов К. С. Политика украинизации в Центральном Черноземье. 1923–1933 гг. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016; Аманжолова Д. А., Дроздов К. С., Красовицкая Т. Ю., Тихонов В. В. Советский национальный проект в 1920–1940?е гг.: идеология и практика. М.: Новый хронограф, 2021; Goff K. Nested Nationalism: Making and Unmaking Nations in the Soviet Caucasus. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2021.]. Второй принцип советской национальной политики был связан с классификацией граждан. Во внутренних паспортах, решение о введении которых было принято в конце 1932 года, имелась графа «национальность». Личная национальность определялась исходя из происхождения, а не места жительства. Аналогично системе территориальных наций личная национальность в СССР была институционализирована исключительно на низовом уровне: советские граждане поэтому не могли причислять себя к единой общности, которую можно было бы назвать советской нацией.

После Великой Отечественной войны эти две линии национальной политики слились воедино. В то время как в 1920?х и в начале 1930?х годов коренизация навязывалась центром – нередко к раздражению местных функционеров, особенно этнических русских, – постепенно она получала более значительную социальную поддержку со стороны титульных наций. «Коренизация сверху» постепенно сменилась «коренизацией снизу».

Каким образом эти тенденции могли сказаться на секретарях? Во-первых, коренизация подразумевала не только квоты на этнический состав местных элит, но и все более настойчивое требование, чтобы республиканские первые секретари принадлежали к титульной нации. В этом случае они располагали более широкими возможностями для консолидации местных сетей, могли общаться с населением на его языке. К середине 1950?х годов имелось уже достаточно кадров из рядов титульных наций, чтобы эта политика стала возможной. В неславянских республиках в дополнение к первому секретарю, принадлежащему к титульной нации, назначался второй секретарь из славян. Второй секретарь контролировал расстановку кадров, контактировал с госбезопасностью и присматривал за первым секретарем, несколько ограничивая его полномочия[28 - Miller J. H. Cadres Policy in Nationality Areas: Recruitment of CPSU First and Second Secretaries in Non-Russian Republics of the USSR // Soviet Studies. 1977. Vol. 29. № 1. P. 7–8, 19; Grybkauskas S. The Role of the Second Party Secretary in the «Election of the First»: The Political Mechanism for the Appointment of the Head of Lithuania in 1974 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2013. Vol. 14. № 2. P. 343; Grybkauskas S. Governing the Soviet Union’s National Republics: The Second Secretaries of the Communist Party. N. Y.: Routledge, 2021.].

Как и всем другим, руководителям национальных республик приходилось решать двойную проблему – авторитарного контроля и авторитарного разделения власти. Советская национальная политика давала им определенную фору в этом отношении. Руководители в национальных республиках могли решать проблемы авторитарного контроля и разделения власти, разыгрывая национальную карту и используя партию в качестве агента мобилизации[29 - Зубкова Е. Ю. Прибалтика и Кремль. 1940–1953. М.: РОССПЭН, 2008; Хирш Ф. Империя наций: этнографическое знание и формирование Советского Союза. М.: Новое литературное обозрение, 2022; Moscow and the Non-Russian Republics in the Soviet Union / Ed. by L. Bennich-Bj?rkman and Saulius Grybkauskas. N. Y.: Routledge, 2022.]. Реагируя на потенциальные угрозы этой политики, центру приходилось действовать аккуратно, соглашаясь на различные уступки «допустимому национализму», а также местным сетям в случаях избрания новых первых секретарей[30 - См. главу 7.].

Сопоставления

Советский Союз представлял собой однопартийное государство, принадлежавшее к той категории режимов «господствующей партии», которая во второй половине XX века охватывала около 60 % недемократических государств мира[31 - Magaloni B., Kricheli R. Political Order and One-Party Rule. P. 123–124. Следуя существующей классификации, мы понимаем под однопартийными режимами те, где была разрешена только одна партия, а также те, где правящая партия неизменно сохраняет сверхбольшинство в парламенте, хотя при этом может допускаться существование других партий.]. Их характерными чертами являлись долговечность, стабильность и устойчивость по сравнению с другими формами авторитаризма – такими, как военные или монархические диктатуры[32 - См. об этом: Geddes B. What Do We Know about Democratization after Twenty Years? P. 135; Geddes B. Paradigms and Sand Castles. P. 69, 78, 82; Smith B. Life of the Party: The Origins of Regime Breakdown and Persistence under Single-Party Rule // World Politics. 2005. Vol. 57. № 3. P. 421–451; Magaloni B. Credible Power-Sharing and the Longevity of Authoritarian Rule // Comparative Political Studies. 2008. Vol. 41. № 4–5. P. 715–741; Magaloni B., Kricheli R. Political Order and One-Party Rule. P. 124; Reuter O. J., Gandhi J. Economic Performance and Elite Defection from Hegemonic Parties // British Journal of Political Science. 2010. Vol. 41. № 1. P. 83–110; Geddes B., Wright J., Frantz E. Autocratic Breakdown and Regime Transitions. P. 318–319; Levitsky S., Way L. Revolution and Dictatorship: The Violent Origins of Durable Authoritarianism. Princeton: Princeton University Press, 2022. Понятия «долговечность», «стабильность» и «устойчивость» имеют различный смысл. Под долговечностью понимается длительный срок существования данного режима; стабильность связана с малой вероятностью того, что лидер будет устранен в ходе путча или восстания; устойчивость относится к способности режима выдержать серьезные системные кризисы (Levitsky S. R., Way L. A. Beyond Patronage: Violent Struggle, Ruling Party Cohesion, and Authoritarian Durability // Perspectives on Politics. 2012. Vol. 10. № 4. P. 870, 880).]. Существуют два конкурирующих объяснения такой устойчивости. Первое ставит во главу угла роль институтов[33 - Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship; Magaloni B. Credible Power-Sharing and the Longevity of Authoritarian Rule; Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule.]. Эмпирический анализ однопартийных государств показывает, что они менее подвержены путчам, организованным ближайшим окружением верховного руководителя, и восстаниям населения в целом[34 - Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. P. 184–192.]. На уровне авторитарного разделения власти малое число путчей объясняется существованием таких институтов, как политбюро, позволяющих вождю контролировать своих соратников[35 - Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. P. 20, 29–31. Несколько иная трактовка, подчеркивающая роль процедур как публично наблюдаемых сигналов о готовности вождя делиться властью, предлагается в: Boix C., Svolik M. W. The Foundations of Limited Authoritarian Government: Institutions, Commitment, and Power-Sharing in Dictatorships // Journal of Politics. 2013. Vol. 75. № 2. P. 309, 311.]. На уровне авторитарного контроля незначительное количество народных восстаний приписывается институциональной способности правящих партий кооптировать инсайдеров, связывать их зависимостью от партийной службы и партийного старшинства, следствием чего становится долгосрочная ставка на выживание режима[36 - Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. Chap. 6; иную трактовку см.: Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. P. 76–82, 100.].

Конкурирующий набор объяснений связан с историческими корнями революционных режимов[37 - Эта позиция разделяется авторами таких работ, как: Smith B. Life of the Party; Brownlee J. Authoritarianism in an Age of Democratization; Slater D. Ordering Power: Contentious Politics and Authoritarian Leviathans in Southeast Asia. N. Y.: Cambridge University Press, 2010; Levitsky S., Way L. Revolution and Dictatorship. Их аргументы восходят к более ранним работам С. Хантингтона (Huntington S. P. Political Order in Changing Societies. New Haven: Yale University Press, 1968. P. 418, 424–425).]. Самые долговечные однопартийные режимы складываются в период длительного насилия – во время гражданских или освободительных войн. Идентичности, нормы и организационные структуры, сформировавшиеся в ходе продолжительных конфликтов, имеющих идеологическую основу, способствуют консолидации партийных границ, мобилизации массовой поддержки и сплочению правящего слоя. В случае Советского Союза было не одно, а два потрясения такого рода. Вслед за Гражданской войной после большевистской революции последовала Великая Отечественная война, сыгравшая критическую роль в продлении жизненного цикла советской власти.

Факты, представленные в данной книге, указывают на ряд возможных способов уточнения обоих подходов. Мы показываем, что своей устойчивостью советская система во многом была обязана адаптируемости институтов, их способности к изменениям. Власть регионального партийного секретаря опиралась как на политические исключения, так и на разные формы кооптации, делавшие ее более устойчивой.

К числу политических исключений относилось прежде всего лишение членства в партии. В первые два десятилетия советской власти происходили значительные партийные чистки, часто связанные с масштабными арестами. Наиболее значительные исключения наблюдались в 1933–1935 годах, когда партийные билеты потеряли соответственно 10,2, 7,8 и 12,7 % коммунистов, числившихся на начало года[38 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 873. Л. 23–24. Прием в партию в этот период не проводился, поэтому к началу 1937 года ее численность сократилась до 2 млн человек по сравнению с 3,5 млн на начало 1933-го. Это объясняло парадоксально умеренный масштаб исключений из рядов партии в 1937–1938 годы, в годы Большого террора.]. В 1939 году массовые чистки были формально прекращены[39 - На самом деле после 1939 года произошла еще одна массовая чистка, затронувшая 150 тысяч коммунистов, либо находившихся в плену у немцев, либо проживавших на оккупированных нацистами территориях, – большинство из них было исключено из партии в 1944–1949 годы. Об этом см.: Cohn E. The High Title of a Communist: Postwar Party Discipline and the Values of the Soviet Regime. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2015. Chap. 2; Voisin V. Caught between War Repressions and Party Purge: The Loyalty of Kalinin Party Members Put to the Test of the Second World War // Cahiers du monde russe. 2011. Vol. 52. № 2–3. P. 341–372.]. Тем не менее исключение отдельных членов партии продолжалось, хотя теперь оно происходило на индивидуальной основе. Конец массовых чисток и резкий рост численности коммунистов – с 2,3 млн в 1939 году до 5,76 млн в 1945 году и 14 млн в 1970?м – привел к тому, что после 1939 года из партии никогда не исключалось более 3 % ее членов в течение одного календарного года[40 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 873. Л. 23; РГАНИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 4. Л. 78 об., 7 об.; Д. 13. Л. 9 об., 102 об., 171 об.; Д. 12. Л. 217 об.; Cohn E. The High Title of a Communist. P. 38; Rigby T. H. Communist Party Membership in the USSR. Princeton: Princeton University Press, 1968. P. 52–53; Rigby T. H. Soviet Communist Party Membership under Brezhnev // Soviet Studies. 1976. Vol. 28. № 3. P. 322. Учтены исключения, затронувшие как полноправных членов партии, так и кандидатов, но не учитываются случаи автоматического исключения, связанные с добровольным выходом из партии, непосещением партсобраний либо неуплатой членских взносов. При подсчете доли исключенных членов партии учтены и члены, и кандидаты в члены партии.].

Динамика исключений из партии, как и массовых репрессий, значительных в 1930?х годах и сокращавшихся в последующие, может служить индикатором появления условий для формирования региональных сетей. Большие чистки предвоенного периода привели к уничтожению целого поколения партийно-государственных функционеров[41 - См. главу 1.]. Второе поколение сталинских секретарей, получивших свои должности в результате чисток, начинало карьеры в ситуации дефицита доверия и слабости институтов, служащих опорой в карьерном росте[42 - Вслед за авторами стандартных определений (см., например: Hardin R. Trust and Trustworthiness; Cook K. S., Hardin R., Levi M. Cooperation without Trust? N. Y.: Russell Sage Publications, 2005; Whom Can We Trust? How Groups, Networks, and Institutions Make Trust Possible / Ed. by K. S. Cook, M. Levi, R. Hardin. N. Y.: Russell Sage Publications, 2009; Хоскинг Дж. Доверие: история. М.: Политическая энциклопедия, 2016) мы понимаем под «доверием» ситуацию, когда доверяющий ожидает от доверяемого, что тот будет определенным образом сотрудничать с ним в обстоятельствах, которых ни один из них не может предвидеть. Для того чтобы доверие что-то значило, необходимо существование определенного расхождения в интересах между обоими акторами; если их интересы полностью совпадают, для сотрудничества требуется не доверие, а координация. Доверие начинает играть роль лишь в тех случаях, когда чистая выгода от предательства может превысить выгоду от сотрудничества, однако доверяемый по той или иной причине – обычно вследствие сохраняющихся личных взаимоотношений – может предпочесть сотрудничество. Отсюда следует, что доверие и, в частности, действия, основанные на доверии, влекут за собой реальный риск для доверяющего. Окружением с низким уровнем доверия является такое, в котором величина этого риска – по причине наличия осведомителей или недавней «эпидемии» предательств – необычайно высока. См. полезную работу, в которой разбираются эти проблемы: Bacharach M., Gambetta D. Trust in Signs // Trust in Society / Ed. by K. S. Cook. N. Y., 2001. P. 148–184.]. Для того чтобы понять стратегию региональных партийных функционеров, полезно обратиться к работам, посвященным сотрудничеству в других ситуациях слабого доверия. Одно из решений состояло в том, чтобы допускать в свое ближнее окружение лиц, явно скомпрометированных в каком-либо отношении[43 - Исторические примеры, взятые из самых разных контекстов, когда людей низкого социального происхождения, иностранцев, бывших рабов, евнухов и даже лиц малообразованных или недостаточно компетентных назначали на влиятельные должности с тем, чтобы быть уверенным в их лояльности, см.: Rosenberg H. Bureaucracy, Aristocracy, and Autocracy: The Prussian Experience 1660–1815. Cambridge: Harvard University Press, 1958. P. 65, 67–68, 88–89; Saller R. P. Personal Patronage under the Early Empire. P. 112, 140; Gambetta D. Codes of the Underworld. P. 42–45; Egorov G., Sonin K. Dictators and Their Viziers. P. 904–908.]. Это можно было делать при помощи внеочередного продвижения по должности, обеспечивая лояльность таких награжденных не по заслугам работников, или путем манипулирования компроматом, «темными пятнами» в их биографии[44 - Об учете компрометирующих материалов в сталинский период и эволюции этих практик после смерти Сталина см.: Корнеев В. Е., Копылова О. Н. Архивы на службе тоталитарного государства (1918 – начало 1940?х гг.) // Отечественные архивы. 1992. № 2. С. 13–24; Ширер Д. Р. Сталинский военный социализм. Глава 5; Shearer D. R., Khaustov V. Stalin and the Lubianka: A Documentary History of the Political Police and the Security Organs in the Soviet Union, 1922–1953. New Haven: Yale University Press, 2015. P. 153–156; Weiner A., Rahi-Tamm A. Getting to Know You: The Soviet Surveillance System, 1939–57 // Kritika. 2012. Vol. 13. № 1. P. 16–19, 23–34; Сушков А. В., Михалёв Н. А., Баранов Е. Ю. Расплата за соцпроисхождение: «дело» второго секретаря Челябинского обкома ВКП(б) Г. С. Павлова. 1950–1951 годы // Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 6 (297). История. Вып. 54. С. 57–71; Белоногов Ю. Г. Участие в антибольшевистском движении периода Гражданской войны: эволюция компрометирующего фактора при регулировании состава номенклатуры местных парткомов в 1950?е годы // Гражданская война на востоке России: взгляд сквозь документальное наследие. Материалы III Всероссийской научно-практической конференции, посвященной 100-летию восстановления советской власти в Сибири / Ред. Д. И. Петин. Омск: Омский государственный технический университет, 2019. С. 25–29; Harrison M. Secret Leviathan: Secrecy and State Capacity under Soviet Communism. Stanford: Hoover Institution and Stanford University Press, 2023. Chap. 5.]. Важной основой построения региональных сетей могла служить круговая порука, складывавшаяся в результате совместного нарушения правил и законов для достижения определенных целей[45 - Rigby T. H. Khrushchev and the Rules of the Game // Khrushchev and the Communist World / Ed. by R. F. Miller, F. Feher. London: Croom Helm, 1984. P. 40; Fairbanks C. H. Clientelism and Higher Politics in Georgia, 1949–1953 // Transcaucasia: Nationalism and Social Change / Ed. by R. Suny. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications, University of Michigan, 1983. P. 350–351, 354. Рассмотрение этих тем применительно к дореволюционному периоду см.: Hosking G. Patronage and the Russian State // Slavonic and East European Review. 2000. Vol. 78. № 2. P. 301–320; Ledeneva A. V. The Genealogy of Krugovaia Poruka: Forced Trust as a Feature of Russian Political Culture // Trust and Democratic Transition in Post-Communist Europe / Ed. by I. Markova. Oxford: Oxford University Press, 2004. P. 85–108.]. Это предполагало неформальное исключение из сетей тех функционеров, которые не пользовались необходимым доверием, несмотря на то что продолжали занимать должности в аппарате. Соответствующие случаи также будут рассмотрены в книге.

Региональные аспекты советской политической истории

Содержательно наша книга пересекается с корпусом работ, посвященных советской политической истории и охватывающих несколько направлений исследований. Еще в 1958 году появилась известная книга Мерла Фэйнсода, основанная на материалах Смоленского архива[46 - Fainsod M. Smolensk under Soviet Rule. Cambridge, 1958. На рус.: Фэйнсод М. Смоленск под властью Советов. Смоленск: ТРАСТ-ИМАКОМ, 1995. О Смоленском архиве см.: Кодин Е. В. «Смоленский архив» и американская советология. Смоленск: СГПУ, 1998.]. Она показала сложность и определенную автономность социально-политических процессов на уровне региона в довоенные годы. В дальнейшем эти наблюдения были радикализированы. Ряд исследователей в разной мере развивали идеи о независимости и политическом влияния местных секретарей, о роли патрон-клиентских сетей[47 - Harris J. R. The Great Urals: Regionalism and the Evolution of the Soviet System. Ithaca, 1999; Афанасьев М. Клиентелизм и российская государственность. М.: Московский общественный научный фонд, 2000; Истер Дж. М. Советское государственное строительство. Система личных связей и самоидентификация элиты в Советской России. М., 2010. См. также Приложение 1.]. До крайних пределов эти утверждения были доведены в работах, представлявших массовые операции НКВД СССР 1937–1938 годов как дело рук региональных руководителей, возобладавших над Сталиным, который так и не смог реализовать свое намерение демократизировать страну и покончить со злоупотреблениями чиновников[48 - Getty J. A. Origins of the Great Purges; Getty J. A. The Rise and Fall of a Party First Secretary: Vainov of Iaroslavl’ // The Anatomy of Terror: Political Violence under Stalin / Ed. by J. Harris. Oxford: Oxford University Press, 2016. P. 66–84; Гетти А. Практика сталинизма. Большевики, бояре и неумирающая традиция. М.: РОССПЭН, 2016. На волне ресталинизации последних двух десятилетий эти концепции, оправдывающие Сталина (правда, без указания их западного авторства), распространяются в России в основном в маргинальной не научной историографии и публицистике. Критику этого направления в целом см.: Павлова И. В. 1937: выборы как мистификация, террор как реальность // Вопросы истории. 2003. № 10. С. 19–37; Чернявский Г. И. Новые фальсификации «большого террора» // Вопросы истории. 2009. № 12. C. 155–164; Khlevniuk O. V. Top Down vs. Bottom-up: Regarding the Potential of Contemporary «Revisionism» // Cahiers du monde russe. 2015. Vol. 56. № 4. P. 837–857, и др.].

Ради краткости укажем только на один из тезисов, отличающих нашу книгу от этих публикаций. Исходной точкой указанных построений о слабом диктаторе и сильных секретарях, как правило, являются высказывания Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, осуждающие подбор кадров «с точки зрения личного знакомства, личной преданности, приятельских отношений», что порождало «независимость от местных организаций… и некоторую независимость от ЦК»[49 - Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. / Сост. Л. П. Кошелева, О. В. Наумов, Л. А. Роговая // Вопросы истории. 1995. № 11–12. С. 13.]. В этом упреке усматривают признак неприязни Сталина к региональным политическим сетям и свидетельство силы этих сетей, которая реально беспокоила вождя. Мы же полагаем, что заявления Сталина о непотизме и семейственности были формальными дополнительными обвинениями против старой партийной гвардии, уничтожение которой началось накануне февральско-мартовского пленума и с новой силой продолжилось после него по иным политическим причинам[50 - См. главу 1.].

Наш подход к этой проблеме основывается не только на собственных исследованиях, но также и на значительной историографической традиции. После открытия архивов появилось большое количество работ, демонстрирующих централизованный характер массовых операций НКВД и чисток партийно-государственного аппарата, в том числе в регионах, а также политическое бессилие секретарей, неспособных защитить от уничтожения ни себя, ни свое окружение[51 - Сталинизм в советской провинции: 1937–1938 гг. Массовая операция на основе приказа № 00447 / Под ред. Б. Бонвеча и др. М.: РОССПЭН, 2009; Папков С. А. Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири. М.: РОССПЭН, 2012; Захарченко А. В. Элиты и общество в годы репрессий 1937–1938 гг. (на примере Куйбышевской области) // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2015. Т. 17. № 3 (2). С. 407–416; Бакулин В. И. Кадровые чистки 1933–1938 годов в Кировской области // Отечественная история. 2006. № 1. С. 148–153, и многие другие.]. Что касается неформальных сетей и связей, то, как показано в литературе, Сталин относился к ним вполне терпимо и осознавал неизбежность их появления. После каждой волны политических чисток, как до, так и после войны, происходило восстановление руководящих сетей на традиционных для советской системы патрон-клиентских принципах[52 - Хлевнюк О. Номенклатурная революция. С. 43–44, 47–51; Rigby T. H. Introduction // Leadership Selection and Patron-Client Relations in the USSR and Yugoslavia / Ed. by T. H. Rigby, B. Harasymiw. Winchester, MA: George Allen & Unwin, 1983. Применительно к послевоенному периоду особенно хорошо в этом отношении исследовано «мингрельское дело» – в частности, продемонстрировано, что показная борьба с непотизмом в Грузии завершилась формированием новой патрон-клиентской сети в республике под руководством сталинского выдвиженца А. И. Мгеладзе (Fairbanks C. H. Clientelism and Higher Politics in Georgia. P. 342–343, 355).].

В целом, не прельстившись сенсационными (а поэтому всегда выигрышными) построениями о «слабой диктатуре» и всесильных секретарях-олигархах, историки, следуя источникам, занимались изучением реальных феноменов региональной политики и развития. Условно эту литературу можно разделить на несколько тесно взаимосвязанных и постоянно пересекающихся направлений. Одно из них составляют работы о механизмах взаимодействия центра и регионов, о динамике номенклатурной и региональной политики, о формировании корпуса региональных кадров и ротациях в их рядах[53 - Armstrong J. A. The Soviet Bureaucratic Elite: A Case Study of the Ukrainian Apparatus. N. Y.: Praeger, 1959; Blackwell R. E. Elite Recruitment and Functional Change: An Analysis of the Soviet Obkom Elite 1950–1968 // Journal of Politics. 1972. Vol. 34. № 1. P. 124–152; Blackwell R. E. Career Development in the Soviet Obkom Elite // Soviet Studies. 1972. Vol. 24. P. 24–40; Blackwell R. E. Cadres Policy in the Brezhnev Era // Problems of Communism. 1979. Vol. 28. № 2. P. 29–42; Moses J. C. Regional Party Leadership and Policy-Making in the USSR. N. Y.: Praeger, 1974; Moses J. C. Who Has Led Russia? Russian Regional Political Elites, 1954–2006 // Europe-Asia Studies. 2008. Vol. 60. № 1. P. 1–24; Miller J. H. Cadres Policy in Nationality Areas; Зубкова Е. Ю. Кадровая политики и чистки в КПССС (1949–1953) // Свободная мысль. 1999. № 3. С. 117–127; № 4. С. 98–107; Central-Local Relations in the Stalinist State. 1928–1941 / Ed. by E. A. Rees. Basingstoke, 2002; Мохов В. П. Региональная политическая элита России (1945–1991 годы). Пермь: Пермское книжное изд-во, 2003; Белоногов Ю. Г. Динамика представительства номенклатуры ЦК КПСС в региональной номенклатуре в 1953–1965 годах (на примере Молотовского (Пермского) обкома КПСС) // Вестник ПГТУ. Культура. История. Философия. Право. 2009. № 1 (20). С. 130–158; Метёлкина Л. Н. Особенности ротации политической элиты в РСФСР (на примере первых секретарей региональных комитетов КПСС в период 1953–1964 гг.) // Известия Саратовского университета. Социология. Политология. 2012. Т. 12. Вып. 3. С. 95–100; Васильев В. Полiтичне керiвництво УРСР i СРСР: динамiка вiдносин центр-субцентр влади (1917–1938). К.: Інститут iсторii Украiни НАН Украiни, 2014; Коновалов А. Б. Система взаимоотношений партийной номенклатуры центра и регионов в период позднего сталинизма: институты, традиции, практики. 1945–1953 гг. // Советское государство и общество в период позднего сталинизма. 1945–1953. Материалы VII международной научной конференции «История сталинизма». М.: Политическая энциклопедия, 2015. С. 270–279; Федоров А. Н. Ротация первых секретарей региональных комитетов ВКП(б) в 1946–1952 гг.: масштабы, причины, механизмы // Pamiec? i sprawiedliwos?c?. 2018. № 2 (32). S. 126–142; Болдовский К. А., Пивоваров Н. Ю. Номенклатурная политика ЦК ВКП(б) в 1939–1948 гг. // Pamiec i Sprawiedliwosc. 2018. № 2 (32). S. 104–124.]. Активно продолжается детализация этих процессов посредством обращения к практикам административно-политической повседневности в отдельных областях и республиках, к деятельности их руководителей и т. д.[54 - Stewart P. D. Political Power in the Soviet Union: A Study of Decision-Making in Stalingrad. Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1968; Hill R. J. Soviet Political Elites: The Case of Tiraspol. N. Y.: St. Martin’s Press, 1977; Коновалов А. Б. История Кемеровской области в биографиях партийных руководителей (1943–1991). Кемерово: Кузбассвузиздат, 2004; Таранов Е. В. «Партийный губернатор» Москвы Георгий Попов. М.: Главархив Москвы, 2004; Коновалов А. Б. Партийная номенклатура Сибири в системе региональной власти (1945–1991). Кемерово, 2006; Подкур Р. Первый секретарь Винницкого обкома партии П. П. Козырь в формировании и функционировании областной управленческой сети (http://personalpages.manchester.ac.uk/staff/yoram.gorlizki/sovietprovinces); Чистиков А. Н. Партийно-государственная бюрократия Северо-Запада Советской России 1920?х годов. СПб.: Европейский дом, 2007; Лейбович О. Л. В городе М. Очерки социальной повседневности советской провинции. М.: РОССПЭН, 2008; Бондаренко С. Я., Малахов Р. А., Перебинос Ю. А. Провинциальное чиновничество на Европейском Севере России в 1918 – начале 1950?х годов. Вологда: Книжное наследие, 2009; Агарев А. Ф. Трагическая авантюра: сельское хозяйство и крестьянство Рязанской области. 1937–1970 гг. А. Н. Ларионов, Н. С. Хрущев и другие. Рязань: Русское слово, 2010; Барон Н. Власть и пространство. Автономная Карелия в Советском государстве. 1920–1939. М.: РОССПЭН, 2011; Люшилин Е. Л. Красный Олимп. Советско-партийное руководство Дальневосточного края в процессе социально-экономического развития региона. 1926–1938. Хабаровск, 2011; Амосова А. А. Преданный забвению. Политическая биография Петра Попкова. СПб.: Алетейя, 2014; Карелин Е. Г. Региональный механизм власти и управления Западной области Советской России (1917–1937 гг.). М.: РОССПЭН, 2014; Элиты Самарской (Куйбышевской) области в 1960–1990 годы. Очерки истории / Ред. П. С. Кабытов. Самара: Самарский университет, 2014; Кондрашин В. В. «Номенклатурная революция» в Пензенском обкоме ВКП(б) в послевоенный период // Советское государство и общество в период позднего сталинизма. 1945–1953. Материалы VII международной научной конференции «История сталинизма». М.: Политическая энциклопедия, 2015. С. 261–269; Наумов С. Ю., Саранцев Н. В. Партийно-политическая элита страны и руководящие кадры Саратовской области (1941–1991): очерки истории. Саратов: Саратовский социально-экономический институт (филиал) РЭУ им. Г. В. Плеханова, 2016; Никифоров Ю. С. Верхневолжские регионы РСФСР и союзно-республиканский центр (1950–1980?е гг.): теоретико-методологические основы изучения. Ярославль: РИО ЯГПУ, 2021; Гребенюк П. С. Рождение Магаданской области: Северо-Восток СССР в 1953–1957 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2022, и др.] Изучаются характеристики советской номенклатуры и ее регионального корпуса как социальной группы: состав, образ жизни, материальные привилегии (формальные и присваиваемые), злоупотребления и т. д.[55 - Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия»: распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации: 1927–1941. М.: РОССПЭН, 1997; Коновалов А. Б. Эволюция номенклатурных льгот и привилегий в период «позднего сталинизма» (1945?1953 гг.) // Номенклатура и номенклатурная организация власти в России XX века: материалы интернет-конференции «Номенклатура в истории советского общества». Пермь, 2004; Коновалов А. Б. Модернизация системы номенклатурных льгот и привилегий: опыт хрущевских реформ (1953–1964) // Исторический ежегодник. 2007. Сибирское отделение РАН. Ин-т истории. Новосибирск: Рипэл, 2007. С. 6–20; Твердюкова Е. Д. Государственное регулирование внутренней торговли в СССР (конец 1920?х – середина 1950?х гг.). Историко-правовой анализ. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2011; Сушков А. В. Власть и коррупция: руководство Красноярского края и дело о хищениях продукции на Красноярском заводе плодово-ягодных вин (1949 г.) // Уральский исторический вестник. 2011. № 3 (32). С. 89–95; Кимерлинг А. С. Особенности провинциальной советской коррупции в 1946–1953 годах на материале Молотовской области // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2012. Вып. 3 (20). С. 101–108; Шалак А. В. О социальном статусе советских руководящих кадров в 1940–1950?е гг. (на примере Восточной Сибири) // Известия Иркутской государственной экономической академии. 2013. № 3. С. 164–170; Твердюкова Е. Д. «Немедленно отменить все незаконные формы снабжения»: обеспечение советской региональной номенклатуры товарами широкого потребления (1943–1947 гг.) // Труды исторического факультета Санкт-Петербургского университета. 2015. Т. 21. С. 254–271; Болдовский К. А. Денежная реформа 1947 г. и ленинградский партаппарат // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2: История. 2013. Вып. 4. С. 175–184; Никанорова Т. Н. Документы Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) как источник изучения экономической преступности в среде партийной номенклатуры. Дис. … канд. ист. наук. М., 2018; Сушков А. В. Власть и коррупция: привилегированная жизнь «челябинских вождей» во второй половине 1940?х годов // Новейшая история России. 2018. № 1. С. 98–115; Хакимов Р. Ш. Формирование системы привилегий для партийно-советского актива в 1930–1950?е гг. (на примере Челябинской области) // Документ. Архив. История. Современность: сборник научных трудов. Вып. 19. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2019. С. 152–168; Хайнцен Дж. Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953. М.: РОССПЭН, 2021; Ironside K. A Full-Value Ruble. The Promise of Prosperity in the Postwar Soviet Union. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2021; Хесслер Дж. Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.). Бостон, СПб.: Academic Studies Press, 2022; Федоров А. Злоупотребление и взыскание: коррупция региональных руководителей СССР в 1946–1952 гг. // Российская история. 2023. № 5. С. 103–120.] На основании материалов прокуратуры и партийного контроля исследуется феномен судебного иммунитета членов партии в целом и руководителей в особенности[56 - Hooper C. A Darker «Big Deal»: Concealing Party Crimes in the Post-WWII Era // Late Stalinist Russia: Society between Reconstruction and Reinvention / Ed. by J. F?rst. London: Routledge, 2006; Belova E., Lazarev V. Funding Loyalty: The Economics of the Communist Party. New Haven; London: Yale University Press, 2012. P. 110–129; Cohn E. D. Policing the Party: Conflicts between Local Prosecutors and Party Leaders under Late Stalinism // Europe-Asia Studies. 2013. Vol. 65. № 10. Р. 1912–1930; Cadiot J. Equals Before the Law? Soviet Justice, Criminal Proceedings against Communist Party Members, and the Legal Landscape in the USSR // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 2013. Vol. 61. № 2. S. 249–269; Кадио Дж. Правовые практики и межнациональные отношения в послевоенном СССР // Советские нации и национальная политика в 1920–1950?е годы. Материалы VI международной научной конференции «История сталинизма». М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 338–347; Федоров А. Н. Взаимодействие партийных органов и прокуратуры Челябинской области в 1945–1953 годах // Вестник Челябинского государственного университета. 2015. № 17 (372). Право. Вып. 43. С. 19–24.]. Давнюю традицию имеют исследования регионального управления экономикой, взаимодействия периферии с центром по экономическим вопросам, роли секретарей как координаторов междуведомственного взаимодействия на подчиненных им территориях[57 - Hough J. F. The Soviet Prefects: The Local Party Organs in Industrial Decision-Making. Cambridge: Harvard University Press, 1969; Rutland P. The Politics of Economic Stagnation in the Soviet Union: The Role of Local Party Organs in Economic Management. Cambridge: Cambridge University Press, 1993; Некрасов В. Л., Хромов Е. А. Партийные, региональные и ведомственные группы интересов в формировании политики освоения Западно-Сибирской нефтегазовой провинции (1961–1965 годы) // Вестник Томского государственного университета. История. 2008. № 2. С. 45–53; Кулагин О. И. Лесопромышленный комплекс как объект взаимодействия центральных и региональных элит во второй половине 1940?х – 1960?е гг. (по материалам Карелии) // Вестник Московского университета. Сер. 21. Управление (государство и общество). 2016. № 3. С. 80–97 и др.].

Чтобы четче обозначить отличие нашей книги от этих важных исследований, рассмотрим один конкретный пример: подходы Джерри Хафа в его пионерской книге «Советские префекты».

При чтении этой книги спустя более чем полвека после ее издания (1969) невозможно не поражаться амбициозности исследования, а также глубине и тонкости проникновения в смыслы текстов, публиковавшихся в центральной и провинциальной советской печати[58 - Hough J. F. The Soviet Prefects. В частности, можно указать на проницательное прочтение Хафом роли, которую играло на партийных выборах тайное голосование (P. 161–163); на подмеченную им мягкую ротацию региональных партийных секретарей, наблюдавшуюся с конца 1940?х годов (P. 278); понимание невысокого статуса промышленных секретарей обкомов в сравнении с некоторыми директорами заводов и функционерами министерств (P. 69, 204–205) и на осознание того, как сложно было московским функционерам давать оценку провинциальным кандидатам, вследствие чего эта задача нередко делегировалась региональным и республиканским организациям (P. 169).]. Хотя формально работа Хафа посвящена роли местных партийных органов в управлении промышленностью, автор в действительности ставит перед собой более широкие задачи, включая объяснение природы политической власти и источников политических изменений в СССР. Хаф полагает, что действия первых секретарей обкомов определялись необходимостью выполнения плана[59 - Hough J. F. The Soviet Prefects. P. 146–147, 177, 276–277.]. При этом он раскрывает не только структуру этих стимулов, но и причины изменений в составе самих кадров. Он показывает, как потребность в кадрах, обладавших технической и административной квалификацией и владевших навыками взаимодействия и согласований, вела к росту среднего уровня образования секретарей обкомов.

Несмотря на проницательность Хафа, мы отступаем в ряде существенных моментов от подхода, используемого в его книге. Хаф изображает партию как арбитра в столкновениях между ведомствами и координатора их усилий[60 - Ссылаясь на советский источник, Хаф пишет: «Это не обком партии предъявляет требования к областным организациям, а руководители этих организаций обращаются со своими бесконечными запросами к обкому» (Ibid. P. 249).]. Нас больше интересует вопрос, как поддерживалась власть местных партийных структур, как формировались сети, позволяющие решать те задачи, которые анализируются в его книге[61 - Подробнее см.: Gorlizki Y. Reading The Soviet Prefects Today // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2021. Vol. 22. № 3. Р. 563–574.].

Во многих отношениях наша книга продолжает традицию исследования формальных и неформальных практик конструирования региональных сетей, часто в политически опасном окружении; взаимодействия первых секретарей с различными группами региональных руководителей; патрон-клиентских отношений на местном уровне и т. д.[62 - Armstrong J. A. The Soviet Bureaucratic Elite; Rigby T. H. Khrushchev and the Resuscitation of the Central Committee; Idem. Introduction; Idem. Khrushchev and the Rules of the Game; Fairbanks C. H. Clientelism and Higher Politics in Georgia; Urban M. E. An Algebra of Soviet Power; Willerton J. P. Patronage and Politics in the USSR. Взаимодействие партийных секретарей и местных хозяйственных руководителей в случае наличия в регионе приоритетных промышленных предприятий изучается на материалах Урала: Федоров А. Н. «Челябинское дело»: замена партийного руководства Челябинской области в 1949–1950 гг. // Вопросы истории. 2016. № 6. С. 53–70. Федоров А. Н. И. М. Зальцман и Челябинский обком ВКП(б): взаимоотношения местных партийных и хозяйственных органов в первые послевоенные годы // Вестник Томского государственного университета. История. 2016. № 3 (41). С. 65–73. Сушков А. В. Дело танкового короля Исаака Зальцмана. Екатеринбург: Институт истории и археологии УрО РАН, 2016. См. также Приложение 1.] Опираясь на новые источники, мы пытаемся сделать шаг вперед в этом направлении, исследуя механизмы формирования долгосрочной лояльности и трансформацию сетей на протяжении нескольких десятилетий, от Сталина до Брежнева.

Метод

Отправной точкой данного проекта служило предположение, что стратегия региональных и республиканских секретарей основывалась на установлении определенных отношений в зависимых от них внутренних сетях. Однако уловить эти процессы методами исторического исследования непросто. Конечно, стратегии и результаты формирования и работы сетей были в той или иной мере известны уже современникам событий. Они находили отражение, например, в художественной прозе и публицистике, в специфических сатирических изданиях, обличавших некоторых низовых руководителей. Открытые источники позволяли распознать некоторые практики регионального руководства – в частности, использование многочисленных уполномоченных, выступавших движущей силой регулярных кампаний, которые составляли важную часть административной повседневности аппарата. Однако для более глубокого понимания проблемы, как и в других случаях, необходимо было обратиться к архивной служебной документации соответствующих структур. Этим историки и занялись после того, как архивы оказались в какой-то мере открыты.

Поиск соответствующих документов облегчает высокий уровень бюрократизации советской системы, в результате чего от нее остался обширный бумажный след. Среди многочисленных документов особое значение для изучения реальных, как правило неформальных, процессов развития сетей имеют свидетельства о конфликтных ситуациях[63 - Конфликты в региональных сетях получили широкое распространение уже (и, видимо, особенно) на начальном этапе утверждения советской власти. См., например: Шабалин В. В. «Склока» как способ саморегуляции районной элиты в 1920?е годы // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2013. Вып. 2 (22). С. 159–166; Чистиков А. Н. Партийно-государственная бюрократия; Воробьев С. В. Партийный лидер Урала М. М. Харитонов во внутрипартийной борьбе и интригах первой половины 1920?х годов // Вестник Московского городского педагогического университета. Серия: Исторические науки. 2017. № 4 (28). С. 35–49.]. В конфликтах проявлялись те черты институтов и акторов, которые обычно скрыты от посторонних наблюдателей, не проявляются до тех пор, пока внутренними пружинами обострения противоречий не выносятся на поверхность. Особое значение в этом смысле имело вторжение в конфликты внешних сил, в нашем случае московских контролеров. Они опрашивали участников конфликтов, составляя объемные докладные записки и справки для своего руководства в столице. Противоборствующие стороны в такие моменты пускали в ход все возможные аргументы, не стесняясь раскрытия ранее скрываемых фактов о жизни и взаимодействии в сетях. Именно поэтому сами секретари старались не доводить дело до конфликтов. И именно поэтому историки могут быть благодарны тем секретарям (а таковых было немало), которым это не удавалось. С учетом упора на конфликты как отправную точку для изучения сетей мы обращали особое внимание на обстоятельства, при которых первые и вторые секретари региональных и республиканских комитетов лишались своих должностей.

Вместе с тем очевидная опасность сосредоточения на источниках, отражающих конфликты, состоит в том, что в поле зрения историка попадают преимущественно сети определенного рода, то есть главным образом конфликтные. Для элиминирования этой односторонности мы изучали регионы, занимающие разные положения на своеобразной шкале скандалов, включая те, где разного рода неизбежные конфликты не перерастали в открытое противостояние. Для изучения всего разнообразия сетей или одних и тех же сетей, находящихся в состоянии конфликта и бесконфликтности, использовались традиционные источники: рутинная документация партийных комитетов, мемуары, справочные биографические материалы. В целом, для того чтобы избежать ошибки отбора, мы ориентировались на сравнительный подход, в рамках которого сетям, склонным к конфликтам, противопоставлялись спокойные (как и сети, занимающие в этом смысле промежуточное положение), крупным регионам – мелкие, этническим – различные типы неэтнических территорий, преимущественно городским – преимущественно сельские.

Если бы наша единственная цель заключалась в определении признаков низового авторитаризма, у нас бы получилась искаженная картина различных типов руководства в масштабах страны. Чтобы более точно отразить характер региональных сетей, мы противопоставляем региональному авторитаризму две другие модели. При этом с самого начала необходимо отметить, что все три модели представляют собой идеальные типы, состоящие из набора различных элементов. С абсолютной точностью им не соответствует ни одна из изученных сетей, хотя большинство из них явно тяготеет к той или иной из сконструированных нами систем.

В основу второй категории сетей и, соответственно, возглавлявших их секретарей положено понятие спорного автократа. Различие между низовым диктатором и спорным автократом примерно вписывается в более широкую теоретическую рамку различения между утвердившейся и оспариваемой автократиями. В то время как в первой лидер приобрел достаточную власть для того, чтобы не опасаться серьезной угрозы со стороны своего ближнего окружения, вторая представляет собой качественно иную форму разделения власти, при которой лидер все еще подвержен такой угрозе[64 - Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. P. 55–56.]. Но при этом, конечно, между оспариваемой автократией на общегосударственном и региональном уровнях существовала кардинальная разница. В первой правящая коалиция способна сместить вождя (что произошло в СССР с Хрущевым). Во второй члены сети могут чинить лидеру помехи и причинить фатальный ущерб его репутации, но не в состоянии избавиться от него без санкции центра.

Каковы эмпирические признаки секретаря, которого мы относим к категории спорного автократа? Такой секретарь, обычно воспринимаемый как пассивный и слабовольный деятель, нередко вынужден вести в своем регионе борьбу с влиятельными альтернативными сетями. Нередко он не в состоянии назначать и избавляться от работников из числа собственной номенклатуры, настоять на принятии определенного решения. Руководители районного уровня способны успешно добиваться от него снижения плановых заданий. Он не умеет «решать вопросы», то есть лоббировать интересы региона в Москве. Более или менее открыто его критикуют на партийных заседаниях и в кулуарах. Покидая свой пост, он редко сохраняет место в номенклатуре.

Низовые диктаторы и спорные автократы являлись двумя ключевыми типами секретарей в конце сталинской эпохи. Однако уже тогда наблюдаются признаки формирования третьего идеального типа секретаря, получившего распространение при Хрущеве и особенно при Брежневе. Таких секретарей мы будем называть партийными губернаторами. В противоположность спорным автократам, партийные губернаторы контролировали свои сети и назначения в пределах своей собственной номенклатуры. В отличие от низовых диктаторов, партийные губернаторы возглавляли организации, скреплявшиеся системой норм. Во-первых, норм старшинства, в силу чего функционеры росли в чинах постепенно, нередко в соответствии с продолжительностью пребывания в рядах номенклатуры. Хотя партийные губернаторы были способны избавиться от отдельных подчиненных, укоренившиеся нормы старшинства ограничивали их возможности, когда речь шла о продвижении одних чиновников через головы других или о проведении увольнений. Во-вторых, партийные губернаторы, в отличие от низовых диктаторов, действовали в среде, где в большей мере укоренились нормы компромиссов и «товарищеского отношения» к кадрам как важные инструменты скрепления сетей.

Источники

Как известно, характерная черта современных исследований различных проблем советского прошлого – привлечение широкого круга ранее недоступных источников, прежде всего архивных. Эта книга также использует эти преимущества. Она построена, прежде всего, на материалах партийного делопроизводства. Большое значение имели документы отделов ЦК ВКП(б) – КПСС, прежде всего тех, которые контролировали местные партийные организации и их кадры[65 - Путеводитель по фондам и коллекциям документов КПСС (25 октября (7 ноября) 1917 – август 1991 гг.). Справочно-информационные материалы к документальным и музейным фондам РГАСПИ. Вып. 4 / Ред. Ю. Н. Амиантов и др. М.: РОССПЭН, 2008. С. 76–82.]. Сотрудники ЦК периодически проводили проверки и составляли соответствующие отчеты, разбирались в конфликтных ситуациях и в связи с этим давали развернутые характеристики местных руководителей, их взаимоотношений и методов работы[66 - Федоров А. Н. Слабые секретари: региональные руководители СССР 1946–1948 гг. в оценках ЦК ВКП(б) // Новейшая история России. 2022. Т. 12. № 2. С. 416–436.]. Наряду с этим изучались сотни стенограмм и протоколов заседаний партийных конференций и пленумов обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, бюро соответствующих партийных комитетов. Эти документы в обязательном порядке высылались в Москву и откладывались в секторе информации организационно-инструкторского отдела и других отделов, наследовавших ему[67 - Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории. Краткий путеводитель / Сост. Адибекова Ж. Г. и др. М.: Благовест, 1993. С. 10–11, 112–117, 123–126, 138–143, 178–184; Российский государственный архив новейшей истории. Путеводитель. Вып. 1 / Сост. М. Ю. Киселев и др. М.: РОССПЭН, 2004. С. 102–107.]. Выявление иных документов, отражавших повседневную деятельность обкомов, было проведено в ряде региональных архивов[68 - См. список источников и литературы.]. Широко использовались документальные публикации и справочные издания последних десятилетий, в которых содержится важная информация о деятельности партийных структур, о важных кампаниях, влиявших на региональную политику центра, биографические данные региональных руководителей[69 - Колесников Н. И. Время и власть: Руководители Сахалинской области советского периода. 1925–1991. Южно-Сахалинск: Изд-во СахГУ, 2001; Корсаков С. Н. Тверские руководители (1917–1991): партия, советы, комсомол. Тверь: ГЕРС, 2002; Курганская область: лидеры и время: сб. документов (1943–2003). Курган: Зауралье, 2003; ЦК ВКП(б) и региональные партийные комитеты, 1945–1953 / Сост. В. В. Денисов и др. М.: РОССПЭН, 2004; Региональная политика Н. С. Хрущева: ЦК КПСС и местные партийные комитеты, 1953–1964 гг. / Сост. О. В. Хлевнюк и др. М.: РОССПЭН, 2009; Политические лидеры Вятского края: биографический справочник / Ред. Е. Н. Чудиновских. Киров: Лобань, 2009; Царикаев А. Т. Руководители Северной Осетии (1924–1953 гг.): партия, советы, комсомол: биографический справочник. Владикавказ: Институт истории и археологии РСО-Алания, 2015; Филиппов С. Г. Территориальные руководители ВКП(б) в 1934–1939 гг.: Справочник. М.: РОССПЭН, 2016; Зеленов М. В., Пивоваров Н. Ю. Аппарат ЦК ВКП(б). Структура, функции, кадры. 1948–1952. Справочник. М.; СПб.: Нестор-История, 2020, и др.].

Все это позволило не только исследовать взаимодействие центра и региональных сетей, но и, что было особенно важно в нашем случае, собрать достаточно материалов для изучения самих сетей, механизмов их формирования и функционирования, внутренних конфликтов и эволюции.

Мы понимаем, что к партийным материалам, как и к другим источникам, нужно подходить с осторожностью. Многие из них были сильно формализованы и нацелены на сокрытие реальных фактов от вышестоящего руководства[70 - В частности, многие собрания партийного актива проводились напоказ и в пропагандистских целях, вследствие чего протоколы этих собраний отражают только воображаемую реальность, которую хотели показать местные партийные руководители. Отличный литературный, но при этом основанный на хорошем знании действительности пример содержится в знаменитом рассказе Александра Яшина «Рычаги», написанном в 1955 году: участники партсобрания, частным образом осуждавшие практически все аспекты деревенской жизни, сразу же после того, как собрание началось, «неожиданно… прекращают критиковать партийную политику в деревне, начинают говорить скучным, казенным, пересыпанным штампами языком и даже подражают секретарю райкома, который всего несколько секунд назад был предметом их насмешек» (Brudny Y. M. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet State, 1953–1991. Cambridge: Harvard University Press, 1998. P. 49).]. Они подвергались редактированию в соответствии с политическим моментом. По возможности мы старались помещать документы в их социальный контекст и интерпретировать их с учетом зафиксированных в исследовательской литературе представлений о том, как работала советская политическая система. Избыточная зависимость от партийных архивов влечет за собой также очевидную угрозу общего порядка. Исследователь может настолько «вжиться» в документы, что начнет смотреть на события глазами партийной бюрократии. В качестве некоторого противовеса этой опасности мы дополнили партийные источники документами государственных ведомств – Совета Министров и Прокуратуры СССР, мемуарами, написанными в посткоммунистическую эпоху, и небольшим количеством интервью.

Следует сказать, что при этом остаются важные лакуны. Главная из них связана с материалами госбезопасности, которые за редким исключением (Балтийские государства, Украина) недоступны и, по всей видимости, останутся таковыми в обозримом будущем. В том, что касается работы органов госбезопасности и их взаимодействия с партией, нам приходилось использовать немногочисленные косвенные свидетельства из партийных документов. При всей ограниченности такой подход позволил зафиксировать некоторые важные тенденции взаимодействия партии и госбезопасности на местном уровне. Хотя более широкий доступ к соответствующим документам является важным резервом для углубления наших знаний об исследуемом в книге предмете.