Валерий Храмов "Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»"

Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»
Валерий Храмов

Роман юмористический, веселый. Главный герой – молодой человек. Время – 70-е годы прошлого столетия, впрочем это не столь уж важно. Написан в форме "Гольдберг-вариаций" И.С. Баха. Тема – анонимность творчества в условиях тотальной несвободы, ибо таковой является творчество концертмейстера.

Валерий Храмов

Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»

В 1742году Бах написал «Гольдберг-вариации» по заказурусского посла при короле польском за 40 луидоров в качествеснотворногодляпридворногомузыкантаГольдберга,страдающегобессонницей…

Бах создаетконструкциюневиданного масштаба, которую использует лишь один раз.

Гленн Херберт Гульд

Музыка обворожительно прекрасная вещь. И заниматься ею – наслаждение. Но нет профессии хуже, чем «концертмейстер»! Это я понял давно, еще во время учебы в консерватории, когда стал всерьез учиться ремеслу пианиста-аккомпаниатора. И когда понял, решил: все что угодно, но только не это, только не концертмейстер! Жизнь решила иначе. У нас правильно говорят: «не зарекайся – ни от сумы, ни от тюрьмы», но почему-то забывают добавить – «и от концертмейстерских обязанностей»!

Так получилось, что организаторы музыкального образования решили, что концертмейстерскому делу пианиста нужно обязательно учить – и очень долго. Уже в музыкальной школе начинается эта канитель. Хотя педагоги не знают, что им делать-то на уроках по «концклассу». Но «учат», «часики пишут», журнал заполняют, денежки получают, выдумывают приемы, правила, педагогические принципы. А всего делов-то: солист мелодию играет, ты, концертмейстер – аккомпанемент. Значит, он главный. Играй тише, не заглушай.  Не себя слушай, не солиста, а музыку. И чему же тут учить собственно? Практика, конечно, нужна, но учить?

Но когда-то нашелся «умник», проявил административную активность и всех заморочил, уговорил заниматься ерундой, соблазнил деньгами, карьерой. И тратят люди жизнь неизвестно на что. И к этой ерунде, т.е. – к педагогике концертмейстерской, привыкают. И создается традиция. И сделать уже ничего нельзя! В результате, великой мудрости – «играй тише, чем солист» – учат год в музыкальной школе, три года в музыкальном училище, четыре года в консерватории. Нелепость – всего четыре слова и целых восемь лет учебы.

Говорят, оправдываясь, – «концертмейстерская работа специфична, требует специальной подготовки». О том, как все происходит на самом деле – подготовка и собственно концертмейстерская работа, – я узнал на своем опыте, о чем попытался рассказать в «записках», которые помимо моей воли стали страничками романа.

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

Suggestion diabolique[1 - Наваждение, дословно – с фр. дьявольское внушение (прим. авт.)]

«Концертмейстер» самая востребованная из всех музыкальных специальностей. Без пианиста-аккомпаниатора музыкальное искусство существовать не может. Все поющие, играющие артисты нуждаются в аккомпаниаторе. Ведь они только мелодию играть способны, а мелодии поддержка нужна, аккомпанемент – как фундамент зданию, как постамент скульптуре. Поэтому без концертмейстера солисты не могут. Без него им только в «яму оркестровую» садись, что в театре – удел завидный?

А еще концертмейстер для подготовки оперных спектаклей нужен и для учебы, и в хореографии, и в театре, даже спортсменам-гимнастам он необходим. Востребованная, однако, специальность, а потому и оплачиваема прилично.

Впрочем, в моем «грехопадении» в концертмейстеры решающим фактором стали не деньги, хотя ими тоже поманили. Со мною все было иначе, похитрее: тут точно не обошлось без того, имя которого я называть не буду, на всякий случай. И приключилось это во время учебы на втором курсе консерватории, когда прошел я до половины установленный срок овладения профессией (по мысли организаторов образования, освоив первые два названных выше слова из четырех!) и взошел на высшую ступень постижения «тайн концертмейстерского мастерства».

Была средина октября. Ночные заморозки, уничтожив остатки неубранного урожая, подвели черту под сельхозработами, и студентов вернули в аудитории – учиться. К чему мы и приступили, не торопясь.

Деканат вывесил расписание, обнаружив новый предмет – «концкласс». Концертмейстерскому искусству учат на индивидуальных занятиях, поэтому нужно было прийти к назначенному заведующим кафедрой педагогу и определиться со временем, программой и отчетностью. Назначенный мне педагог носила фамилию Цукер, но ничего «сладкого» в ней не было – с виду. Была она – в годах, в старушечьих очках, в неухоженности совсем не артистической, не богемной.

Прихожу я к ней на первый урок. Сразу задачу ставит:

– Вы, – говорит, – уже концертмейстер дипломированный, училище закончили. Сейчас для Вас главное по предмету репертуар накопить.

Вот тут наваждение-то и началось.

– Можете на работу устроиться концертмейстером, – продолжает, улыбаясь хитренько, – на полставки. Это лучше всего будет: и репертуар накопите, и опыт бесценный приобретете, и зачет получите, и денежка появится небольшая, но ведь не лишняя же.

– Хорошо, а как занят буду? – отвечаю, осторожничая, здравомыслие проявляя.

– Да всего-то два раза в неделю по пять часов академических.

Это три часа сорок пять минут, быстро соображаю, обрадовавшись, но не настораживаюсь почему-то – чего это такая выгодная подработка не востребована? – а надо было, надо!… А я – «согласен» – говорю.

Стали заявление писать тут же. Она диктует, я пишу. Потом пошли мы с нею к проректору заявление подписывать. Тут наваждение продолжилось, лик поменяв.

Вхожу впервые в начальственный кабинет. Сидит, улыбается проректор, а глаза у него большие, восточные, с поволокою.

– Что скажешь хорошего? – любезно вопрошает, вместо приветствия.

– Да вот, – отвечаю, – заявление принес, на работу устраиваюсь.

В растерянности стою перед столом начальника, думаю, начнет сомневаться, сердиться, а он, улыбаясь, заявление взял, глазищами своими чуть косоглазенькими пробежался по листку сверху вниз. А заведующая вдруг сахарным голоском поясняет:

– Потребность возникла производственная. У духовиков на факультете одни юноши учатся, и нужно им концертмейстера соответствующего подобрать, а то ведь совместная игра с девушками чревата, – хи-хи.

– Пусть работает! – заключает начальник, и заявление подписывает тут же – «в приказ».

Итак, бумага подписана, сделка состоялась, а я и не понял поначалу – с кем ее заключил-то. И пошел работать, согласно расписанию по вторникам и пятницам.

Направили меня в класс к гобоистам.

Думал, что все будет, как обычно, как на индивидуальных занятиях «по специальности»: преподаватель с учеником работает – учит, показывает, а концертмейстер лишь подыгрывает, когда надо. Но плохо знал я специфику своей новой работы, – все было совсем не так.

Их, гобоистов, было пятеро. На урок они пришли почему-то все вместе и оставались все вместе до конца, пять часов – то есть. И начались у них разговоры: про качество «тростей» (это то, что они в рот суют, играя), про то, что кто-то о ком-то сказал что-то из того, что говорить, совсем уж не следовало… Все это «вываливалось» беспорядочно педагогу, ему в укор ставилось, а он – то отбивался, то встречными упреками подливал масло в огонь скандала.

Через пятнадцать минут я понял, что все происходящее не случайно, что коллективный треп не закончится в ближайшие часы. Захотелось убежать, укрыться где-то и не появляться больше в этом кошмаре.

Но – работа. Нужно сидеть.

Стал, пока они «кракают», разучивать свою партию из их репертуара.

Они на секунду остановились – с удивлением. Но скоро с новыми силами, добавив децибелы, стали выяснять отношения.

Все было пошло, глупо, неинтересно. Даже рассказать нечего.

Из скандального многоголосия понял, что разгорелся новый серьезный конфликт. Опять кто-то сказал кому-то, а тот передал еще кому-то, а последний обиделся и сказал в ответ такое, на что обиделись все! Пытался сосредоточиться на музыке, но не удавалось. Тогда «отключил мозги» и стал механически играть текст, не вслушиваясь, лишь для «тактильного удовольствия», чтобы пальцы привыкали.

Наконец, доиграл первое произведение – обработку квартета Моцарта, где партию первой скрипки должен исполнять гобоист, а я – все остальное. Споры-разговоры у меня за спиной вдруг прекратились.

Решили попробовать заняться делом. Начали. Мы играем, а все слушают. Один, правда, вышел. Почти доиграли до конца первую часть. Но гобоист внезапно останавливается и… опять пошло:

– Вот слышите, трость похрюкивает, а я заплатил за нее Вам шесть рублей, – сказал солист, и спор разгорелся с новой силой и продолжился, обрастая новыми сюжетами…

Наконец, время моего обязательного присутствия в классе закончилось. С облегчением попрощался и покинул аудиторию. Они остались – ругаться.

Только тут, выдохнув и чуть придя в себя, начал наводить справки. Мой друг, теоретик Гена Печерских, из тех, кто постарше и поопытней, все разъяснил:

– Место концертмейстера в консерватории очень даже престижно. Многие студенты хотят его занять, чтобы закрепиться и после окончания учебы остаться работать на кафедре. Кроме того, есть перспектива дальнейшего роста. А вот тебе, друг, не повезло. У гобоистов в классе конфликт. Начальство хочет уволить педагога. В город приехал хороший гобоист из Москвы. Он играет в симфоническом оркестре. Но когда его заманивали к нам из столицы, обещали еще и работу в консерватории предоставить. Так вот, чтобы он не сбежал, нужно уволить нашего «старичка». Поэтому студентов науськали написать бумагу с жалобой, дескать, тот занимается плохо. Они написали. А что с них взять, – духовики. А ты, товарищ мой, попал в эту «хрень» по незнанию! Но не печалься. Пока ничего сделать нельзя. Напишешь заявление об уходе – трудно будет экзамены сдавать, могут исключить, чтобы твой пример другим наукой стал. Потерпи до конца полугодия, а там нашего ветерана уволят, придет новый гобоист, и все разрешится «к взаимному согласию» – на твое место претенденты сразу появятся.

Совет показался разумным. Твердо решил сбежать, не вступая в конфликты. Пока буду приходить, играть свою партию, не обращая внимания на их разговоры, накапливать репертуар. В конце концов, «для себя» занимаюсь только утром и вечером, когда есть свободные аудитории, среди дня мне делать нечего, а поиграть на инструменте всегда полезно, своего-то нет, в общежитии живу.

На последующих уроках демонстративно, не обращая внимания на бесконечные разговоры гобоистов, учил текст, «добиваясь совершенства». Это мешало спорящим. Меня просили играть потише. Я играл тише, но все равно мешал, как они полагали. Через пару недель, духовики потеряли терпение. Старший из гобоистов, Михаил, намекнул, что я могу пока не посещать занятия:

– Подойдешь потом – ближе к экзамену. Тогда и отрепетируем ансамбль, тем более свои партии ты уже выучил, как мы заметили.

Мне оставалось лишь выразить сожаление и откланяться – с облегчением.

… …. …

«…каждый должен знать, что прогульщикам и лодырям, летунам и бракоделам не будет никакой поблажки и снисхождения и ничто не укроет их от гнева товарищей». (Аплодисменты)[2 - Из речи Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева на Всесоюзном съезде профсоюзов. (прим. авт.)]

Но не долог был час моей свободы, ой недолог. Кто-то «настучал». Пришла комиссия «народного контроля» из профкома и на рабочем месте меня не обнаружила. Стали выяснять. Составили протокол. Актировали прогул. Впрочем, профкомовская проверка была не столь страшна. Они ведь свои люди, все понимают, и если нет жалоб на концертмейстера, то готовы закрыть глаза на прогул, а протокол оставить лишь для отчета о проделанной работе.

Но через час еще одна проверка пришла. На этот раз из «учебного отдела». А меня все нет. Как выяснилось, два названых «проверочных органа» конкурировали друг с другом на предмет того, кто лучше проверяет. И еще один протокол был составлен вдобавок к первому.

Правда, в «учебном отделе» тылы у меня были крепки – дружил с молоденькой методисткой. Обычно именно она проверяла присутствие преподавателей и концертмейстеров на работе. Но, накануне, произошло событие, которое еще раз заставило вспомнить о том, кто поучаствовал в моем трудоустройстве.

Маргарита, а так звали хорошенькую методистку, пользовалась успехом у преподавателей. В отличие от моего вполне бескорыстного к ней интереса, они пытались комплиментиками и «маленькими подарками к празднику» смягчить реакцию учебного отдела на свои нарушения – «а кто без греха?».

Неопытная Гретхен[3 - Здесь автор отсылает к «Фаусту» Гёте, где Гретхен (она же Маргарита), возлюбленная Фауста, обладает всеми качествами любящей женской души (прим. ред.).] принимала ухаживание с юмором, но это, когда дело касалось лишь «старых козлов». А были еще и молодые. Один из них – высокий, статный, артистичный и талантливый – смутил девицу, разбудил ее юное сердце. Впрочем, мой внимательный и чуть искривленный ревностью взгляд заметил настораживающие черточки в его, казалось, безукоризненном облике: подслеповатые глаза, козлиная бородка, ранняя лысина. Но влюбленная Маргарита этих мелочей не замечала, и к моим опасениям отнеслась лишь – «с понимающей иронией». Их роман стал развиваться, но, как выяснилось, только в ее воображении. Наконец, девушка открыла любовнику свои надежды. А он жестоко посмеялся над девичьими упованиями: «С женой разводиться, не собираюсь, а наши отношения – лишь мимолетное приключение». Брошенная Маргарита ударилась в слезы. А потом, прослушав дома несколько раз арию Лизы («Мои девичьи грезы…»)[4 - Чайковский П.И. Ария Лизы «У канавки» из оперы «Пиковая дама» (прим. авт.).], стала действовать: пришла в институт и, дождавшись в фойе появления «коварного соблазнителя», в присутствии множества свидетелей, включая и жену, залепила ему пощечину и тут же отнесла в «отдел кадров» заготовленное заранее заявление об уходе.

Девичье горе было столь искренним и убедительным, что начальница «учебного отдела» отпустила Маргариту домой и пошла, на мою беду, проверять работу концертмейстеров сама. Остальное читателю уже известно, – я попался!

На следующий день меня вызвали в «учебный отдел». Марго все еще не было на месте – ей, из соображений женской солидарности, позволили переживать утрату дома. Вхожу, знакомлюсь с результатом проверки. Просят написать объяснение.

Я взял бумагу и отправился на консультацию к моей обиженной на всех мужчин подруге, предварительно купив торт, вино и букет хризантем (хотя в выборе сорта цветов сомневался).

Звоню. Мне не открывают. Предупрежденный заведующей учебным отделом в том, что Маргарита «никого не желает видеть», продолжаю звонить – робко прерываясь, пытаясь уже в самом характере звонка выразить и сожаление, и сострадание, и робкую надежду, и нижайшую просьбу.

Наконец дверь открылась. Марго стояла передо мной, замотанная в какие-то немыслимые «тряпки» и смотрела куда-то вдаль стеклянными глазами кошки, только что вылизавшей содержание пузырька с валерьянкой.

– Я не нуждаюсь в твоих утешениях. Оставьте меня в покое, ненавижу вас всех, – ее крик перешел в рыдания, – все мужики сволочи!

– Риточка, прости, но мне нужна твоя помощь, а в утешениях нуждаюсь, скорее, я сам. Ты должна радоваться, что этот мерзавец отвалил. Он тебя недостоин. А вот я из-за всей этой истории безвинно пострадал. Помоги, умаляю, – произнося эту тираду, я опустился на одно колено, выставив хризантемы вперед.

Услышав мой вопль о помощи, Маргарита, вдруг переменилась, что заставило заподозрить в ней присутствие некоторых актерских способностей. Передо мною опять возникла деятельная сотрудница «учебного отдела». Она быстро переоделась, привела в порядок прическу. Выяснив, что я действительно пострадал совершенно незаслуженно, вычеркнув меня из списка «всех мужиков-сволочей», быстро нашла единственно правильное решение:

– Завтра, на зло всем, выйду на работу, поймаю на нарушении несколько «блатных товарищей», составлю жесткий протокол и обменяю его на твой. И сразу уволюсь, мне пообещали отдать трудовую книжку по первому требованию. Все образуется. Они еще не знают, с кем связались. Ничего никому не объясняй. Ничего не пиши. Лишнего по коридорам не рассказывай.

На следующий день я был вновь вызван в учебный отдел.

Вошел. Маргарита как никогда привлекательная в мини-юбочке и итальянских колготках, подаренных ей одним из наших педагогов-гастролеров, с победным видом сидела за рабочим столом. Соблюдая субординацию, я с покаянно опущенной головой подошел к столу заведующей.

Начальница строгим голосом сказала, что они, дабы не ломать мою дальнейшую судьбу, решили не давать делу дальнейшего хода. Но мое поведение, добавила она уже менее строго, должны обсудить в коллективе и, если коллектив верит в меня, то предоставит возможность исправиться.

– Вы должны обратиться к начальнику подразделения, заведующему кафедрой, – произнеся свой вердикт, начальница с улыбкой посмотрела на Маргариту, а та, тоже с улыбкой, одобряюще покачала головой.

Покидая учебный отдел, подумал, что дело мое благополучно завершилось, но…

…. …. ….

The Devil Plays the Flute[5 - Дьявол играет на флейте – англ. (прим. авт.).]