Равиль Нагимович Бикбаев "Боец десантной бригады"

Боец десантной бригады
Равиль Нагимович Бикбаев

Нравится читать про попаданцев в СССР? Так стань им. Стань бойцом второй роты десантной бригады. И сразу в бой, в раскаленное пекло Афганской войны. Только помни, ничего изменить нельзя. Одна война меняет другую. Меняются, страны, поколения, форма, оружие. Остается неизменным одно, человек на войне, а рядом с ним страх, голод, страдания, смерть.

Равиль Бикбаев

Боец десантной бригады

Солдатам и офицерам

56-й Гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады

и в их числе моим товарищам:

Бойцам и командирам первого парашютно-десантного батальона

Посвящаю

Предисловие

Любое сходство с реальными людьми и событиями, является совпадением.[2]

Сразу хочу оговориться, хотя приведенные здесь данные об операциях взяты из документа (Боевой формуляр в/ч 44585), но это не документальная повесть. Это художественное произведение со всеми недостатками и достоинствами этого жанра. Повесть написана от первого лица, но хотя автор и служил в 301 ПДП и 56 ОДШБ это не означает, что автор и литературный образ это одно лицо.

Глава 1

Афганистан. Файзабад.

1981 год от Рождества Христова 1402год

по хиджре – мусульманскому летоисчислению.

А если, что не так – не наше дело!

Как говорится, Родина велела

Как просто быть не виноватым

Совсем, совсем простым солдатом …

Б. Окуджава.

Ааааааа, ма…ма… мамочка как больно … – истошным воплем заходится Сёмка Давыдов.

Мукой искривилось круглое мокрое от пота лицо, перебита артерия на ноге, хлещет из раны кровь и черными мокрыми пятнами расползается по заплатанным выцветшим штанам.

Не зови маму солдат, не поможет она тебе, там далеко, дома молится она за тебя. Нет тут твоей мамы, а есть мы твои товарищи, и наложив жгут чуть выше раны колет тебе лежащий рядом санинструктор очередной тюбик промедола[3], но не снимает он боль в раздробленной разрывной пулей дрожащей ноге, и ты плача кричишь:

– Мама! Мамочка … помоги…

Афганистан. Горный массив под Файзабадом, третий день боевой операции, время где-то около полудня. Нашу выдвигающуюся впереди батальона роту зажали в горах. Солнце жжет яро, жара невыносимая, теней почти нет. Мы на горной тропе как на ладони, бей не хочу. Пятеро у нас раненых, двое тяжелых. Отстреливаемся, да что толку, бьют по нам духи с господствующей высоты из пулеметов, укрыться почти негде, еще пару часов и все, не будет больше нашей роты, все тут поляжем.

Не переставая надсадно воет Сёмка, командир расчета АГС – 17 «Пламя»[4] и всё трясется и трясется у него разбитая на мелкие косточки нога, чуть дальше от него хрипит истекающий едким вонючим потом раненый в грудь Мишка Старков и просит:

–Воды дайте воды!

Нет у нас воды. Давно уж выпили. Пустые фляжки. И тихонько уговаривает Лёха лежащего за камнем раненого:

–Нельзя тебе Миша воды, потерпи.

–Да пошел ты на …! – матом орёт весь посеревший от потери крови Мишка и задыхается от крика, кровь пузырями изо рта пошла.

Я от них в трех метрах лежу, вжался в землю, за камни голову прячу. Весело тоненько посвистывают пульки. Слушая их посвист машинально отмечаю: не моя, не моя. Год я уже служу в Афгане вот и знаю, что свою пулю не услышишь. Раз посвистывает значит не моя. А чья?

–Твою мать! – слышу полное злобы и боли матерное ругательство. Оглядываюсь, ранен Сережка Ольжин.

–Куда тебя?

–В ногу, – хрипит Серега, и тут же, – ты ко мне не лезь сам перевяжу, – сморщившись советует, – меняй позицию, пристрелялись к нам.

Сил нет вопли и крики раненых слушать, помочь то ничем не можешь, даже вынести их нельзя. Встанешь, потащишь, тут же убью, а позицию точно пора менять, помедлишь, подстрелят. Извиваясь я быстро переползаю по горячим острым камням вперед к большому валуну. Рвется выцветшее ветхое х\б[5], на лоскуты расползается. Ничего будем живы зашьем. За большим выщербленным камнем устанавливаю на сошках свой пулемет, прикидываю куда стрелять, наметил. Вот ты где! Вижу, вижу тебя гаденыш, вон ты на противоположенной горке за кучкой камней укрылся. Дзинь! Рядом со мной ударила в камень пуля.Выстрелил по мне дух, и дальше стреляет. Фьют! Дзинь! Летят пущенные в меня пули, видит меня дух и бьет по мне короткими очередями из пулемета. Мимо! Мимо! Ну а теперь ты паскуда держись …Прицел пятьсот, огонь! На тебе – жри падла! Длинными очередями из своего РПКСа[6] веду огонь. Досыта тебя сука душманская свинцом напою. Состязаемся с духом пулеметчиком в смертную огневую игру. Ты меня хочешь убить? А я тебя! Огонь!Разрывая воздух всё посвистывают и посвистывают пульки. Не моя, не моя, по-прежнему краем сознания отмечаю я. Быстро вытер рукавом грязного х/б мокрое от соленого пота лицо. И опять: Огонь! Лучше я стрелял, на военном полигоне в Гайджунае учился, здесь в Афгане шлифовал стрелковое свое уменье. Вот и выиграл этот поединок и свою жизнь. Да только не один он был, штук пять пулеметов по нам било, расстояние между горами метров пятьсот, для стрельбы из пулемета самая та дистанция, убойная. А тут ещё и душманские снайпера подключились.

В оптическом прицеле снайперской винтовки видны даже мелкие капли пота на молодом обожжённом солнцем лице. «Шайтан! – поджав губы с холодной ненавистью подумал снайпер про человека которого хотел убить и все же оценил, – Ловок!» А это его враг рывком влево перебежкой быстро сменил позицию и исчез с делений прицела. Снайпер снова приник к окуляру прицела. Вот он! Увидел в оптику снайпер свою цель, своего врага, своего убийцу который уже засек его позицию и стал короткими очередями бить по нему из ручного пулемета. Все ближе и ближе ложатся пули, медлить больше нельзя. Снайпер выстрелил.

Его пуля попала мне в голову. Удара я не почувствовал, просто солнце померкло, жажда прошла, ушло ожесточение боя. А потом девочка, в которую я был безнадежно и безответно влюблен ещё в восьмом классе школы, теплой ладошкой нежно взяла меня за руку, улыбнулась и негромко сказала:

–Вот мы и встретились. Помнишь, как ты звал меня на свидание? Вот я и пришла. За тобой.

А потом она поцеловала меня и на ее губах выступила кровь. Моя кровь. Почему-то было совсем не жутко.

–А? Ты то как … Почему ты здесь?

–Это мой подарок тебе, – серьезно ответила Смерть, – у меня много лиц, вот это для тебя.

–А все говорили, что ты холодная, страшная, а ты …

–А я добрая и теплая, – ласково прервала меня Смерть, – я это конец страданий, твоих мук. Не бойся, я это окончание всему.

–И начало?

–А вот этого я не знаю, – прошептала Смерть.

Вот оно значит, как бывает, когда ты убит. «А не так-то всё и страшно» – решил я или это уже не я?

Потом Смерть как прислушалась и шепнула:

– Зовут тебя, рано ко мне, потерпи, еще встретимся.

– Огонь, – ворвался в сознание крик, – Огонь, раненых надо выносить, прикрывай!

Сильный рывок, рывок как при открытии парашюта, вернулась сознание, открыл глаза, не убит, кровь по лицу течет. Кожу на виске пуля ссадила, а смерть не взяла с собой, так поцеловала легонько, чуть не попал в меня снайпер, не моя эта пуля была, не моя. Грязной потной ладонью протираю от крови глаза и стреляю. Стреляю! Стреляю! Пока жив стреляю. Летят выпушенные из моего пулемета пули. Свистя летит смерть, веду я рассеивающий огонь. Прячутся за камни духи и дробят, щербатят горные валуны мои пули. Ствол пулемета раскалился, плюнь зашипит, уже три магазина я расстрелял, всего то за пару минут.

И страха особого нет, ушел он уже, и азарта нет, ничего нет, как оцепенела душа, безразлично на всё смотришь, равнодушно, только горло от жажды сохнет. Прицел! Ловлю в прорези прицела, снайпера. Огонь! Бьет отдачей приклад пулемета, летят отстрелянные горячие гильзы. Мимо. Прицел! Огонь! И по мне уже двое стреляют снайпер и пулеметчик. А ведь убью они меня, господствующая у них высота, лучше заранее подготовленные укрытия и долго мне не продержаться. Огонь! Впустую клацает затвор, нет патронов. Сменить магазин в пулемете и опять: Огонь! Убьют так убьют, да и хрен с ними, зато больше тут мучатся не буду, уйду на вечный дембель. Сверлят слух крики раненых, все свистят и свистят пульки, захлебываются ответным огнем автоматы и пулеметы расползшихся по тропе бойцов второй роты. Не долго нам братцы жить осталось, ох и не долго.

–Ребята! Вертушки!!!

Пронзительно синее осеннее небо, безоблачное, от яркого, жаркого, слепящего глаза, афганского солнца три точки летят. Закладывая вираж выходят на боевой разворот вертолеты МИ-8, а мы красными сигнальными ракетами направление им задаем. Духи на них огонь переносят, летят навстречу нашим пилотам огненные трассеры. Держитесь ребята! Мы зажмурив глаза и схоронив за камни головы прятаться не будем, мы вас с земли огнем прикроем. Потом сочтемся.

Безостановочный ведем мы огонь по позициям духов, даже раненые кто шевелиться мог, и те за оружие схватились, не даем мы им сукам головы поднять, не даем сбить наших ребят.

С нашей позиции хорошо слышно, как с ревом моторов рассекая винтами воздух пикируют на духов вертушки. Первый заход – ракетами! От разрывов вскипает на огневых точках духов земля летят вразброс камни. Дрожит от разрывов чужая земля. Так их братцы! Задайте им! Взмыли вверх машины, развернулись и второй заход – бьют из авиационных пушек и пулеметов. Спасибо летуны! Спасибо вам братцы! От всей роты спасибо! За то, что спасли вы нас, за то, что увидели мы своих матерей. Не полегла в том бою наша рота, дальше по горам пошла.

А броня на вертушках слабая была, насквозь эту броню пуля из ДШК[7] пробивала. Сбитые, заживо горели экипажи в своих машинах, погребальным кострами догорали на земле. Не мёд и у летчиков служба была.

Подавили вертолеты огневые точки. С камнями, с железом и огнем смешаны позиции духов. Оставшиеся в живых моджахеды перебежками уходили от разрушенных укрытий. Через прорез прицела хорошо видно как пригибаясь под нашим пулями, вразброд бегут вооруженные, одетые в разномастные халаты люди. И падают, падают под нашим беспощадно точным снайперским огнем.

–Подрань одного, нам язык нужен! – перекрывая грохот стрельбы, кричит мне лежащий рядом командир взвода лейтенант Петровский. Скривилось ожесточенном азарте у него загоревшее скуластое лицо, потрескались от жажды губы и опять срывая пересохшие голосовые связки он кричит мне:

–Языка давай!

Я прицелился. Из штатного и такого родного РПКС-74 я стрелял лучше, чем из снайперской винтовки. Выстрелил одиночным. Потом короткой очередью. Цель поражена. Моджахед на бегу упал, пуля перебила ему ногу. К нему на помощь бросилось два духа, отсек их очередями. Боец с моего взвода, рослый наголо стриженный загорелый Филон с автоматом наперевес, матерым волчарой кинулся брать языка, я его прикрывал огнем. Филон взял, ловко скрутил и на горбу, задыхаясь и матерясь притащил пленного. Бой закончен. Остатки разгромленной духовой засады бежали, кто не успел бежать бесформенными грязными мешками лежат там … в горах, там где они хотели убить нас. А мы кто живы, кто не ранен сгрудились вокруг афганца. У нас не лица, а искаженные злобой и напряжением минувшего боя маски.Пленный тяжело дыша постанывал. Немолодой уже мужик. Кровью, грязным потным телом от него так воняло, хоть нос зажимай. Нет у нас к нему жалости, милосердия нет, а вот наши убитые и раненые товарищи есть и:

–Заткни пасть! – кричит духу мой друг смуглый плотный узбек Лёха и жестким коротким ударом бьет прямо в бородатое искаженное болью и страхом лицо.

–Прекратить! – отталкивает Лёху взводный, приказывает:

–Перевязать и в штаб на допрос.

Быстро пережали языку самодельным, скрученным из засаленной зеленой чалмы, жгутом рану (свой бинт из индивидуального пакета никто не дал, чего там и так перебьется) и поволокли на допрос к командиру батальона, я помогал Филону его нести. Тяжелый бабай[8] попался, все постанывал, да еще вертелся в руках.

–Кто его взял? – рассматривая языка поинтересовался немолодой сухощавый майор, комбат. Филон небрежно кивнул в мою сторону.

–Вернемся к медали представлю, – пообещал мне комбат, усмехнулся, – на дембель героем поедешь.

Эх майор! Ни хрена ты не понимаешь! Да на кой мне эта медаль нужна? Просто живым домой вернуться и то счастье. А комбат уже отвернулся и через переводчика приступил к допросу. Командиру первого парашютно-десантного батальона майору Носторюлину, уже за сорок. Для нас восемнадцати двадцатилетних пацанов он уже старик. Только «батей» его никто не называл. Желчный был мужик, вредный. Карьера не задалась, в академию поступал, так три раза проваливался. Должность: командир батальона и звание майор, это его потолок. Скоро его выпихнут на пенсию по достижению предельного возраста. Уволят, если в Афгане гробовой доской не накроется. Пуле плевать в кого попадать, а душманские снайпера первым делом офицеров выстреливают. Пуля она не дура, совсем не дура, особенно когда ее снайпер выпускает.

На допросе раненый моджахед молчал. Что с ним сделали? А вы как думаете? Правильно решили! Наш комбат решил также.

А мы после короткого привала дальше по горампоперли. Горка ваша, горка наша. Эх под такую мать! Марш-марш десантура, вперед первый «горнокопытный» парашютно-десантный батальон, шевели «копытами» вторая рота, шире шаг третий взвод. Сколько нас осталось? В роте тридцать бойцов и три офицера, оружие: автоматы АСК -74, пулеметы РПКС-74 и ПКМ, два АГС –17 «Пламя» и один 82 мм. миномет. В моем третьем взводе только семеро бойцов: Витёк; Филон; Баллон; Лёха, Муха; я и командир взвода лейтенант Александр Петровский. Немного. Только все уже кто год, а кто полтора в Афгане отвоевал. Битые все службой и войной. День за три в Афгане считают, а опытный и «битый» солдат десяток не воевавших пацанов легко заменит. Вперед ребята, шире шаг.

Наш третий взвод передовой заставой идет. Головная походная застава – ГПЗ это по существу батальонная разведка. Первыми мы идем. И убивают нас первыми. За ГПЗ двигаются первый и второй взвод второй роты, дальше с интервалами еще две роты первого батальона. При первой роте еще и штаб батальона выдвигается. Комбат, начальник штаба и взвод управления связисты. Поверху над нами постоянно вертолет барражирует, прикрывает и ведет воздушную разведку. Место нахождения баз противника установлено агентурной разведкой и подкорректировано полученными в ходе операции войсковыми разведанными. Это если культурненько по военной терминологии выражаться, а если тоже по-военному, но попроще, то стукачи что у духов служили за деньги всех их базы и сдали, а пленные которых мы захватывали, в ходе допросов подтвердили: точно там базы находятся, а еще и запасные есть, вот там то и там то. Не все языки на допросах молчали, далеко не все. Ликвидация опорных баз моджахедов и расположенных на них отрядов противника и есть цель проводимой войсковой операции.

Боевого опыта у нас хватало и все: от комбата до распоследнего еле бредущего и гнущегося под грузом мин солдатика с минометного расчетапрекрасно понимали, что это туфта, а не операция. Так базы брать, что воду в решете носить, редкие крохотные капли останутся, а вся влага уйдет. Духи они же не дураки, совсем не дураки, у них половина полевых командиров, это бывшие афганские офицеры, учившиеся в Союзе. Да тут и гением партизанской войны не надо быть. Все просто, за нашими подразделениями постоянно ведется визуальная разведка, с опорных баз они с момента начала нашей операции давным-давно ушли и мелкими группами рассредоточились в горах. По пути следования наших рот на горных тропах ставятся противопехотные мины, за минным заграждением засада. И пламенный привет вам десантники от воинов моджахедов.Если даже не подорвался на мине, то пока разминируешь тропку, тебя из стрелкового оружия убью. Пока все части подтянуться, пока начнется интенсивный огневой бой, духи уже испарились. Вот и все собственно, вот и вся тактика ведения партизанских действий в горах. Тем более они свои горы знали, а мы нет. По картам, да по тропкам шли в горах на «авось». Была возможность по-другому действовать? Да была! Ночная почти незаметная высадка с вертолетов небольшой в двадцать – тридцать бойцов группы, скрытное выдвижение к базе противника, обнаружение, распределение целей. И огонь! Их больше? Так давно известно воюют не числом, умением. Или на пути вероятного движения противника самим в засаду засесть. Умели мы так воевать? Да умели и неплохо. Не всегда духи в засады попадали, не всегда мы скрытно их базы брали, но уж когда получалось, то потерь у нас почти не было, а вот у них редко кто уходил. Почему эта операция по-другому происходила? И какого спрашивается «хера», мы ростовыми мишенями в открытую днем перли по горам? Так ведь спланирована эта операция в штабе армии. Солидно спланирована, по военной науке. Мотострелковые части усиленные подразделениями десантников и при массированной воздушной поддержке, разгромили части противника и уничтожили его базы.Потери? Ну так это война!

Ну что третий десантный взвод, готов умирать? А почему мы?! А потому товарищ солдат, что другие тоже жить хотят. Кому-то же надо идти первыми. А вы? Ну что ж ребята судьба у вас такая. Слушай команду третий взвод: В передовое охранение … шагоом марш!

Страшно было? Да не особенно, так в пределах нормы. Всяких там умопомрачительных ужасов я не испытывал, легкий мандраж да был. Потом в восемнадцать – двадцать лет в свою личную смерть как-то не очень и верится, убивают всегда других. А когда придет твоя смерть, поздно уже будет бояться. Бояться поздно, а вот если сразу не убили, то молится самый раз. Слыхал я такие крики, обращенные к Господу молитвы, от тяжело раненых, помогают они или нет, не знаю.

Ночью в горах на привал встали. Дураков, по ночам в чужих горах бродить, нет. Окопались. Отрыл я хорошо оточенной малой саперной лопаткой окопчик для стрельбы лежа, застелил его плащ-накидкой, камешками бруствер обложил, вот и готово солдатское ложе, и для боя и для отдыха. Распределили дежурства. Залито оружейным маслом и вычищено оружие, снаряжены пять пулеметных магазинов у каждого емкость по сорок пять патронов. А жрать ребята так охота, аж желудок сводит! По горам набродились с рассвета, сухпай давно съели, да и сухпай говно был. Чего в него входило то? Банка рыбных консервов «Минтай в масле» и пакет с черными сухарями. Разве это еда?

Есть выражения которые описывая бои частенько романисты использовать любят: «Застыла кровь в жилах» или «Закипела бурным потоком кровь». Бывал я в боях, вот только под огнем противника кровь в жилах у меня не стыла и не бурлила. А стыла как это и положено по физиологии от холода и кипела от жары. Вот и сейчас чую просто закоченел от холода, от голода ворчит пустой желудок и кипит, но не кровь, а желудочный сок.

–Саш?! – из своего окопчика уже под утро перед рассветом окликаю я командира взвода лейтенанта Петровского и заискивающе канючу, – а можно я с ребятами в разведку схожу?