Глеб Егорович Исаев "Истребитель"

Истребитель
Глеб Егорович Исаев

Молодой летчик, лейтенант Говоров, сам того не желая, оказался в самом центре событий, повлиявших на ход великой войны.Не вышло воевать в небе, что ж, будем бить врага на земле.

Истребитель

Глеб Егорович Исаев

© Глеб Егорович Исаев, 2024

ISBN 978-5-0064-0830-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Этот боевой вылет ничем не отличался от прочих. Все как всегда. «Пешки», гудя двигателями, зашли на густо заставленную вагонами узловую станцию, отбомбились, а четверка истребителей сопровождения попыталась связать звено «мессеров».

Задымил, вывалился из боя немецкий истребитель, но досталось и нашим. Сыпанула горохом по фюзеляжу «ишачка» случайная очередь.

Павел крутанул головой, определяясь в пространстве. Так и есть. Его «аппарат» кашлял мотором и норовил завалиться на крыло.

Качнул машину, привлекая внимание командира звена.

Даже на таком расстоянии было видно, как Андрюха шевельнул губами, беззвучно выругался, развел ладони в сожалеющем жесте. Понятно без слов. Жаль, а что делать. Приказ есть приказ. Наша задача – вести «петляковых» до базы. Так что – дальше сам.

Пилот проводил взглядом исчезающие в белесой дымке машины товарищей и сосредоточил внимание на управлении.

Стрелка уверенно сползла к левому краю, сообщая, что горючее на исходе.

– Ети его. – Несвязно, но от души выругался пилот.

Оглянулся по сторонам: чуть сбоку, за левым крылом едва заметная радуга от вылетающего в пробоину топлива.

«Ну вот, раскудахтался – кино, домино», – и, уже не раздумывая, дернул карабины, проверяя крепление парашюта.

Тишина упала, словно опустили стеклянный купол. Винт провернулся и встал колом. Проявились ободранные красно-белые полосы краски на лопастях.

«А Кузьмич их даже покрасить не успел… – с несвоевременной сентиментальностью вздохнул Павел и коротко хлопнул ладонью фанерный борт кабины: – Прощай, старичок, и не обессудь».

Истребитель клюнул кургузым носом и ушел в пике. Не круто пока, но с каждым мгновением все больше заваливаясь и ускоряясь.

«Пора», – решился Павел, неловко, борясь с перегрузкой и цепляясь за рычаги, будто купальщик из узкой лодки, перевалился за борт.

Ударил по спине, словно сшитый не из тончайшего шелка, а из грубого брезента, дернул, расправляясь, купол.

Земля приблизилась, мелькнула чуть левее тревожная зелень деревьев, парочка серых от дождей, прошлогодних стогов, и вот уже ступни ощутили приличной силы удар.

Унты скользнули по свежей траве. Уже заваливаясь набок, исхитрился погасить купол. Наконец, стропы ослабли.

Подскочил, завозился, отстегивая сбрую. Короткая перебежка по полю, и вот уже парашют исчез в глубине слежавшегося сена.

Павел выждал пару секунд, восстанавливая нарушенное падением с высоты давление в голове, и рванул в сумрак небольшой рощицы.

Чуть отдышался, развернул карту: «Как ее, эту речку зовут? Зыбь. Похоже, она и есть, – пилот провел пальцем по гладкой поверхности карты. – Чуть дальше – овраги и точка села. Название стерлось на сгибе. Одно радует, деревня – в восточном направлении. Значит – подъем».

Спрятав карту, вытряхнул из планшета бумаги, скомкал и подпалил. Пепел, схваченный теплым ветерком, исчез, разлетелся по полю.

«Вперед, славяне», – скомандовал себе Павел и неловко, запинаясь о засохшие комья земли, побежал через открытое пространство. Однако в середине пути выдохся.

Рухнул в тени разваленной копны и попытался восстановить дыхание.

– Говорила мама: Учись, балбес, музыке.– Невесело пошутил летчик. И тут же поправился: – «Музыка, не музыка – все одно, если суждено, собьют. Серегу, вон, в первый же вылет, свои и… привет Архангелам. Зенитчики „садят“ без разбора. Бах-бах, и нет Сережи. А тут, считай, повезло». – Пока петлял по сенокосу, перевалило за полдень. Жара чуть спала.

«Может, лучше было на вынужденную пойти? – вернулись мысли к пережитому. – Лучше-то лучше. Да вопрос. А ну, как у немцев? Точно «переход с машиной» впаяют и даже «пропал без вести» не удостоят.

Как там, в присяге?..

«Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Лучше уж так. Пешочком. Да и куда тут сядешь?»

Наконец, бугры закончились, и летчик вышел на проселочную дорогу. Она, петляя, уходила к пригорку.

Поднявшись на холм, осмотрел раскинувшиеся перед глазами окрестности:– «Красота».

До самого горизонта поля, перерезанные редкими перелесками, а чуть левее виднеются какие-то точки.

Он двинулся к деревне, повторяя в такт фразу: «Все выше и выше, и выше».

Дичь, но мысли отгоняет.

Однако про музыку Паша вспомнил не для красного словца. Он, и впрямь, учился музыке. После школы, когда вместе с аттестатом получил диплом музыкалки, подал документы в консерваторию. Класс рояля, звучит. «Весь вечер за роялем». Все лучше, чем «Весь вечер на манеже». Но промучился год и заскучал. А когда однажды в их «консерву» явился летчик, набирать в авиашколу, Павел понял – это судьба.

Прошел комиссию, подал заявление. Только получив письмо с вызовом, сообщил матери. Жестоко, конечно. Однако радость так ослепила, что ни о чем не подумал. Авиашкола, потом «Борис и Глеб», как прозвали в народе Борисоглебское училище летчиков истребительной авиации.

Пресловутый приказ 0362 от 22 декабря 40 года встретил уже в полку. Потому и успел получить младшего лейтенанта, хотя в казарму все же перевели. Да и ладно. Это семейным туго пришлось. Попробуй, отправь семью, как предписывал строгий документ, на Родину, и всего за две тысячи. А холостому – ерунда. Свои тридцать часов налета он из училища привез. Только привык, осмотрелся, и на тебе…

«…В четыре часа утра, без объявления… Киев бомбили», а дальше по тексту…

Голос товарища Молотова, сообщил новость.

«Какая тревога? Аж руки зачесались. Да мы их на тряпки порвем. В первый вылет, как на парад, собирались. А вернулось – треть группы. Это уже после, втянулись. А когда их над танковыми колоннами полетали, да поняли, что это, как сказал Ильич, «всерьез и надолго».

Павел даже оглянулся. Его шуточки, иной раз до неприличия острые, уже вызвали задумчивый взгляд политрука, и вполне могли стать лыком в строку.

«…А не было у вас гражданин умысла на теракт? Ох, разошелся. Дойти еще надо».

За воспоминаниями и не заметил, как отмахал километра четыре. А по жаре это совсем немало. «Ноги отваливаются. Но дойдем. Немного. Вот и околица показалась». В мягком свете зависшего у горизонта светила показалось, что деревья над маленькими домишками засветились церковными свечками.

«Надо же, в детстве бабка всего раз сводила, а в память запало». – Павел спустился с горки, перешел трухлявый мосток через невзрачную речушку, с кувшинками и осокой, и, пошаркав сапоги о голенища, вступил в населенный пункт. Не то что шел наобум.

Постоял, внимательно наблюдая за возможным присутствием неприятеля: «Никого, словно вымерли. Может, сбежали? Вряд ли. Тогда бы ставни позакрывали, а если бы селян увезли, то хоть собаки выли. А тут тишина, – шел спокойно, слегка помахивая отломанным прутиком. – Наглость – второе счастье. Но не до темноты же в кустах сидеть?»

Возле первой хаты остановился. Тихо. Негромко позвал: – Эй, хозяйка? Кто живой есть?

«Понятно. Идем дальше. Деревушка-то всего пятнадцать дворов, но сельсовет должен быть. Уж это как пить дать».

Обойдя с десяток, забеспокоился. В следующий двор проник, легко перепрыгнув невысокий заборчик.

«Знаем мы этих кобелей. Молчит-молчит, а потом галифе на портянки», – опасливо оглянулся по сторонам Павел.

Крыльцо скрипнуло под сапогами на удивление музыкально. Тепло и чисто. Павел коротко стукнул костяшками пальцев по доскам и шагнул в сени, пахнувшие травами и пылью. Несколько шагов сделал наугад, пока глаза не привыкли со света. Перекинул пистолет в левую руку и потянул ручку на себя.

Сумрак и прохлада избы. Русская печь, стол из потемневших от времени досок, буфет с резным верхом и вечная зелень герани на окне.

Короче, чистота и уют. Картинку портила только плетеная из разноцветных полосок ткани дорожка, волной улетевшая к печи. Павел выпрямился и, не сводя глаз с входа, собрался шагнуть дальше, из кухни в комнату.

– Ну что ты шлындраешь, полы топчешь? – прозвучал скрипучий старческий тенорок. Донесся он из угла кухни, где, а в этом летчик мог поклясться, еще секунду назад никого не было. Голос вызвал легкий озноб.

И тут Павел увидел, что в красном углу, прямо под иконами с потемневшим от времени окладом, сидит хозяин. В истертом треухе, ватных штанах и валенках. Дед усмехнулся, собрав морщины на небритых щеках, и продолжил: – Что, Паша, боязно? Иль как?

Говоров замер. Да и что тут ответить, если все неправильно.

– Присядь, милок, а то стоишь, как оглобля, – ткнул старик скрюченным пальцем в табурет.

– Летчик я, истребитель. Возвращался с задания. Подбили, пришлось прыгать. Чья деревня? Немцев нет? А куда народ подевался? – выпалил Павел заготовленный заранее текст.

– Не трынди ты, – поморщился хозяин, – сам знаю, что летчик. Прохлопал давеча на вираже немчина, вот он тебе и впаял по самый, как говорят… А так считаю, и верно. Ты уж будь добр, не зевай, милок, ежели воевать взялся… Да ладно, теперь чего уж воздух трясти. Дело – оно сноровки требует.

Летчик, сообразив, что дедок явно не в себе, поднялся, сокрушенно махнул рукой и дернул ручку, собираясь выйти из дома. Но тут его ноги подкосились, и Павел хлопнулся на неведомо как возникший под ним табурет.

– А говоришь, не в себе… – расплылся в усмешке ехидный старикан. – Слушай, не перебивай, а то обижусь.

– Война, Пашенька, будет страшная, – чистым, совсем не старческим голосом продолжил он. А ты словно в бирюльки играешься. Хочешь, научу, как немцев одолеть? Только для того тебе придется, милок, им самим стать.

«Провокатор? – обомлел Павел и потянулся к висящей на поясе кобуре, но вдруг передумал. – Какой еще провокатор? Совсем от политинформаций охренел? Нет его. Чудится мне это…»

– Не мучь ты себя, – словно расслышав его мысли, вступил дед. – Звать меня… ну, если хочешь, Иваном. Или дед Иван, уж как сподручней. Кто я, про то знать не велено. Так ответь мне, наконец, горе луковое: – Хочешь, аль нет, врагов бить, и силу на то иметь? – слегка осерчал сказочник.

Павел пожал плечами, примиряясь с наваждением: – Бить, да. Конечно. А силы? Так я вроде и не слабый? – повел плечами паренек. – Здоровье есть.

Старик сердито поморщился, махнул сухой ладонью, предлагая молчать: – Главное сказано. Об остальном после.

– Плесни-ка водицы из жбана, – указал дед Иван на стоящее возле печи ведро, прикрытое чистой тряпицей.

Павел, уже ничему не удивляясь, встал и зачерпнул половину ковша. Поднес к столу, собираясь подать старику.

– Сам пей, – приказал тот.

Пилот глянул удивленно.

– Пей, сказал, – рявкнул хозяин так, что дрогнули стекла.

Паша поднес ковш ко рту и глотнул прохладной воды. «Вкусно как?» – поразился он. Даже после выпускной гулянки, когда отходил с жуткого похмелья, не казалась ему вода такой сладкой. Сам не заметил, как допил всю. Опустил ковш, и словно волна прошла по телу. Он ощутил в себе такую силу, что даже оробел.

– Ох, ты? – выдохнул гость.

– Почуял? – не то спросил, не то подтвердил дедок ехидно.

– Не все, еще давай, – он снова кивнул на ведро. Второй заход Павел сделал уже без страха. Но вода показалась ему уже другой. С легкой горчинкой, и вдарила в голову, как свежая брага.