– Конечно, будем плясать! – тут же вскинулись парни. – Что за праздник без пляски. Да и тебе, Михайло, как медовуха в рот попадет – сам начнешь коленца выделывать.
Павел прищурился:
– А для танцев неплохо бы музыку…
Патефон и вальс «Дунайские волны», рио-риту можно – хоть и буржуазный танец… Господи, что за мысли такие? Рио-рита…
Ансамбль «Шокинг Блю» – самое то! Или – Сильвия Вартан.
Тьфу ты… хрен редьки…
– Ты почто кривишься, батюшка? Аль не угодил кто?
– Это я о своем, не парьтесь.
– А-а, ты, кормилец – про баню! Спроворим!
– Я о празднике, – Павел снова скривился. – Музыканты на усадьбе имеются?
– Девки песни поют складно.
– Песни – это одно, батюшка-боярин про музыку спрашивает.
– Так скоморохов пригласить!
– Ага, скоморохов – потом всей деревней грехи отмаливать.
– Да что, у нас своих, что ль не найдется?! – опершись руками на стол, громко спросил Ремезов. – Гудошников, свирельников… никто не играет?
– На свирели-то? – оживился тиун. – Есть, есть, пастушата… правда, малы еще…
– Ничего, поиграют.
– И еще один человек есть, – затянув пояс, поднялся с лавки Демьян. – Я как-то слышал… очень хорошо на гуслях играет – любо-дорого. Ноги сами собой в пляс идут.
– Это кто ж такой? – удивленно зашептались собравшиеся. – С выселок кто-то, верно. Что-то мы не слыхали. Да ты не томи, Демьянко, коль начал, так уж говори.
– Все вы его хорошо знаете, – парнишка откинул упавшую на лоб челку. – Это Окулко-кат.
Мертвая тишина вдруг повисла в горнице, и снова стал слышен шум дождя – кап-кап, кап-кап, кап…
Окулко-кат – музыкант? На гуслях играет? Это ж все равно, как… ренегат Каутский вступил бы в партию большевиков! Нет… Если б «Роллинг Стоунз» пригласили солистом Хампердинка! Или Далида подалась бы в монашки…
– Да разве Окулко-кат…
Ремезов улыбнулся:
– А вот мы его сейчас позовем и послушаем. Демьянко, сбегай-ка.
– Посейчас, господине.
Отрок тут же вскинулся, распахнул дверь, запустив в жарко натопленную горницу запах сырости и мелкую нудную морось.
– Я сейчас, я быстро!
Палач явился на зов тот час же, уже с гуслями под мышкой. Поклонившись боярину и собравшимся, важно уселся на лавку, бережно пристроив на коленях свой инструмент.
– Ну, друг Окулко, играй! – махнул рукой Павел.
Кат не заставил себя долго упрашивать, мазнул по струнам, заиграл, все громче, все веселее – у всех словно мурашки пробежали по коже, ну, до чего ж хорошо, благостно! Вот она, музыка!
А палач уже ногой в такт притоптывал, мало того – запел неожиданно недурным баритоном:
Ай ты, гой еси, чудище поганое!
Поганой-препоганое, оп-па!
А я парень простой – зовусь Садко!
– Парень простой! – захлопав в ладоши, подхватили собравшиеся. – Зовусь Садко!
Так вот, речитативом и пели:
– Па-рень про-стой… зо-вусь Сад-ко… – Рэперы хреновы.
Но ничего не скажешь – весело выходило, складно.
– Благодарствую тебе, Окулко-друже, – сложив руки крестом – мол, хватит пока – довольно промолвил боярин. – Вот это я понимаю! А вы говорили – музыкантов нет? Вона как! Хоть сейчас на конкурс революционных песен.
Покров Пресвятой Богородицы недаром считался великим праздником – ночью грянули заморозки, а утром выглянуло солнышко, ласковое, яркое, почти что летнее. Быстро растаяла появившаяся было изморозь, а после обеда и совсем уж разжарило, градусов, по прикидкам Ремезова, до пятнадцати, а то и больше. Хоть и считалось по народным поверьям на Покров до обеда осень, а после обеда зима, а вот вам – пришло-таки бабье лето, тихое, спокойное, солнечное, с золотыми, лениво кружащими, листьями, с последними птичьими стаями, с тоненькими серебряными паутинками в прозрачно-голубом небе.
Радуясь неожиданному теплу, радостно запели птицы, слетелись, клевали алые гроздья рябины, перепархивая с ветки на ветку.
Радовались и люди: закончилась наконец-то страда – управились, успели, кое-кто даже избу починил, поправил, а боярин-батюшка – частокол, как раз к празднику. К Покрову готовились загодя – мылись, стирались, наводили красоту; праздник всегда справляли широко, раздольно – с игрищами, с качелями, с хороводами.
Нынче пригласили в часовенку священника, отца Ферапонта, пришли принаряженные, проповедь слушали благостно, да и святой отец говорил ясно, четко, напоминая все, а кому – и разъясняя. Здесь, в лесной смоленской глуши, народец не особенно-то почитал святую христианскую веру, наряду с Иисусом Христом, Богородицей и святыми, поклонялся еще и старым богам, чтил волхвов, верил в домовых, леших, русалок. Вот отец Ферапонт и старался, наставлял людей на путь истинный.
– Давно, летось триста назад тому, даже и боле, напали на Царьград поганые сарацины, тяжко христианам пришлось, так, что и незнамо как натиск врагов выдержать. И вот тогда-то явилось тамошнему святому Андрею Юродивому, кстати из наших, из словен, и ученику его Епифанию, видение – спустилась во Влахернский храм сам Богородица, Господа нашего Иисуса Христа матушка, принесла с собой белое покрывало – Покров, – простерла над людом, да вознесла молитву чистую о спасении мира от всех невзгод да страданий. И дрогнули, отступили враги… То-то была радость! Этим покрывалом Богородица нас всех – и вас – оберегает, несет всем любовь. От того и праздник пошел – Покров, великий праздник.
Хорошо говорил отец Ферапонт, звучно, да и сам был мужчина представительный, видный, хоть и сильно пожилой уже – лет сорока, – но осанистый, крепкий.
Павел, как и все, слушал проповедь заинтересованно, тоже ведь христианином-то был нерадивым, как и подавляющее большинство россиян. Так, время от времени заглядывал в храм – по уж о-очень большим праздникам, свечки за упокой да во здравие ставил, на иконки крестился, яйца на Святую Пасху красил – на этом, собственно, вся его набожность и заканчивалась, так толком и не начавшись. Смешно сказать – Символ веры прочесть бы не смог! Но хоть в гороскопы не верил – и то ладно. А про Покров, к стыду своему, думал, что этот праздник – от первого снега: мол, выпадает, покрывает землю – вот вам и Покров.
Славный оказался священник, и часовенка славная, жаль только – маленькая, все желающие не поместились, добрая половина народу стояла рядом, на улице, под березками. Кое-кто из молодых парней да девок, искоса поглядывая на степенных родителей, давно уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу, в ожидании хороводов да игрищ. С утра еще на лугу, у реки, поставили качели, устроили под липами столы – то-то будет гулянье!
Выйдя из часовни по окончании службы, Ремезов улыбался, ему и самому давно хотелось расслабиться, да и погодка, что уж там говорить, нынче радовала. Вот сейчас пройтись по торговым рядкам – не зря из самого Смоленска купцов пригласили – да и за стол, пировать, бражку-мед-пиво пить, песни слушать, да на игрища-хороводы поглядывать.
Вот Окулко-кат в новой светлой рубахе, не дожидаясь начала пира, грянул гуслями. Вот уже и послышалось:
Дева по воду пошла,
Коромысел маленький,
Размахнула, почерпнула,
Почерпнула злата-серебра.
Поглядывая на поющих девчат – все как на подбор красавицы – молодой боярин уселся во главе стола на почетное место, степенно кивнув старостам… Поднял наполненный пенистым свежим пивом кубок:
– За праздник Покрова, Богородицы-девы славу!
Выпил, на часовенку оглянувшись, перекрестился… Следом и все выпили. Холодцом закусили…
Всё! Пошел пир. Разговоры, песни, пьянка…
После второго кубка Павел потянулся к заедкам – пирогам горячим с капустою, с ревенем, с рыбой. Только взял один, откусил – во рту тает… Как вдруг:
– Дело важное, господине!
Позади, бледный, как полотно, возник белобрысый парень – тощий, длинный, нескладный.
– Кто таков? – недовольно оглянулся Ремезов. – О чем доложить хочешь?
– Сивка я, с Опятова пастушок. Беда, господине!
Тонкие губы парня дрожали, видно, и впрямь что-то случилось.
Боярин прищурился:
– Вон, за кусточками жди.
Тут же и сам вышел из-за стола, никому ничего не сказав – нечего раньше времени панику поднимать. Подошел к дожидавшемуся гонцу, глянул:
– Ну?
– Неведомы люди на деревню напали – амбары пограбили, людей – кто был – в полон увели.
– Та-ак, – отгоняя праздничное веселье, Павел тряхнул головой. – И много их?
– Да с полсорока. Все оружны, кой-кто в кольчужицах. Думаю – боярина Телятникова людишки, язм парочку признал.
– Ясно! Жди…
Подойдя к столу, Ремезов поднял вверх руку:
– Беда, люди! Супостат Телятников на Опяты напал, полон взял, пограбил. Гаврила, Неждан, Микифор – готовьте войско, посейчас отходим – как учились, помните? Задача – врагов настигнуть, полон и награбленное отбить. Ну и проучить – чтоб в следующий раз не совались.
Павел говорил уверенно, не спеша. И дружина его действовала точно так же – без суеты, сутолоки, но сноровисто, быстро. Десяток Гаврилы, вооружившись у воинского амбара, тут же побежал к реке, к всегда готовым для такого случая лодкам; люди Микифора уже выводили с конюшни коней, Неждан со своими пешими ратниками в нетерпении помахивал дубиной.
Забежав домой, Ремезов быстро натянул кольчугу, опоясался мечом, набросил на плечи алый, с желтым подбоем, плащ, и не забыл прихватить карту. Вышел на крыльцо, словно Кутузов, деловито отдавая распоряжения:
– Гаврила, доплывете до дальнего ручья, там засаду устроите – ждите. Неждан – давай со своим до гати – зайдете со стороны Заглодова, ну а мы с Микифором – напрямки поскачем, новой дорожкою. Заглодовские смерды есть ли?
– Тут мы, батюшко!
– Вам над соседской бедой не радоваться, а помогать. Копья, луки в амбаре возьмите – с ним в деревню свою возвращайтесь, да в оба поглядывайте. Ежели супостат к вам сунется, трубите в охотничий рог три раза.
– Сделаем, господине.
– А нам, опятниковским, что делать?
– С нами пойдете – копья, опять же, прихватите. А над остальными Михайло-рядович главный – всем на усадьбе укрыться, ворота накрепко запереть, страже – вокруг поглядывать, да, если что – держать оборону.
Все распоряжения боярина исполнялись четко, быстро, да и не могло быть иначе – после стольких-то тренировок.
Отряды двинулись практически одновременно – и десяти минут не прошло с появления гонца. Десяток Гаврилы – на челнах, рекою, Нежданова дюжина – самые сильные детинушки-парни – дубинщики – пехом, через болото и лес, главная же рать, а с ними – и опятовские мужики, человек тридцать, под командованием лично боярина и его первого заместителя – Микифора – рванула на конях, намереваясь догнать врага за болотом, судя по карте – именно в ту сторону и удобней всего было уходить супостатам. Впрочем, хитрый Ремезов и здесь перестраховался, послал малолетних ребят и другие пути посмотреть.
– Бегите, парни, как можно быстрее, увидите вражин – затаитесь, да бегите обратно, загодя можете знак подать – прокричать птицей.
– Какой птицею, батюшко?
– Да хоть выпью. Издалека слыхать.
Ближе к деревне выпустили вперед разведчиков – охотников местных. Те, скоренько вернувшись, доложили – обнаружен враг.
– По старой дороге, леском к реке движутся, гады. С двумя возами, с полоном. А на реке у них ладьи, лодки.
– Вот и славно, – Павел потер руки. – Не зря и мы по реке рать отправили! В самый раз будет. Ну, теперь нечего ждать – вперед, да потом действовать, как учились.
Бросив лошадей вскачь, дружина быстро достигла низкого берега реки, вдоль него и помчались дальше – наперерез врагам. При этом Ремезов не забыл выслать вперед лучников – достигнув леса, те спешились и дальше пробирались пешими… Задача у них была одна – по возможности выбить перед непосредственным столкновением всех командиров, а их вполне можно было выделить по лучшему вооружению, по алым плащам, по сверкающим шлемам.
– Вон они! – нетерпеливо приподнялся в седле Микифор. – Вона!
Ага, вот закричала выпь – лучники докладывали, что уже приступили к своему делу.
– Вперед! – вытащив меч, коротко бросил боярин. – Постоим за нашу землицу!
Пригнувшись к гривам коней, всадники выскочили из-за холма и, громко крича, бросились на врагов, коих насчитывалось около двух дюжин. Человек десять – считая и тех, кто уже валялся в траве, загодя пораженный стрелами – окольчуженных, в шлемах, остальные же… остальные же просто сброд, скорее всего – наемники – тати.
Уж конечно, супостаты никак не ожидали столь быстрого развития событий – поначалу опешили, но тут же собрались, развернули поперек дороги возы, выставили вперед копья. Засвистели стрелы, одна из них со звоном скользнула по ремезовскому шлему. Павел закусил губу и довольно усмехнулся, глядя, как Микифор со своей дюжиной резко свернул влево – отрезая вражин от полона. Да уж, черт с ними, с возами, но пленников нужно было спасать – и это тоже не раз отрабатывал Ремезов.
Так, как на ученьях, покуда и выходило…
Парни Микифора ловко обошли обоз, отрезая от врагов полон, отряд же Павла с ходу бросился в бой. И вот тут-то время вдруг потекло иначе – по крайней мере, для Ремезова.
Какое-то рваное стало время – то застывало неподвижно, то бросалось бежать стремительной боевой стрелою. И словно сквозь вату доносились крики…
