Оп! Первый удар – первый в своей жизни настоящий удар мечом! – Павел тоже нанес с ходу, не думая. Просто, отбив вражеский меч, тут же постарался достать вражью шею… Соперник уклонился – опытный он был или молодой, Ремезов сейчас не видел, он рассмотрел только глядевшие из-под высокого шлема глаза – темные, пылавшие ненавистью, злые.
Удар! На этот раз молодой человек едва его не пропустил – выскочив на коне из-за телеги, соперник гарцевал вокруг, то и дело кидаясь в атаку.
Удар… Искры! Скрежет! Что-то теплое потекло по пальцам… Кровь? Ах, ты так! Повернувшись, Павел ловко подставил под чужой клинок щит, очень быстро, как учил Даргомысл, старый опытный воин. Прямо рывком – р-раз! И враг не успел ничего предпринять, сверкающее лезвие меча его, пробив медную оковку, застряло в навершье щита… который молодой человек тут же повернул, дернул… Послышался треск – чужой клинок не выдержал, сломался. Да-а, не скажешь, что добрый был меч. Так… так себе выкован.
Враг, впрочем, оказался опытным – тут же выхватил из-за пояса шестопер… а вот уж от этого-то оружии Ремезов уклоняться научился неплохо. И все же – пропустил удар, с такой яростью орудовал шестопером вражеский воин, крутил, словно мельница… Бамм!!! Ах, как зазвенело в голове! Угодил ведь по шлему, собака…
Даже в глазах вспыхнуло зеленое нехорошее пламя… правда, на миг – Павел сразу же овладел собой, уклоняясь от очередного удара – подставлять под шестопер меч было никак нельзя, сей клинок вовсе не казался надежней только что сломанного вражеского. И снова мельница… И везде – со всех сторон – крики, стоны…
– Богородица, Богородица с нами!
– Какая Богородица, тати? Не поганьте языками своим святое имя!
– У-а-у-у-у!
Чей-то предсмертный вопль. Стон. Звон. Злое лошадиное ржание.
Удар!
Очередной раз уклонившись, Павел ударил врага щитом – тоже угодил в щит, с силой, с грохотом, звоном… И – быстрый – со всей силы – укол, острие-то клинка все ж было острым, а вражья кольчуга… такого же качества, что и сломанный меч. Или просто проржавела от старости, прохудилась.
Ремезов не сразу и понял, что произошло. Просто неистовый соперник его вдруг покачнулся, выпустил из рук шестопер… и тяжело свалился с коня, застряв правой ногой в стремени. Павел едва успел вытащить окровавленный меч из груди врага.
И тут же услышал рог! Оглянулся, увидев выбежавшую из лесу пешую рать – дубинщиков Неждана. Вот тут пошла потеха – вражины уже не пытались защищаться, у них одна теперь оставалась надежда – бежать, бежать со всех ног, бросив полон и награбленное. В том им не препятствовали – к чему лишняя кровь?
Лишь улюлюкали вслед да пускали стрелы. Ремезов немедленно отправил в погоню всадников во главе с Микифором – пусть подмогнут Гаврилиным «лодочникам», что уже наверняка успели устроить засаду у реки, около вражьих ладеек.
И точно, за рощицей, от реки, вскоре послышались крики. Впрочем, весьма недолгие – не так уж и много осталось в живых супостатов. Кого стрелою сразили, кого – мечом, копьями. Кто самый хитрый из врагов – тот, едва увидев засаду, тотчас же повернул к лесу, где и скрылся. И черт-то с ними со всеми!
Победа! Главное – полон отбили.
Воины, ликуя, радостно закричали, подбрасывая вверх копья. Что и говорить, битва, конечно, оказалась весьма жестокой – полегло и с полдюжины ремезовских воинских слуг – однако победной и быстрой. А все потому, что готовились загодя, тренировались, и нынче действовали четко, по плану.
Все так… Победили. Казалось бы – радоваться. Ан нет, что-то не чувствовал молодой боярин никакого веселья. Устало бросив в траву щит и шлем, Павел склонился к папоротникам, держась левой рукой за корявый ствол старой березы. Его сильно, до желчи, рвало. Еще бы…
– Ой, господине, вот ты где! – радостно вскричал Микифор за спиною. – Полоняники тебя видеть желают, ищут везде. Пойдем, батюшко, поскорее.
– Сейчас… – не оборачиваясь, молодой человек махнул рукой. – Сейчас, сейчас выйду…
И справился с собой… ну – убил. Мечом проткнул. Так ведь – как же иначе? На дворе время жестокое, тем более сих гнусных татей никто сюда не звал. Со злом пришли – зло в ответ и получили!
Освобожденные пленники – с десяток баб да детишек, из тех, что по хозяйственным надобностям оставались на праздник в деревне – при виде появившегося из-за березы боярина разом поклонились в пояс. Кто-то даже на колени бросился, завыл:
– Благодарствуем, батюшка! От лиходеев нас всех упас!
Тут и мужики – смерды опятовские – подоспели, тоже благодарили, кланялись.
– Ладно, ладно, – усаживаясь в седло, смущенно отмахнулся Павел. – Пора и в обратный путь – похоронить убитых, да пленников допросить. Не забыли про пленных-то?
– Не, батюшко, не забыли. Двух оглоедов имали!
«Оглоедов» допросили быстро, уже вечером, когда, перевязав раненых и похоронив убитых врагов, вернулись с победою на усадьбу. Решив и тут не пускать дело на самотек, Ремезов организовал процедуру допроса по всем правилам, обставив приспособленный под «пыточную» сарай в стиле маркиза де Сада и застенков гестапо. Особую роль играл голый по пояс Окулко-кат, в красном глухом капюшоне с вырезами для глаз, с окровавленными по локоть руками – в деревне как раз забили кабанчика, помянуть павших. На стенах сарая в веселом беспорядке висели кнуты, розги, ошейники и другие орудия пыток, в углу же заманчиво горела жаровня. Вообще-то, это был не просто сарай, а рига – молотильня с печкой для сушки зерна. Антураж, конечно, выглядел несколько опереточно и, честно сказать, не более страшно, нежели фильмы «Пятница, 13-е» или «Восстание живых мертвецов». Ну, это Ремезову было не страшно, а даже смешно, что же касаемо пленных, то тот парень, которого ввели в «пыточную» первым, тут же и обмочился со страху, едва только глянул вокруг.
– Говори! – поморщившись, зловеще прищурился Павел. – Или, может, сперва с тебя кожу снять? Давай-ка, Окулко, займись.
Кат с готовностью потер ладони, от чего пленник – совсем еще молодой парень с глуповатым круглым лицом и хлюпающим носом – пришел в самый натуральный ужас и, упав на колени, заверещал:
– Не надо кожу… Не губите, батюшки! Все, все расскажу, все, я ж по случайности тут попался, не своею корыстью, но злою боярскою волей.
– Что за боярин твой? – грозно воспросил Ремезов.
– Господине Онфиме Телятыч, с усадьбы, что за болотом, у реки…
– Знаю я, где Телятникова усадьба, – Павел недобро хмыкнул. – Почто ж он, злодей, разбойничать людишек своих послал?
Пленник скривился, с опаской поглядывая на поигрывающего кнутом ката:
– Не, батюшко, не своих людишек – пришлых. В Ростиславле на базаре татей нанял.
– А ты-то как с ними?
– А я-то, кормилец – изгой. Ни для боярина, ни для людей его никогда своим не был. Просто на дворе его жил, в пастухах, да на полях копошился.
– Что ж в холопы-то тебя не поверстал твой боярин?
– Да язм на глаза ему давненько не попадался, – парень неожиданно вздохнул. – А вот нынче угораздило!
Павел невольно хмыкнул:
– За солью, что ль, с пастбищ пришел?
– Не, господине, не за солью – нешто соль дали бы? Молоко на телеге привез, полдюжины крынок. Тут меня боярин и углядел… чтоб ему пусто было! Поманил – а ну-ка… Вот и заставил. Я, батюшко, стрелы ни в кого не метал, да и иным оружием не обучен.
– И что ж ты тогда делал? Только врать не вздумай, не то…
– Язм, батюшко, дорогу показывал – тем, что по реке шли, все-то мели знаю!
– Ага… проводник, значит, – Ремезов кивнул слугам. – Ладно, этого уведите пока. Другого давайте!
А вот второй пленник – коренастый, с лихим чубом и каким-то квадратным, с небольшой бородкой, лицом – оказался разбойником матерым, держался на удивленье спокойно, осанисто. На палача даже и не взглянул, лишь сплюнул презрительно, да, угадав старшего, повернулся к бояричу:
– Неча, господине, меня катом пугать – пуганый. Коль надумал казнити – казни, а коль выспросить чего хочешь – спрашивай. Что знаю – скажу, боярин Телятников мне никто – выгораживать его не буду.
– Ага, – махнув палачу, чтоб скрылся, Ремезов переставил скамеечку поближе к жаровне – что-то к вечеру стало зябковато. – Ладно, поговорим. Квасом, уж не обессудь, не угощаю – ты враг и кровушку нашу пролил. Так, значит, Телятников вас нанял?
– Так. В прошлую седмицу, в Ростиславле-граде – он туда с людишками скот продавать ездил. Заодно и нас сговорил – есть, дескать, одно делишко не пыльное.
– И много пообещал?
– Да с каждого набега – треть.
– С каждого набега? – боярич вскинул брови. – Так он, тать худой, не одно злодейство замыслил?!
– Знамо, что не одно, – усмехнулся пленник. – Несколько. Сказал – тревожить соседушку – тебя, значит – нападеньями частыми. То тут, то там… покуда вся землица его в разорение полное не придет.
– Во, волк! – Ремезов недобро сверкнул глазами. – А ты сам-то откуда будешь?
Наемник неожиданно улыбнулся:
– Рязанские мы.
– Ага, понятно. После татарского разоренья подались в воры да тати!
– Не, не после, до него еще. После того погрома, что князь покойный владимирский Юрий Всеволодыч учинил… татарве далеко до него будет! Прибили его татары – не жаль, токмо и новый князь, Ярослав – не лучше.
Павел нетерпеливо взмахнул рукою:
– О политике ты кому другому втирать будешь. О Телятникове говори – что он еще замыслил?
– Может, и замыслил, – пожал плечами тать. – Да токмо врать зря не буду – мне то неведомо.
– Тебя самого-то как звать?
– Митохою.
– А рода какого? Или боярин твой кто?
– Боярина моего владимирский князь разорил, с той поры и я без роду без племени. Наемник!
Наемник… Павел задумчиво почесал подбородок. Имелась у него поначалу мысля – на беспредел соседский князю Всеволоду Мечиславичу пожаловаться… Однако, увы – где доказательства-то? Изгой да наемник – никакие не свидетели, даже при всем их желании. Кто за их слова поручится? Знамо дело – никто.
Так что Телятникова другим путем наказать надо. И наказать обязательно, иначе обнаглеет вконец!
Даже Митоха – и тот ухмыльнулся:
– Ты, господине, Телятыча-то теперь пожжешь. И поделом.
– Нет! – резко возразил молодой человек. – Пожечь – горе лишнее всем причинить. Ладно сам Телятников, а люди его – смерды, холопы, закупы – чем виноваты? Тем, что их хозяин – козел? По-иному б боярина прищучить…
– Убил бы? – пленник вскинул глаза.
– Не убил бы, – презрительно отмахнулся Павел. – Но – проучил. Так, чтоб мало не показалось.
Митоха совсем по-детски хихикнул:
– Понимаю, ославил бы на все княжество.
И, чуть-чуть помолчав, добавил:
– Пожалуй, и я мог бы тебе в этом помочь – Телятыч-то мне должен… всем нам должен был. Нанял, да так еще и не заплатил – обещал только.
– И много обещал?
– По пять серебрях немецких. Каждому.
Ремезов покачал головой:
– Да-а… негусто. Что ж согласились-то на такую малость?
– А нынче, господине, без поддержки боязно, – откровенно пояснил наемник. – Князья друг с другом собачатся, орденские немцы лезут, литва, татары еще. Маленькому человеку одному – пропасть ни за что. Вот и прибились.
– Не к тому вы прибились, – усмехнулся Павел.
Митоха согласно кивнул:
– Теперь вижу, что не к тому.
– Ты, кажется, против Телятникова помочь обещал? – Ремезов вновь вернул допрос в деловое русло. – Как?
– Ездит Телятыч по праздникам в одно село вольное, там не смерды живут – просто крестьяне, люди. Никому ничего не должны, ну, старому Всеволоду-князю, конечно, платят…
– Короче!
– А короче, боярин, так: он, Телятыч-то, и посейчас там у одной зазнобушки ночевать собрался. О том сотоварищ мой молодший, Игнатко – поболе моего ведает, – пленник прищурился. – Его и спросите. У него в том селе – Курохватово называется – дружок один есть – Охрятко.
– Ага, спросить, – не сразу понял боярич. – И где мы этого Игнатку сыщем?
– А чего искать? Вы его и так имали уже.
Павел негромко рассмеялся:
– А-а-а, так это тот, второй… вернее – первый. Погодь! Что-то я не пойму – в чем твоя-то корысть?
– На службу к тебе попроситься хочу, – честно признался Митоха. – Язм, господине, не в поле найденный, с воинским делом знаком сыздетства. Много не возьму – корм, коня, да какое-никакое жилище – могу в хоромах, за печкою, могу в избенке какой.
Ага, хоромы ему – вот это нахал!
– Этак ты еще и девку попросишь.
– Не, господине, девку я и сам отыщу. Не сумлевайся, служить те буду верой и правдою, уж куда как лучше, чем гнусу Телятычу… Ну, так как?
– Подумаю о тебе.
Встав, Ремезов позвал слуг, велев увести пленного… и привести другого – Игнатку. А заодно кликнуть и ката.
Трясущийся, как осиновый лист, Игнатко, углядев палача, сразу же бросился на колени, заплакал:
