Елена Бауэр "Изгнание"

Изгнание
Елена Бауэр

«Изгнание» – вторая книга цикла романов о Великом Князе Павле Александровиче. Перед главным героем вновь встает сложнейший выбор – следовать за полностью поглотившим его чувством, предав доверие Государя и бросив детей на попечении брата, или остаться верным присяге и долгу. Нарушение клятвы – это разовый, случайный проступок или это шаг к страшному предательству, которое, в конце концов, приведет к чудовищным последствиям?Казалось бы, это роман о любви и жертвах, принесенных ради этого высокого чувства, но за куртуазными воздыханиями членов Императорской семьи мы уже видим первые признаки надвигающейся катастрофы. Смерть дышит в спину многим героям, заявляя о себе террором, неудачами в Русско-Японской войне и Кровавым Воскресеньем. В мирной передышке правления Столыпина, думается, злой рок отступил, почти не ощущаются приближающиеся погребальный смрад и морок. Но катастрофа идет, она близко, и от этого еще сильнее стынет сердце.

Елена Бауэр

Изгнание

Глава I

I

Великий Князь Павел Александрович вглядывался во вдовий фиолет апрельской ночи. Время застыло. Куцые, мелкие снежинки, которым, чувствовалось, было неловко за свое неуместное появление весной, белой пылью зависли в воздухе. Стрелки часов не двигались, словно приклеенные к циферблату. Впрочем, так всегда бывает в минуты напряженного ожидания.

Пиц прекрасно знал, что нужно отвлечься, но не мог думать ни о чем другом. Он ждал посыльного от той, которую лишь недавно смог вернуть после, казалось, безвозвратного, окончательного расставания, коему сам он был инициатором. Каким-то чудом Павел вновь убедил Ольгу Валериановну в своих чувствах, раскаявшись и полностью признав все преступления, совершенные против их любви. Кроме того, августейшему поклоннику пришлось встать на горло собственной бережливости, ибо стоило ему примирение с госпожой Пистолькорс целого состояния. Великий Князь завалил возлюбленную царскими подарками. Но растопило сердце красавицы с глазами цвета горького шоколада то, что Его Императорское Высочество готов был пожертвовать дружбой с самым близким на свете человеком, своим братом Сергеем, с которым они были неразлучны с детства и который ждал, что Павел примет в свое командование одну из дивизий Московского округа и переедет поближе к нему, в Златоглавую. Однако Пиц от такого заманчивого предложения отказался, лишь бы остаться в Петербурге, где с мужем и тремя детьми обитала дама его сердца.

Сергей Александрович, которого Павел об истинных причинах своего решения не уведомил, рвал и метал. Он никак не мог взять в толк, почему брат-вдовец отказался служить в Москве. Ведь как было бы замечательно! Они с женой Эллой окутали бы его и несчастных племянников, лишенных материнского тепла, семейным уютом и заботой. Дом в Усове всегда был бы в их распоряжении. Но никакие уговоры и убеждения на брата не действовали. Сергей душил в себе догадки, что Павел вновь спутался с известной дамой. Страшно не хотелось убедиться в том, что уже было списанная со счетов госпожа Пистолькорс со стремительностью кометы, вильнув огненным хвостом, изменила направление и вновь кружилась на орбите его несчастного брата.

Хоть Сергей достоверно и не знал всех причин, удерживающих брата в Петербурге, с Государем он, по всей видимости, эту тему обсуждал, поскольку тот окончательно объявил Павлу, что даст ему дивизию в Москве. Теперь Пицу, самому молодому и любимому дяде Николая II, предстояло придумать, как вновь убедить Императора все же оставить его в городе на Неве.

Павлу еще повезло, что Сергей Александрович, будучи московским генерал-губернатором, был слишком занят хлопотами по устройству коронационных торжеств для недавно взошедшего на престол племянника и времени раздумывать о поведении Пица у него было немного. С организацией празднеств не все шло гладко. Младшему брату приходилось выслушивать возмущение Сергея по поводу ревности министерства двора к его инициативам. В январе Великий Князь обратился с предложением, чтобы в целях обеспечения безопасности в Москву отправили саперов обследовать подземные сооружения. Через месяц он получил письмо от графа Воронцова-Дашкова, в котором тот сообщал, что Кремль и прочие здания придворного ведомства должны состоять под наблюдением его людей и дополнительные охранительные меры со стороны генерал-губернатора представляются излишними. Только было Его Императорское Высочество отошел от такой невероятной наглости, как в марте Государь выпустил рескрипт, по которому все распоряжения и исполнительная деятельность по приготовлению и устройству торжеств возлагались на министерство двора. Воронцов торжествовал. Сергея Александровича отодвинули на задний план, поручив лишь содействовать устроителям. Павлу пришлось долго успокаивать обиженного брата, оскорбленного в своих лучших чувствах. Пиц не находил в решении Николая II ничего унизительного для Сергея, просто племянник хотел повторить церемонию, организованную в восемьдесят третьем году министерством двора для его отца, Александра III.

– Прелестно, просто прелестно! В таком случае, я умываю руки! – кипел Сергей. – Ежели они так доверяют Воронцову, так тому и быть! Хотя стоило бы вспомнить, как тот запамятовал отправить за будущей Государыней императорский поезд, и Аликс вынуждена была трястись по кочкам в экипаже на пути в Крым. А ведь счет шел на часы! Она могла опоздать, не застать Сашу живым и не получить благословения от отца жениха. Быстро же Ники забыл об этом! Что же, пусть потом пеняет на себя!

Граф Воронцов-Дашков, несмотря на свою дружбу с покойным Александром III, братьев его никогда не жаловал и церемониться с ними не считал нужным. Яркая, сложная личность Сергея раздражала его едва ли не больше всех остальных членов императорской фамилии.

Тем не менее, даже потеряв главную роль в устройстве торжеств, Сергей крутился день и ночь, подготавливая к коронации не только город, но и Ильинское, где после праздников планировала отдохнуть царская чета. Он, по обычаю, все принимал близко к сердцу, и это не давало ему сидеть сложа руки.

Для Павла тоже нашлось дело. Ему поручено было встречать приезжавших на коронацию многочисленных зарубежных гостей, всякий раз облачаясь в соответствующий иностранный мундир. Через несколько дней он планировал ехать в Москву с детьми и остаться там после коронации вместе с Аликс, Ники и остальной родней. Предстояло длительное расставание с Лёлей. Как же не хотелось от нее уезжать теперь, когда они вновь были вместе!

«Но отчего так долго нет посыльного? Можно было уже три раза обернуться!» – дурное предчувствие щекотало под ложечкой.

Когда в дверях кабинета, наконец, появился человек с запиской от Ольги, Павел уже не сомневался, что в свидании ему отказано. Мама Лёля, как с легкой руки Павла звали госпожу Пистолькорс в обществе, ссылалась на плохое самочувствие. Вчера и третьего дня она не смогла с ним встретиться по той же причине. Что это было – действительно болезнь или равнодушие, которым она, возможно, хотела наказать его за муки, испытанные ею при пережитом расставании? Если месть, то это было бы уже чересчур! Скоро он отправится в Москву, и они не увидятся целую вечность.

У Павла разболелась голова. Он быстро собрался и поехал к брату Владимиру. При дворе Великого Князя Владимира Александровича, благодаря супруге Марии Павловне, знатной любительницей балов и пиршеств, всегда было шумно и весело. Михен, как никто другой, знала толк в роскоши и чувственных наслаждениях.

Во Владимирском дворце Великий Князь застал адъютанта брата, Эрика Августовича фон Пистолькорса, супруга Ольги. Всякий раз встречая ротмистра, бывшего офицера своего полка, Павел не знал, куда девать глаза. Ему было известно, что Пистолькорс смирился со своим положением и, в конце концов, принял роман супруги без особой борьбы. Он вроде даже наслаждался неформальной свободой, полученной в результате такого положения дел. Все же сложившаяся ситуация казалась настолько странной, если не сказать извращенной, что душа Пица никак не могла успокоиться.

– Милый Эрик Августович, где же Вы прячете мою дорогую подругу? Она пропускает все веселье! – с улыбкой поинтересовалась Михен, с царственной грацией блеснув роскошной сапфировой тиарой. В те годы Великой Княгине нравилось подчеркивать свои широкие взгляды. Еще Александр III не раз отчитывал ее за дружбу с теми, кто был ей не по статусу.

– Ей нездоровится. Велела кланяться Вам, Ваше Императорское Высочество, и передать, что, как только поправится, явится пред Ваши ясные очи, – в словах ротмистра явно слышался витиеватый слог его супруги.

II

Едва Ольга открывала утром глаза, ее начинало мутить. Нет, раньше. Как только мозг ее просыпался, за секунду до того, как она понимала, что Морфей выпустил ее из своих объятий, противной, тягучей волной накатывала тошнота. Страшная слабость который день заставляла ее оставаться в постели.

В таком виде, землистого цвета от бесконечной дурноты, растрепанная, с побледневшими губами, она не могла принять Великого Князя. Лёля боялась, что Павел, увидев ее, лишенную обычного шарма и кипучей жизненной энергии, которая электрическими брызгами прежде искрилась в ее глазах, тут же охладеет к ней. С другой стороны, она страшилась потерять своего принца, отказывая ему во встречах. Любая девица при дворе с удовольствием заняла бы ее место, стоило Его Императорскому Высочеству только щелкнуть пальцами. Высокий, утонченный, с огромными печальными глазами, он, порой сам того не желая, пробуждал в женщинах самые романтические мечты. Ей ли было не знать! И даже рано появившиеся залысины не портили Павла, делая его еще больше похожим на своего великого деда, Николая I.

В причинах своего плохого самочувствия Ольга не сомневалась. Она не в первый раз ждала ребенка. И это было, пожалуй, главным источником ее теперешних страхов. Ольга трусила открыться Павлу. Как он отреагирует? Что, если он оставит ее? Вдруг решит, что это ее хитроумный план? Все ведь только и нашептывали ему, какая она коварная интриганка. Вдруг, послушав их, он разлюбит ее? С другой стороны, это был шанс навечно привязать Его Императорское Высочество к себе.

Детей к ней не пускали, объясняя, что мама больна. Однажды утром шестилетняя Марианна, которая в семье прочно занимала трон королевы драмы, проходя мимо Ольгиной половины, устроила скандал. Девочка желала попасть в будуар, ревела и требовала увидеть мать. Дочку увели, но Мама Лёля, устыдившись своей болезненной немочи и невнимания к детям, поднялась, накинула пеньюар и вышла к столу.

Марианна едва не сшибла мать с ног, повиснув на ней.

– Маланья, оставь мама в покое! Ты разве не видишь, что ей нездоровится? – возмутился Саша. Он постоянно поучал младших сестер, поскольку кроме него, похоже, никому в семье до их манер не было дела. Саша почитал и уважал родителей, как и полагалось, но они были для него небожителями, которые не часто снисходили до приземленных вопросов воспитания детей. Взрослые были заняты своими жизнями, для всего остального существовали няньки, учителя, воспитатели.

Марианна состроила брату противную рожицу.

Отец сурово кашлянул, использовав свой коронный воспитательный прием, и дети, ненадолго притихнув, расселись по своим местам. Ольга тоже собиралась сесть. Запах кофе напомнил ей, что у нее всегда был неплохой аппетит. Но тут раскинувшийся в кресле с газетой Эрик закурил сигару, и тошнота с новой силой попыталась вывернуть внутренности Ольги наизнанку. Она поспешила прочь из столовой.

После завтрака Пистолькорс зашел к жене. Он благоухал дорогим, горьковатым парфюмом, который спровоцировал новый приступ дурноты у Ольги. Она едва успела добежать до ванной. Пока ее желудок стремился выскочить изо рта, супруг холодно наблюдал за ее мучениями.

– Позволь узнать, что ты собираешься с этим делать? – довольно равнодушно поинтересовался Пистолькорс.

Эрик давно знал о романе жены с Великим Князем. Они уже пережили бурю связанных с открывшимся адюльтером эмоций. Буря эта не была грозной или продолжительной, поскольку чувства, которые должны были питать ее, умерли задолго до вскрывшейся неверности. Он видел, как Ольга страдала во время разрыва с Павлом, и даже жалел ее. Отчасти. Но теперь все грозило зайти слишком далеко. И, если уж совсем откровенно, Пистолькорс не горел желанием воспитывать чужого ребенка, даже если в нем будет течь императорская кровь.

– Оставь меня! – пробормотала Лёля, которая с трудом добралась до окна и распахнула его настежь, чтобы студеный апрельский воздух выветрил из комнаты запах опостылевшего мужа.

III

Москва встретила Павла с детьми хмуро, дождем и настоящим зимним холодом. Белокаменная будто злилась на то, что Пиц упорно сопротивляется переезду. Чем же она, яркая купчиха-красавица, так не мила ему? Чем не угодила? Уж поди не хуже чахоточной северной соперницы с каменным сердцем!

Измученный хлопотами и затяжным, субфебрильным конфликтом с министерством двора Сергей с приездом брата и племянников ожил. У него открылось второе дыхание. Пиц не без умиления наблюдал, с каким насаждением суровый генерал-губернатор ловил каждый вздох восхищения шестилетней Мари, которую впервые взяли в Большой театр на репетицию японского балета. Этот строгий человек, при виде которого трепетали нерадивые чиновники, будто сам вернулся в детство и явственно вспомнил, как когда-то вдохновение музыки и изысканная красота движений закружили его и унесли в волшебный, сказочный мир искусства. Вечером он не мог навозиться с Дмитрием, которому шел уже пятый год. Брат все вспоминал, какой племянник был крошечный, когда родился, и как он купал его в бульоне, следуя наставлениям врачей. Павел никогда этого не забывал. Кто знает, выжил ли бы его сын, если бы не такая трогательная забота Сергея.

Пиц надеялся, что, хотя бы ради детей, брат рано или поздно простит его выбор и примет роман с Ольгой. И все же он старался оттянуть момент признания, все откладывал откровенный разговор. Сам себе свое малодушие он оправдывал тем, что было бы некрасиво портить Сергею настроение накануне дня его рождения, а позже не хотел отвлекать его во время коронации.

Тем вечером братьям удалось наговориться вдоволь на другие темы. Елизавета Федоровна деликатно оставила их одних, уйдя пораньше спать, сославшись на усталость. У мужа не было от Эллы секретов, но ей хотелось, чтобы братья пообщались, не оглядываясь на присутствие женщины в их компании. Пиц в красках рассказывал Сергею о кознях кузена Сандро из великокняжеского клана Михайловичей, славящегося своими интригами и сплетнями, против их брата Алексея Александровича, главного начальника флота и Морского ведомства. Основная претензия Сандро заключалась в том, что флот управлялся по давно устаревшим традициям. Он требовал полной его реорганизации. Более того, он сочинил краткую записку о флоте, распечатал ее и раздал морским начальникам, что было воспринято Алексеем Александровичем как открытый демарш. В приватных разговорах с Павлом Сергей и сам не раз критиковал старшего брата за лень и потерянный к морскому делу, в котором он когда-то неплохо разбирался, интерес, однако Великий Князь не сомневался, что в случае с Сандро тем движет не искренняя, бескорыстная забота о флоте, а желание добиться увольнения Алексея в надежде занять его место. Опасность заключалась в том, что наглец был слишком близок к Императору, с которым дружил с детства, и к тому же женился на сестре Царя, Ксении.

– Алексей страшно расстроен всей этой мерзкой возней и хочет уйти после коронации, – вздохнул Павел.

– Возмутительное свинство! – Сергей иногда напоминал брату Дон Кихота – такой же длинный, сухой и готовый немедленно броситься в бой с несправедливостью. – С каких это пор Сандро стал разбираться в морском деле лучше Алексея? Десять лет его службы во флоте против тридцати с лишним Алешиных! Дело здесь не в морской обороне, и, вот увидишь, Алексеем это не закончится. Михайловичи будут добиваться, чтобы всех нас отправили в отставку. Этим домашним либералам претит курс Александра III, а мы опасны, как его хранители… Тем не менее Алексею стоило бы оставить свою Богарне и взяться за ум, который иначе заплывет жиром так же, как его знойная Зинаида.

– В любом случае не Сандро судить Алексея. Единственные таланты, которые он сам продемонстрировал до сих пор, – плетение интриг и критиканство. Острый язык – достоинство памфлетиста, а не адмирала. На нем далеко не уплывешь!

Несмотря на невеселую тему, Пиц был в духе. Он ловко сыпал острыми фразочками, как заправский дуэлянт быстрыми уколами шпаги. На душе у него было легко и спокойно. Перед отъездом он получил от Ольги послание, в котором она уверяла, что думает о нем каждую минуту и будет с нетерпением ждать его возвращения. Строки были написаны с такой откровенностью и теплотой, что все сомнения Павла тут же испарились. Если на Великого Князя перед сном накатывала тоска, он доставал письмо из шкатулки, которая закрывалась на ключ, и любовался на кокетливые, все в завитушках буквы, вдыхая приятный, едва отдающий ванилью, парфюм Лёли. В то время женщины душились однотонными цветочными духами, поэтому необычный, с примесью какой-то кондитерской сладости запах Ольги заметно отличался, пробуждал во всех, кто слышал его, бессознательное желание быть ближе к источнику вкусного аромата.

Двадцать девятого отпраздновали день рождения Сергея. Офицеры дали имениннику ужин в «Стрельне». Лучшего места для непривычно смурного конца апреля было и не найти. Наслаждаясь изысканными блюдами в тропической оранжерее под пышными густо-зелеными лапами пальм с острова Борнео, окруженный скалами, гротами, фонтанами и теплыми словами дружеских тостов, мог ли генерал-губернатор знать, какая жуткая трагедия ждет его через несколько дней? А за стеклянными стенами ресторана валил мокрый снег.

IV

Со всех сторон света начали съезжаться высокие гости. Если в первое время бесконечные переодевания в иностранные мундиры Павла забавляли, то через пару дней он свою обязанность возненавидел, и чем сложнее и неудобнее был воинский наряд, тем больше нелестных слов мысленно посылал Великий Князь тем, кто его придумал.

Приехали Эрни, великий герцог Гессенский, родной брат Эллы и Императрицы, и его супруга Даки. Она была дочерью родной сестры Павла, Марии. Вторая дочь Марии, Мисси, была замужем за наследником румынского трона. Их принимали в имении Архангельское, владелицей которого была княгиня Юсупова, супруга адъютанта Сергея Александровича, графа Феликса Феликсовича Сумарокова-Эльстона, и одна из самых красивых женщин Российской империи. Вообще, с хозяевами всех близлежащих к Ильинскому усадеб великокняжеская чета поддерживала самые дружеские отношения, образовав тесное «дачное общество». В те дни многие из них развлекали, а некоторые даже разместили у себя важных персон, приехавших для участия в торжествах.

Чем ближе была дата приезда монаршей четы, тем больше нарастало и напряжение. Стараясь закончить последние приготовления по украшению города и организации охраны в срок, генерал-губернатор с помощниками валились с ног. А вечером необходимо было развлекать гостей.

Несколько раз обедали у Юсуповых. Там на пышно устроенном приеме всех забавлял младший сын хозяев, названный в честь отца Феликсом, который хвостом ходил за Мисси, не сводя с нее влюбленных глаз. Вообще, мальчик, который своим диким нравом едва не с рождения сводил родителей с ума, наконец, подрос и по крайней мере перестал мучить учителей. Его мать, Зинаида Николаевна, никому не рассказывала, как маленький хулиган прокусил палец учительнице музыки, и бедняжка какое-то время не могла работать. О прочих странностях отпрыска родители тоже предпочитали не распространяться. К счастью для них, гостям было что обсудить и кроме выходок их чада.

– Только вообрази, Пиц, Воронцов перепутал и отправил мое приглашение Сергею! – за ужином поделился своим негодованием Великий Князь Владимир Александрович и тут же переключил внимание на племянниц. – Какие все же красивые девочки у Мари получились. Высокие, изящно сложенные. А глаза? Фиалки, да и только!

Его элегантное грассирование, унаследованное от отца, немного усиливалось, когда он говорил о женщинах, еще больше напоминая французских прононс.

– Кирилл, похоже, их смущается. Я его таким тихим не припомню, – улыбнулся Павел. От его внимания не ускользнуло, как сын Владимира Александровича густо краснел в присутствии Даки.

– Он волнуется из-за присяги, – отрезала Михен, которая, похоже, внимательно следила за беседой мужа с братом, несмотря на непринужденную болтовню с соседкой по столу. Что это еще Павел выдумывает? С чего бы ее сыну смущаться своих кузин?

– Приносить клятву в верности Царю во время коронационных празднеств – особая честь и ответственность! – напыщенно подхватил Владимир, гордившийся выпавшей его наследнику честью.

Разговор неожиданно был прерван топотом копыт. В распахнутую дверь гости увидели бравого всадника с огромным букетом неприлично-красных роз в руках. Незваный гость красивым, размашистым жестом бросил цветы к ногам ошеломленной княгини Юсуповой. Зинаида Николаевна растерялась, а Феликс Феликсович побледнел и велел наглецу, посмевшему у всех на глазах оказывать знаки внимания его супруге, немедленно убираться восвояси.

– Какой скандал, – тихо усмехнулась Михен.

Абсолютно все женщины в зале, как бы они ни старались изобразить равнодушие к происшествию или возмущение развязной выходкой незнакомца, в ту минуту втайне мечтали быть на месте княгини.

– М-да, неслыханная дерзость, – беззлобно поддакнул супруге Владимир, в то же время завидуя смелости молодого человека. Мало кто догадывался, что грозный старший дядя императора в душе был человеком довольно стеснительным и на подобный поступок никогда не решился бы.

– Ты имеешь в виду, непростительная дерзость так великолепно держаться в седле? – веселился Пиц. Он обожал лошадей и был прекрасным наездником, что давало ему право постоянно подтрунивать над старшим братом, в котором совершенно отсутствовала кавалерийская жилка.

– Поживешь с мое, посмотрим, как ты будешь гарцевать! – со смехом парировал Владимир и, понизив голос, поинтересовался: – Лучше скажи, Сергею известно, что ты снова видишься с Ольгой Валериановной?

– Нет, и прошу вас с Михен сохранить это в тайне до поры. Я должен сам ему сообщить… позже, после коронации.

V

Царская чета прибыла в Москву шестого мая, в день рождения Николая II. Белокаменная не сделала поблажки ни ради именинника, ни в честь начала торжеств. Первопрестольная не улыбнулась гостям, а, напротив, насупившись, нагоняла тоску ледяным дождем и студеным ветром.

Начались ежедневным праздничные мероприятия. Вопреки погоде вечерний город засверкал разноцветными огнями иллюминации, как щедро усыпанная драгоценными камнями шкатулка. Толпы народа бродили по улицам, дивясь яркой красоте подсветки всех цветов радуги, надолго застывая у наиболее впечатляюще украшенных особняков. Такое роскошное убранство, затмевающее своим блеском звезды на небе, было в новинку и москвичам, и зарубежным гостям.

Через неделю, ко дню коронации, распогодилось. В Успенском соборе Кремля свершилось венчание Государя на царствие. Павел, который вместе с Сергеем ассистировал Императрице, с трепетом наблюдал за молитвой Николая II, в которой тот, стоя на коленях в золотых лучах наконец появившегося солнца, просил Господа даровать ему царствовать во благо народа. Император, который совсем еще недавно был юным, милым мальчиком, преисполнился глубокого чувства и поразительной духовной красоты, отражающейся в его серо-голубых глазах. Александра Федоровна с копной золотистых волос под короной была под стать супругу царственно прекрасна и вдохновенна. Когда Монарх читал «Символ Веры», Павел видел, как растрогался Сергей. Он всегда слишком остро чувствовал. Справедливости ради, в тот день никто не остался равнодушным. Все присутствующие ощущали, что стали свидетелями сакрального момента.

Вечером Аликс преподнесли букет из электрических цветов, и, как только она взяла его в руки, он засветился яркими огоньками. В эту же самую секунду зажглась иллюминация Кремля, словно с него сдернули темный покров, который до поры до времени скрывал волшебный блеск. Каждая башня, стена, зубец, каждый выступ или амбразура были украшены цветными гирляндами, точно повторяющими форму зданий. Все ахнули. От неописуемой красоты захватывало дух. Удивительно, ведь еще недавно об электричестве никто не слышал, а теперь оно задорно подмигивало зевакам бирюзовыми, изумрудными и серебристыми звездочками. Волшебство!

Вместе с электричеством, упраздняющим таинственный полумрак свечей, в жизнь врывалась новая, мощная энергия.

VI

Павел проснулся от пьянящего запаха черемухи и не вяжущейся с майским цветом тревожной суеты во дворе. Предчувствуя дурное, он сразу же направился к Сергею, из кабинета которого быстрым шагом вышел пунцовый Воронцов.

– Пиц, страшная катастрофа! На Ходынке рано утром народ прорвался на празднование. Много подавленных. Я просто в отчаянии! – Сергей был бледнее савана.

– Есть умершие? – Пиц надеялся, что брат, как обычно, сгущает краски.

– Предварительно более тысячи! И около пятисот раненых! – Генерал-губернатор спешно собирался.

– Господи Иисусе! Там до сих пор давка? Поедем туда?

– Порядок навели довольно быстро, но жертв немыслимо сколько! Я отправил на место адъютанта, а сам сейчас же еду к Ники. Ему нужна будет помощь… Теперь все свалят на обер-полицмейстера, хотя распоряжалась там исключительно коронационная комиссия во главе с Бером и Воронцовым! Я знал, что министр двора что-нибудь нам устроит… Но чтоб такое!

– Но это же не нарочно…

– Конечно, не нарочно. Не злодей же он! Но с его подходом к организации можно было ждать любого бардака! Зачем они понастроили буфеты с подарками у рва? Никому нельзя доверять! Надо было самому все проверить, пусть бы Воронцов хоть каждый день на меня Минни жаловался. Да что уж теперь!

Вдовствующая императрица Мария Федоровна, которую в семье звали Минни, некоторое время после смерти супруга Александра III имела существенное влияние на сына. Она в свою очередь благоволила Воронцову, как другу покойного мужа, и прислушивалась к его мнению. Сергей не без основания полагал, что решение о передаче подготовки коронации министру двора не обошлось без участия матери Ники.

– Я в твоем распоряжении! Только скажи, что нужно делать!

– Спасибо, Пиц! Пока ничего не нужно. Сегодня Государь поедет к народу на Ходынку, в павильоны, а завтра нужно будет навестить раненых в больнице. Сейчас с ним обсужу. Нужно помочь семьям погибших и раненым. Пришлю за тобой, ежели будет необходимость.

Трагедия омрачила не только последующее празднование, но и светлые события недавнего прошлого. Императорское семейство с болью восприняло катастрофу. Переживали все, но кое-кто грустил особенно ярко, воспользовавшись несчастьем, чтобы свести счеты с Сергеем. Громче всех оплакивал беду клан Михайловичей, обвиняя генерал-губернатора во всех тяжких грехах, от самоустранения в обеспечении мер безопасности до личной черствости и жестокосердия. К ним, как ни странно, присоединились и многие друзья Великого Князя, знавшие его слишком хорошо, чтобы поверить в его равнодушие. Тем не менее лишь немногие родственники и приятели не отвернулись от него в те печальные дни.

Бал у французского посла, который тем вечером посетили Великие Князья и царская чета, подлил масла в огонь. Стоило бы отменить прием, но, видимо, посчитали неловким обижать представителя дружественной державы, который понес приличные расходы на организацию праздничного вечера.

На следующий день семейство завтракало у вдовствующей императрицы. Все говорили исключительно о катастрофе. Августейшая фамилия находила утешение не в тихой печали, а в бесконечных упреках и осуждении.

Греческие принцы, двоюродные племянники Сергея Александровича, сидели рядом с Эллой и пытались донести до нее свое негодование.

– Возмутительная безответственность! Охрана гулянья не была обеспечена! Устроители будто надеялись, что люди придут, чинно получат гостинцы и разойдутся. Глупая наивность! Виновные должны понести наказание! Они должны уйти в отставку! – наперебой восклицали Николай и Георгий, братья покойной супруги Павла.