Алексбат "Вторая дочь"

Вторая дочь
Алексбат

Рождение второй дочери ошеломило молодого мужчину. Вероятность потерять жену заставило его по другому взглянуть на себя и их отношения.

Алексбат

Вторая дочь

Посвящается моей жене.

Лукьянов стоял перед громадой своей организации. Гранитные ступени, ведущие ко входу и вид этого исполина, своими стенами разных стилей расползшимися вправо и влево, а затем поворачивающими за угол и охватывающими целый квартал городской территории, всегда беспокоили его. Сколько он здесь работал его всегда удивляли размеры и непоколебимость этого здания. Протекали потолки, заливало подвалы, кособочились и проваливались гранитные ступени, у которых он стоял, перекраивались внутренности, но все сооружение или, как нынче говорят, весь комплекс сооружений, поплевывая на время, не только не думал ему уступать, но и шагал с ним в ногу, умудряясь отхватывать новые квадратные метры у городской власти.

Незыблемость эта приводила Лукьянова в смятение. А сегодня раздражала. Что он перед ней? Какое этому чудовищу дело до его забот и сомнений? Что он спал, например, сегодня четыре часа, и от того в ушах его нудно звенит, а реальность воспринимается словно он смотрит на нее со стороны.

Однако, мастодонты вымерли. Никто не может сказать наперед, что уходит, а что остается.

«Да… перебрал. Зря я так. Да и не шло под конец», – оформилась мысль в вязкой голове Лукьянова.

– Юрочка-а!.. У тебя столбняк? Пора на службу.

Женская фигурка миновала Юру справа, повернула головку, очаровательно улыбнулась и, бедрами демонстрируя независимость, пошла ко входу.

– Привет, Людок! – пришел в себя Лукьянов.

Люда чуть обернулась, с любопытством, не забывая, однако, про кокетство, посмотрела на него и ехидненько произнесла:

– Фу… Юрик! Какой же ты… У нее не оказалось бритвы?

«Господи!.. У этой одно на уме»– подумал Юра.

Он сполоснул лицо в туалете, но это, похоже, не помогло. Глаза в зеркале выражали не то возбуждение, не то желание уснуть.

– Что, не свежая водка попалась? – сострил его сотрудник Женька Вяземский.

Не отвечая Юра стал налаживать чайник

– Тю… сахарина нет

– Сходи к девочкам, они тебе дадут, – ухмыляясь предложил Женька.

Юра направился к соседям. Когда же ему слинять с работы? Его злило, что он ничего не узнал с утра, что голова не соображает, а работы сегодня полно. Вечные накладки! Но главное, главное – почему он ничего не выяснил утром? Что с ней? Пора бы уж.

– Привет, деички! Сахаринчика не найдется?

Юра излучал обаяние. Глядя на него уже не чувствовалось, что он почти ночь не спал, что в голове его тяжесть и кто-то маленький, но настырный упорно долбит по вискам.

– О!.. Ну ты даешь!.. – изумилась Люда. – Юлька, ты не представляешь какой он был чумовой с утра. А теперь поди ж ты – опять готов.

– Юрик, неужели это про тебя? – спросила Юля.

– Да слушай ты ее! Это приснилось ей – Юра из тумбочки достал сахарницу, отсыпал из нее.

– Сильно мнишь о себе, чтобы мне сниться. Интересно, что ты жене сказал? Что дежуришь?

– Юрик, а как ее зовут? Она лучше нас? Мы ее знаем? – Юля тоже увлеклась столь интересной темой.

Юра загрустил. Хотел ответить им, но нужные слова не нашлись и побоявшись, что может обидеть другими, молча, под дружный смех, вышел.

– Какой же он все-таки бабник, – отвечая своим мыслям тихо сказала Люда.

– Тебе-то что? – Юля взглянула на коллегу.

– Мне?.. Да нет, мне ничего

– А потом, откуда ты взяла, что он от кого-то?

– Так по нему же видно!

Когда Лукьянов вернулся к себе, его позвали к телефону.

– Да, – Юра прижал трубку к уху. Та, голосом тещи спросила:

– Ну что, Юра? Ты был?

– Конечно.

– Ну и что?

– Да ничего. Сказали, что не родила еще.

– Да… И я звонила. Мне тоже сказали, что не родила. Я, правда, подумала, может ты еще что-то знаешь. Ты во сколько был?

– Как из дома выехал. Часов около восьми.

– А… Я-то звонила в девять. Ты поедешь еще?

– Конечно. Не знаю, правда, когда вырвусь. У нас тут… Знаешь, когда надо, то вечно нельзя.

– Ладно, ладно. Успокойся. Ты-то как? Что так поздно вернулся? Такая ли необходимость?

– Да ничего.

– Как ничего? В три часа приехал. Совсем не спал.

– Надо же ко второму ребенку готовиться

– Ох… и зря ты так надсажаешься. Всех денег все равно не заработаешь

Юра замолчал. Разве объяснишь, что, конечно же, не в деньгах дело. После паузы теща продолжала:

– Ну все. Пока. Я еще позвоню.

– Не, не надо. Я же смоюсь.

– А, поняла. Ну все, пока.

– Давай.

«Как же нам его назвать? – думал Лукьянов, осторожно трогая по не чищенной, в ледяных колдобинах дороге. – Севой? А может Георгием или Денисом? Всеволодом? Это получится Всеволод Юрьевич. Тяжеловато вроде. Денис Юрьевич?.. Вроде через чур модно. Как же? Георгием? Значит будет Жориком»

Юре живо вспомнился Жорик-фарцовщик, приятель по институту, и он увидел своего сына тоже фарцовщиком. В дымчатых леннонках, прислонившегося к ярко красному «Форду», в рубашке, расстегнутый ворот которой открывал мощную шею с золотой цепью. Юра хмыкнул, крутнул головой и весело пустил мутный мартовский веер из-под колес прямо на встречную машину. Та ответила тем же. Юра на обиделся, хотя грязная вода попала ему на брюки через приоткрытую форточку.

Сейчас он все узнает. Наверно уже известно. Пол двенадцатого. Обычно рожают либо ночью, либо ранним утром. Что же рожать днем, когда все на рабочих местах? Только вот какое имя сыну дать? Он опять увидел его, своего сына, на этот раз сидящим справа. Они гонят в деревню, строить дом, а потом еще и баню. Сын помогает ему. Здорово!

Вестибюль роддома был ему уже знаком. Против дверей, под огромной, во всю стену мозаикой, олицетворяющей вечность жизни в виде здоровенной, совсем не романтичной бабищи с пухлым младенцем на руках, красовалась стойка, наподобие тех, что бывают в барах. Вместо бутылок за ней находилось существо в белом неимоверной толщины. Громадному туловищу диссонировала круглая головка, словно от другого человека, с коротко остриженными, черными, как южная ночь, волосами в мелких завитушках и отчетливыми усиками на опять же круглом, но грубом лице. Этой утром не было. Эта сразу же не понравилась Лукьянову. Не то, чтобы не понравилась, а вызвала какую-то боязнь. Такие тетки гармоничны в вино-водочных магазинах, а здесь к ней подходить страшно, не-то что спрашивать про близкого человека. Юра взял от дверей влево, к доске, на которой выделялся заголовок: «Поздравляем!»

Там его тоже поздравляли. На вощеной карточке с оттиснутой красным девочкой значилось: «Уважаемый тов. Лукьянов! Поздравляем Вас с рождением дочери! Рост 52 см, вес 3,400 кг».

Юра вертел карточку в руках и никак не мог постигнуть, что она адресована ему. Может это другого Лукьянова касается? Он перебрал все остальные. Фамилия Лукьянов больше не встречалась. Вероятно, это все же ему. Но при чем здесь дочь? Должен быть сын! У него уже есть дочь. Ольга.

Он решил подойти к «торговке». Как же так?.. Но та ему безразличным, как и полагалось при ее работе, голосом повторила то же, что значилось в «поздравлении». Добавила еще, что Лукьянова Марья находится в 9 палате, второй этаж.

Глупость какая-то… Лукьянов вышел на улицу и долго соображал, куда выходят окна 9 палаты. Ничего не решив, обогнул роддом. Там возвышался пригорок, на котором не меньше дюжины человек на разные голоса кричали одно и тоже: «Как дела?.. Как он (она) выглядит?.. Как себя чувствуешь?.. Что принести?..»

Юра все же вычислил окно 9 палаты и бросил в него камушком. За стеклом появилась женская фигура, накрылась одеялом и высунулась на улицу.

– Простите, Лукьянова у вас? – робко спросил Юра.

– Да, здесь. Ей, правда, вставать нельзя, – фигура откачнулась обратно в помещение, посмотрела куда-то в бок, затем возникла снова: – ну вот, встает.

Юра ощутил свое сердце в глубине себя. Почему нельзя вставать? Хотя, может так и нужно. Что мы знаем?.. Он тут же вспомнил про сумасшедше низкий гемоглобин у Маши перед родами. «Господи!.. Что там еще?»

В окне возник кокон с лицом Маши. Второй этаж – этаж не высокий, да еще пригорок. Лицо ее оказалось близко. Юра увидел его, знакомое до мелочей, но теперь какое-то серое, с темными полукружьями под глазами и почему-то кажущееся чужим. У него зазнобило в носу. Это ее старание казаться бодрой. Он молчал, потирая переносицу и пытался разглядеть то, что она могла ему не сказать. Маша тоже молчала и только улыбалась. Сначала хоть и с усилием, но все же бодро, а затем незаметно в улыбке возникла печаль. Юра почувствовал, что стало жарко.

– Как дела?

Маша глубже улыбнулась. Рука ее непроизвольно поправила и без того закрученное одеяло.

– Хорошо. Не волнуйся.

Легко сказать. Они опять замолчали. Совместно прожитые семь лет растворились в прихлынувшем чувстве. Он явственно ощутил тот далекий уже май, когда назавтра им сдавать экзамен, а они не только о нем, но и о людях, мимо которых проходят, совсем не думают и не замечают их. Ее рука в его руке и бездна толкущихся слов, но нет смелости, да и смысла их произносить. Вот только беспокойства тогда не было.

– Когда?

«Хотя, что я спрашиваю?»

– В девять утра, – пришел ответ сквозь виноватую улыбку.

Юра вспомнил, что в девять он зубоскалил о сахаре. Стало стыдно.

– Тяжелей, чем в первый раз?

Маша помолчала, затем сказала:

– Ты волновался? – пауза. – Все нормально.

Еще бы не волноваться. Они опять замолчали. Сколько хочется сказать, а еще – тронуть рукой ее щеку.

– Ты расстроился? – Маша перегнулась через подоконник, чтобы ближе видеть его лицо и опять виновато улыбнулась.

– Из-за чего?

– Ну, что девочка.

Так вот она откуда, виноватая улыбка. Он совсем забыл о ней, о второй дочери, из-за которой вся эта кутерьма. Ему опять стало стыдно. Почему она думает, что он недоволен ею? Разве в ней дело?

– Да что ты! Ерунда какая…