Павел Николаевич Волченко "Следы в лесу"

Следы в лесу
Павел Николаевич Волченко

Воин-гладиатор, джунгли, целая планета джунглей, и война – вечная, непрекращающаяся. И если ты рожден для этого, для боя – это твой дом!

Павел Волченко

Следы в лесу

Нога в тяжелом ботинке бесшумно ступила в траву – ни шороха, ни скрипнувшего камушка, вокруг царило лесное спокойствие, и даже птицы, ни о чем не тревожась, пели где-то в шуршащей зелеными кронами высоте. Еще один шаг, столь же бесшумный, и движения у идущего ровные, плавные, не идет будто, а перетекает из одного состояния в другое.

Едва слышно хрупнуло в кустах, мелкий зверек высунул мордочку из тени листьев, черные глазки бусинки торопливо окинули взглядом поляну, и задать бы ему сейчас стрекоча, исчезнуть в темноте куста, оставив за собой чуть покачивающиеся ветви, но нет. Человек замер недвижно, его маскхалат слился с пятнами света и тени за спиной, лицо, заботливо испачканное грязью ничуть не выделялось на общем фоне, и только глаза продолжали жить, следили за зверьком. Тот, оглядевшись, успокоился, из кустов показались тонкие длинные лапки с маленькими когтистыми пальчикам. Двигался зверек грациозно, мягко, он тоже старался не шуметь, только мордочка его суетливо и резко поворачивалась то так, то этак, и розовый приплюснутый носик неустанно принюхивался. Ветер был удачный, как раз на человека, и зверек ничего не учуял.

Он выпрыгнул из куста в одно движенье, тело его оказалось длинным, с сильными, как у зайца, задними лапами и выгнутым, с острым жалом на кончике, хвостом – этакая помесь белки, зайца и скорпиона. Зверек, опершись на хвост, привстал на задние лапы, пристально посмотрел в высокое небо, что проглядывалось меж зеленых крон, человек незаметно двинулся, нож из мягких кожаных ножен выскользнул бесшумно.

Зверек отвернулся, снова упал на четыре лапы и в этот момент человек почти без замаха, одним движением кистью, метнул нож. Зверек в последнее мгновение успел обернуться, но спастись уже не успел – длинное лезвие пробило его насквозь, зверек повалился в высокую траву, лапки мелко забили по земле, хвост задрожал. Когда человек подошел к добыче глаза зверька уже были недвижны, словно стеклянные бусины.

Человек склонился над добычей, с интересом присмотрелся к хвосту, который и вправду заканчивался жалом, на тонкие, почти человеческие пальцы, на совсем не подходящие для такой живности клычки, что оголились в предсмертной агонии.

– Какой ты однако…

* * *

Их всех выстроили перед высокими черными воротами, у каждого в руке по электромечу, в другой диэлектрический щит – легкий, поблескивающий в тусклом свете как тонкая стеклянная скорлупка.

– Приготовились! – рявкнуло из динамиков, вспыхнул над воротами предстартовый светофор: две, четыре, шесть ламп – и мгновенно с шипением раздались в стороны створки, хлынул в глаза яркий свет. – В бой!

Электромечи не рубили, они не оставляли страшных ран, не вываливались на песок арены кишки, не лилась кровь. Все было цивилизованно, все было донельзя красиво, эстетично, даже несмотря на архаичный облик гладиаторов: кожаные набедренные повязки, сандалии с подвязками, блестящие наплечники да шлемы с имитацией под бронзу. В бою мог защитить лишь щит, та самая скорлупка, о которую разбивался белый с синевой блеск электродуги меча.

Две команды, огромные экраны над ареной, голос диктора, несущийся поверх рева трибун и желтый, как и сотни лет назад, песок арены.

Уйти от удара, развернуться, легко перенести вес на ступню, щитом по щиту и поверх, словно пытаясь снести голову с плеч, мечом по шее. Мгновенная судорога, и противник, прямой как струна валится на землю.

Биться было легко, даже весело. Эти ухари, которых набрали по подворотням для шоу, не знали что такое настоящая боевая подготовка, не прочувствовали они на своей шкуре, что такое бой на ножах, когда не смотришь ни на руки, ни на ноги – только на блеск лезвия в руке врага.

Второй противник, огромный, блестящий от пота, ни дать ни взять – олимпийский бог, разве что весь в наколках, да и лик его с переломанным носом и шишковатым черепом хорошо говорил о совсем не божественном прошлом. В свой удар он вложил всю силу своих огромных рук, привык бить раз и наверняка, этакий центровой в уличных драках, явно раньше подрабатывал гоп-стопами.

Не стал подставлять щита, ушел в сторону, здоровяк всем корпусом прошел мимо открыв огромную спину для удара. Не ударил, ждал, опустив руки, меч трещал злой электрической дугой в сантиметре от желтого песка.

– Ну? Скоро?

Здоровяк развернулся, ощерился зло, так и есть – щербатый, повыщелкали зубы в веселых уличных междусобойчиках. Таких уркаганов тысячи на каждой из планет федерации, возьми хоть нищую колонию, у которой и названия то нет, только номер, хоть достославную Землю матушку.

– Что?

– Долго тебя ждать?

Здоровяк зарычал, вновь поднял меч для удара, спрятался за щитом и неспешно, с опаской, пошел на своего щуплого, но, как оказалось, совсем непростого противника. Тот не двигался, только голову поворачивал в след за здоровяком, руки с щитом и мечом висели плетьми, а вокруг кричали, бились, доносились глухие удары мечей о щиты, ревели трибуны.

Здоровяк пошел в атаку, вновь промахнулся и получил увесистую плюху сбоку по ребрам и следом локтем по голове. Упал.

– Вставай.

Здоровяк перекатился, соскочил на ноги, отбросил ненужный щит – понял, что мечом его убивать не собираются, спросил хрипло:

– Благородный? В спину бить не захотел?

– Может быть. – он выпустил щит, бросил меч к ногам здоровяка.

– Благородный. – вновь осклабился здоровяк, поднимая второй меч. Он медленно поднялся на ноги, широко, как зверь, ощерился. Он видел, как к его врагу сзади подбирается еще один гладиатор, он видел занесенный для удара меч и…

Не сложилось тогда веселья. Хоть и ревели надрывно тысячами глоток трибуны, хоть и кричал диктор на одном дыхании в микрофон, и все, все поголовно болели за него, за безоружного против тех двоих с мечами – было скучно. Они мешали друг другу, такие сильные, такие здоровые и такие бестолковые. Ему надоело играться, он вымотал их, а потом убил, страшно и некрасиво, так, чтобы на трибунах вспомнили, что такое кровь, что такое вырванное горло, как выглядит агония хрипящего, захлебывающегося в собственной крови, человека. Здоровяка он переломал, очень умело, очень качественно, так, чтобы тот выл от нестерпимой боли, заходился в крике, а потом бросил, не стал добивать. Других, желающих биться с ним, не нашлось. Он сидел посреди поля, щурясь смотрел на солнце, пересыпал горячий песок из руки в руку. Рядом кричал здоровяк, вокруг дрались, ему было скучно.

* * *

Рисковать не хотелось, поэтому костра разводить не стал. Зверька он освежевал, выпотрошил, хвост с хитрой железой, что была над крестцом, вырезал и отбросил в сторону – не травиться же. Получившаяся тушка была очень даже похожа на разделанного кролика.

– Надеюсь, ты съедобный. – он отрезал ножом лоскуток мяса, положил в рот. Мясо было суховатым, жилистым, безвкусным.

Вдалеке, где то в лесу, затрещало, послышалось хлопанье крыльев, крики птиц. Он оглянулся, прислушался. Возможно это был кто-то из оппонентов, а возможно и какая-нибудь тварь из местного бестиария… Кто знает?

– Неплохо, очень даже неплохо. – он отрезал еще кусок, сунул в рот, шлепком прибил какую-то тварь наподобие комара на шее.

После того, как от зверька остались только кости, он обмыл руки в ручейке, и залез повыше на раскидистое дерево, где и лег спать. Снизу было темно, сверху, сквозь листву, ему подмигивали белые холодные звезды, в вышине величаво плыла пара небольших лун.

– Красиво. – подытожил он, закрыл глаза и почти сразу уснул.

* * *

Жизнь вообще очень часто была скучна. Нет, сначала многое было интересно, а еще раньше даже страшно, хотя… Скорее всего так казалось. Слишком уж многие говорили, что то или это должно было быть страшным, вот он и поверил через многие годы, сам себя убедил, что боялся тогда. А это не страх был, это был интерес другого рода, другого порядка – интерес с опаской, потому как тогда многого не знал, многое не понимал.

С младых ногтей отец приучал его к «работе». Так он это называл. Отец, широкоплечий, с большой, не по росту рукой протезом, вечно при кителе, вечно при выправке, вечно при именном оружии, сразу решил – кем станет его сын. Как и дед, как и прадед, как и… Все в роду были военными, все в роду были героями: каждое поколение вписало себя в войны, отметилось в мирах федерации, принесло еще с десяток другой наград в общую копилку рода.

У него, у маленького тогда еще, Гешки, не было другого варианта, не было шанса на другую жизнь. Отец, пока Гешку еще нельзя было подключать к программе полной имитации, нанимал «репетиторов», что делали ему растяжки, учили как правильно бить, как надо разбирать и собирать стрелковое оружие, как ориентироваться на местности, как делать захваты, проходить сигнализации, ликбез по юридическому делу, условиям найма, отступным, пунктам типовых контрактов. Ему казалось, что все так и должно было быть: мама готовила, садовник, молчаливый таунянин, подстригал газоны и кусты, а он, пухлый мальчуган Гешка, учился убивать, не выходил из дома, а за подарок почитал «увольнительную» – дни, когда не надо было до абсолютного изматывания бегать, стрелять, ползать, разбираться в схемах или еще в чем-то.

О том, что что-то тут не так, он догадался много позднее, лет в девять, когда рослый мальчуган, решил поиздеваться над Гешкой в очередной увольнительной. Мальчуган был не один, при нем была бандочка его прихлебателей: все как один нахохлившиеся, с поднятыми воротами безрукавок, жующие жвачку. Отец Гешки был неподалеку, но именно в момент, когда тот парнишка подошел отец пропал.

Мальчуган, жилистый, с белым шрамом через щеку и лоб, подошел к Гешке и, без прелюдий, умело нанес хук слева… вернее попытался нанести. Гешка ушел от удара, пошел на контакт, хоть и не рассчитывал на победу, заранее прикинув и рост и вес противника. Но, как ни странно, мальчишка не умел защищаться. Он не сумел пойти в контратаку, а ватага, что была с ним, не стала действовать по всем правилам боя: они не рассыпались в стороны, не взяли Гешку в тиски… Они даже в драку не полезли: стояли, распялив рты, засунув руки в карманы, и дышать забыли. Гешка бил наверняка, как его учили «репетиторы», и, по тем же правилам, перешел к добиванию. Возможно бы и добил, если бы не железный захват железной же руки, а после резкий взлет вверх – это отец поднял его как котенка, рявкнул в лицо:

– Хватит.

– Есть. – ровным тоном отчеканил Гешка, после чего отец опустил его на землю.

Шантрапа так и стояла: неподвижные, испуганные, изумленные, на земле стонал избитый хулиган.

– Что уставились? – рявкнул на них отец, мальчишки вздрогнули, – Забирайте своего и проваливайте!

Уже потом, когда они ехали домой, Гешка узнал, что отец нанял всю эту толпу за пять кредитов, чтобы они его побили.

– Надо было забрать деньги. – сказал тогда Гешка.

– Почему? – спросил отец.

– Они не выполнили условия контракта.

– Я и не думал, что выполнят. – огрызнулся отец, – Такой шантрапе тебя не…

– Напал только один, ты платил всем. – отец оглянулся на Гешку, хмыкнул.

– Правильно.

Остаток пути они проехали молча. Отец, как считал Геш, радовался проведенным учениям, сам же Геш раздумывал о том, что при всех плюсах, что были у нападавших, победителем оказался он. Отсюда вывод: у других подготовка иная.

Подтверждение своей догадки он получил в дальнейшем в спецшколе, и потом, когда стал кадетом.

* * *

В Лесу, если разобраться, было не так уж и плохо, тут просто надо было привыкнуть к одному закону, после осознания которого жить становилось много проще: в Лесу нельзя верить ничему! На второй день после высадки Геш обнаружил, что в Лесу надо остерегаться не только фауны, но и флоры. Деревья проявляли плотоядные наклонности: он видел словно бы приклеенные к кряжистым стволам деревьев тушки животных, он видел, как перемещаются большие узловатые корни толстеньких шишковатых кустов с тонкими и острыми листьями, Геш стал свидетелем, как крупную пичугу с острым клювом, сбило веткой, будто хлыстом – удар был хлесткий, быстрый. Птица не упала на землю, так и осталась висеть на ветке, уже потом, когда Геш подошел ближе, он различил на ветках тонкие, полупрозрачные шипы.

В Лесу было интересно. От него можно было ожидать любых сюрпризов. Тут мелкие грызуны, что селились под корнями простых, неплотоядных деревьев, были вооружены ядовитыми жалами, острыми когтями, клювы птиц были остры как иглы или имели наросты, словно бритвы чтобы было проще пластать дичь. Опасаться всего и всюду – первое правило Леса.

Ближе к вечеру второго дня Геш увидел след. След был хорошо виден, он отпечатался на песчаном берегу широкого ручья, даже рубчики на подошве были видны все, можно было прочитать размер, хотя и так было видно, обладатель такой обуви – человек весьма крупной комплекции.

Геш не пошел по следу сразу. Он сначала огляделся, прошел вдоль ручья в обе стороны, но так и не нашел других следов. Вывод – тот кто здесь был, шел по самому ручью, шлепал по воде не жалея обуви, не опасаясь промокнуть. Так он мог поступить только по одной причине: кто-то шел за ним по запаху, но шел аккуратно, с оглядкой, не показываясь, выжидая лучшего момента для нападения, а это, в своею очередь, говорит о том, что человек, что тут прошел, опасен, раз умудрился внушить страх к себе здешним тварям. Хотя… Не опасных людей тут, в Лесу, и быть не могло.

Геш пошел по следу. Он имел хороший опыт боевых действий в лесу и потому легко замечал нужные детали: обломанные ветви, примятая земля, втоптанные листики. Вот только кроме основного следа человека он стал замечать и другой. За человеком шло животное: крупное, тяжелое, мягкие лапы оставили глубокие вмятины на паре кочек, на одном из кустов он приметил клок серой шерсти. Подошел, понюхал, от шерсти пахло псиной и гнилым мясом.

Еще Геш заметил, что шаг человека становился все короче, будто тот слабел с невероятной скоростью. Такое было бы возможно, если бы он был ранен, но крови не видно. Тогда… Тогда получалось так, что человек был отравлен.

Геш выудил из ножен нож, перехватился поудобнее, на другую руку намотал свой водонепроницаемый плащ. Хищника он приметил еще до того как его увидел: ветер дул в лицо и, при подходе к зарослям, он явственно различил тот самый стойкий запах псины и гнилого мяса. Геш вновь стал двигаться бесшумно, незаметно. Он протиснулся мимо кустарника, который подозрительно не в такт порывов ветра раскачивал ветвями, прополз вперед в небольшой намытой канаве и выглянул. На небольшой полянке, под раскидистым деревом, сидело нечто среднее между пантерой и медведем. Тело было похоже на медвежье: такие же огромные, с подвывертом лапы, такая же массивность фигуры, морда же по кошачьи приплюснута, зрачки желтовато-зеленых глаз вертикальные. В траве перед хищником валялось нечто, надо полагать тот самый человек, только обтрепанный, изорванный до состояния кучи хлама. Можно было уйти, вот только… У человека должен был быть такой же набор экипировки, как и у него, а это значит еще один нож, это значит дополнительное топливо для зажигалки, тот же непромокаемый плащ и еще целая куча всевозможных полезностей, которые в хозяйстве не помешают.

Геш отполз чуть в сторону, за трухлявую корягу, где от глаз хищника его скрывала и молодая поросль и тень от нависшего над корягой дерева и сама коряга. Геш рассчитывал на то, что тварь, когда нажрется и отлежится, свалит с поляны, вот только ждать придется долго.

* * *

Зал был полон: десятки, а может даже и сотни людей. И все, кто сидел в зале суда, смотрели на него, в кителе, при орденах, медалях, вот только не награды они видели, не офицера федеративной армии, они видели преступника. Было заявлено, что его подразделение устроило несанкционированную карательную акцию. Обвинитель все очень красочно расписывал, предъявлял проекции, снятые с места проведения акции: сожженные дома, черные остовы сельскохозяйственных роботов и тела, мертвецы – женщины, дети, старики, какие-то обезображенные куски плоти. Ни одного мужика, ни одного солдата.

– Вы еще раз повторяете, что они, – обвинитель простер руку, пробив ею мертвое тело в трехмерной проекции, – сами проявляли агрессию?

– Да. – кивнул. – После того, как нами был занят сектор Z12, на вверенное мне подразделение, в ночное время, было совершено нападение. По окончанию боевых действий выявлено, что потери в живой силе составили…

– Подождите. Вы хотите сказать, что они, вот эти вот люди, эти поселенцы, крестьяне, мальчишки эти с женщинами на вас напали? На здоровых мужиков из действующей армии, на солдат вооруженных до зубов, обученных, боеспособных? И, к тому же еще и нанесли урон вам, сколько вы сказали?

– Потери в живой силе составили восемь человек: шестеро убиты, двое тяжело ранены.

– Восемь подготовленных космопехов! – он обернулся к залу, не оборачиваясь, с усмешкой спросил. – Сколько же вы их настреляли?

– Ночью или в процессе проведения операции?