Мысль о прививке понравилась и, отхлебнув мартини, триумфатор откровенно рассмеялся. Смех вылетал из него отдельными порциями и был похож на звуки выдавливаемого из надувной лягушки воздуха, но для слуха преуспевающего адвоката он звучал победным смехом Наполеона.
Пока камин не понимал, в чем суть, и был внимателен донельзя.
Казалось бы, они могли дружить – хозяин и камин, однако…
– Кретин, – так о хозяине мыслил Камин.
Но был ли прав камин? Хозяин в свои неполные тридцать четыре года уже многого сумел добиться в жизни. Чуть более шестнадцати лет назад Антон Борин приехал в Харьков из захолустного городишка с одной мечтой: выбраться наверх. Поступил в престижный юридический институт, выучился, стал адвокатом и быстро сделал карьеру. На данном этапе он один из ведущих адвокатов города. Почти все свои дела выиграл. Иногда, как в случае с Андрейченко, о деле которого он думал перед приходом Федора, он их сам «конструировал», считая это вполне нормальным для человека, которого Бог наделил умом. В отличие от таких, как Федор.
Федор, как и Антон, приехал в Харьков из провинции. Во время учебы в Юридическом институте они жили в одной общежитской комнатушке, на отдельную квартиру денег не было ни у того, ни у другого. На еду тоже не всегда хватало, бывало, что одна пачка дешевых пельменей делилась на три дня, и к тому же – без уверенности, что через три дня появится возможность купить что-либо еще. Подрабатывали везде, где только могли: и мыли, и подметали, и сторожили.
Антон не знал, что думал Федор, когда подметал утренний тротуар перед родным институтом, но что было у него в голове, помнил отлично. Уже тогда, делая все, что заставляла нищета, он знал, что любыми путями выберется из нее. И четко достиг поставленной цели. Но это лишь первый этап, следующий – власть: он должен хоть окольно, хоть подпольно, но подмять под себя весь город. И план уже начинает реализовываться: пусть не в общегородских масштабах, но кое-где у него уже имеется вполне реальная власть.
Почему-то подумалось о жене, дочерях, предстоящем отпуске. Дочерей он любил, с женой было сложнее.
«Хорошо бы съездить в отпуск с Ленкой. Вдвоем, чтоб никто не мешал, море, классный отель, никаких тебе дел и проблем. Отдых на грани помрачения!» – Но даже мысли о шикарном отдыхе не смогли затушевать чувство беспредельного счастья, оставшееся после посещения однокашника.
Неуемную радость, взорвавшую размеренное течение уже давно присутствующего счастья, вызвал нищенский и униженный вид Федора. Дело в том, что для солнца благополучия Антона Альфредовича, необходимо было топливо, коим, кроме карьерного роста и денег, являлись, как ни странно, зависть и несчастья окружающих. Злополучия, бедствия и горе людское, особенно, если беда касалась знакомых и близких, – были той живительной энергией, от которой родное светило разгоралось и становилось жарче. Зависть окружающих делала ощущение победы полновесным, давая почувствовать избранность. Поэтому Антон Альфредович, не задумываясь, бросал и перешагивал через всех, делая людей несчастными, и жаждал, чтоб ему завидовали. За это счастье, он бы и матери не пожалел. В случае с Федором все получилось само собой и полной чашей.
Так что в сравнении с палящим солнцем, Камин не ошибся. Оно просто обжигало хозяина распылавшимся счастьем.
Каким жалким выглядел сегодня его франтоватый друг, которому он когда-то безумно завидовал. В институте Федор был откровенным лидером, к тому же, не прикладывая особых усилий. Все у него получалось легко и просто: быть душой компании, блестяще выступить на собрании, придумать веселое мероприятие. Антон тоже имел ораторские и литературные способности, но в институте они не проявились из-за комплекса неполноценности. Особенно больно било по самолюбию, что Федор был красив, его даже приглашали сниматься для рекламы. А рядом с пухленьким Антоном он смотрелся еще выигрышнее, становясь мощнее, интереснее. Антон это понимал, и страдал. Девчонки прямо сохли по Федору, он свободно мог выбирать любую, какую хотел.
По Антону не только никто не сох, он даже не нравился ни одной из девчонок на их потоке. Он вообще не нравился женщинам, хотя втайне был страшным женолюбом. С везением у Антона тоже долго не было контакта, все надо было добывать трудом и терпением. А Федор был удачлив во всем, и ему сходу давалось то, на что Антон угрохивал недели. Именно Федору преподаватели в институте прочили успех, отчего втайне Антон Федора ненавидел, ни минуты не сомневаясь в его блестящей карьере. Поэтому, когда они окончили вуз и разошлись в стороны, Антон Альфредович никогда не выпускал из поля зрения бывшего друга, потихоньку наблюдая за ним все эти годы. И, конечно, знал, что у того проблемы и ему плохо, но не представлял, что до такой степени.
Увидеть же воочию бывшего модника до такой степени потрепанным и подавленным, было счастьем сколь неожиданным, столь и желанным. О таком Антон Альфредович даже не мечтал: голодные глаза, подрагивающие руки… – О! Это действительно чудо!! – хозяин счастливо потянулся всеми победоносными суставами. – Убитый и несчастный Федор пришел с просьбой к нему – успешному и процветающему, в его личный двухэтажный офис, а не наоборот.
Поэтому, закрыв за гостем дверь, хозяин опрометью кинулся в каминную, чувствуя, что весь горит от счастья и найти место этому жару можно лишь возле пылающего камина.
– Фа-фа-фа… – фонил Камин.
Внешность, конечно, у Федора осталась, но пообтерлась и поизносилась до чрезвычайности, зато у Антона… И преуспевающий, адвокат с удовольствием вспомнил, как сравнивал сегодня отражения их обликов в зеркале и впервые за все время знакомства остался доволен сравнением: изношенный, потертый костюм Федора и его, новый, дорогой, из «Салона французской моды»; затравленные глаза бывшего красавца и его очки в такой оправе, что простому смертному даже во сне не приснится. Какое он испытал счастье, слушая скомканные ответы бывшего друга на его провокационные вопросы. Провокационные, потому что хорошо видел, в каком Федор положении.
Они полностью поменялись местами. К тому же, не только по горизонтали, на которой удача отвернулась от одного и повернулась к другому, но и по вертикали: Антон ощутимо поднялся на несколько ступеней выше своего когда-то удачливого однокашника. Все ошиблись и в нем, и в Федоре.
Вот поэтому-то, приход бывшего друга, когда-то победителя во всем, и вызвал такую бурю эмоций у преуспевающего ныне адвоката. Своим видом куда более чем своей просьбой, Федор дал Антону Альфредовичу повод в полной мере осознать себя триумфатором, прочувствовать взлет каждой клеткой, и воспарить над миром сущим Наполеоном. Несчастные глаза старого друга – были зеркалом его триумфа! Ведь он, в отличие от Федора, стал владельцем двухэтажного особняка на той самой улице, которую они оба подметали. Поэтому, сегодня Антон Альфредович не просто осознал, что покорил вершину, он ощутил триумф! И это в начале пути.
Налил до краев, выпил.
– Не рано ли триумф ты обмываешь? – искрил Камин.
Неожиданно даже для себя самого, впечатление, произведенное на однокашника, вывернуло изнутри всю, скрывавшуюся там гордыню. Справиться с этим Антон Альфредович просто не мог, да и не хотел. Ему до безумия сладостно было сидеть на первом этаже своего двухэтажного особняка, вспоминая затравленные глаза бывшего друга, просящего о помощи. Он упивался его несчастьем.
Вулкан выпущенных страстей бушевал в каминной жаром бо?льшим, чем сам камин.
Камин все впитывал, запоминая.
Еще и еще раз прокручивал хозяин сладостные картины экскурсии бывшего друга по его офису. Он был уверен, что ни один памятник архитектуры не вызывал у Федора такого восхищения и зависти. – Даже кофе пить не остался, – рассмеялся Антон Альфредович. – Не мог пережить того, что увидел. Наверное, только здесь Федор понял, как высоко Антон взлетел и как прочно сидит на своем месте.
– Это действительно триумф! – торжествующе втянул хозяин воздух маленькими ноздрями. – Как хорошо, что Федька пришел. Как это здорово! Как вовремя. А то я будто начал привыкать к обыденности своего владения, – усмехнулся, не держась за маску. И она стала сползать, обнажая натуру…
– Повезло, – сказал Федор.
– Нет, Федечка, каждый сам себя везет, – презрительно бросил в камин новоявленный «Наполеон». – Сколько стоила ему эта постройка, знает только он один. И дело даже не в деньгах, хотя все, конечно, от и ради них. Но поработать ему здесь пришлось о-го-го… Как говаривал великий Суворов: «Раз везение, два – везение, но надобно и умение». И он горд своим умением. И теперь, в отличие от Федора, ищущего пристанище, он может позволить себе отдохнуть, в полной мере ощущая победоносное возлежание на лаврах. И ядовитая улыбка, на мгновение растянув бледное кольцо губ, жестко скрутила рот. Потом будто подумала и растянулась опять.
Затрещал огонь в камине…
Но улыбку треск огня не испугал. Она умиротворено отдыхала, ей было вольготно на свободе. На первый взгляд, ядовитая улыбка не совпадала с мягкой внешностью. Но это на взгляд первый и туманный. На самом деле, выхоленная внешность при сложностях судьбы говорила об умении извиваться, быстро и умело. Одно дело – добиваться цели, преодолевая преграды, покоряя все новые и новые вершины, вырастающие на пути. И совсем другое – увертываться от преград из стороны в сторону. Проницательному наблюдателю внешность Антона Альфредовича многое могла бы рассказать о том, как он изворачивался, объезжал, увиливал, не гнушаясь ни унижением, ни предательством. Он считал, что главное в жизни – цель, а средства могут быть любые. Это и был стержневой девиз его существования: любыми путями до заветной планки и – как можно быстрей. А по трупам или живым головам – разницы нет никакой, по трупам даже легче. Он хорошо запомнил, что победителей не судят, их обожествляют. Значит, главное победить. А достигнутая цель сама оправдает все использованные средства. И какими путями ты пришел к победе, никого уже не волнует. Потому что, ты – есть Ты, и все пред Тобой – ниц.
Как Федор, который смотрел на его богатство, не в силах скрыть чувства.
– Не смог, как ни старался! – закричал триумфатор. – Ха-ха, – выдавливался воздух из нутра победителя. Инстинктивно оглянулся на дверь – не слышит ли кто? Но в офисе никого не было.
– Я слышу, – сказал Камин. – И вижу все. И знаю то, о чем не знаешь ты еще.
Любимчик Фортуны – Федька ничего не смог и не сумел в этой жизни. А теперь хочет, чтобы бывший друг ему помог.
– Нет! – жестко сказал бывший друг.
И огонь Камина забился в ответ синеватым пламенем.
– Все, приходящие сюда, работать будут только на меня. Все, приходящие сюда, делать будут только то, что надо мне. А иначе, зачем они мне здесь нужны? – сбросила маску жестокость, и в камин глянули сухие глаза ненависти. – Пока он не дал Федору конкретного ответа, но в принципе… – несколько порций триумфаторского смеха вылетели одна за другой. – В принципе, Антон, возможно, и не против, чтобы его бывший удачливый друг увидел, как бегает перед хозяином личная секретарша, склоняют голову работники. И еще ниже склонятся, – ткнул пальцем в пол победитель. – Пусть посмотрит бывший дружок, как передо мной, Антоном Альфредовичем, заискивают все, сюда приходящие. И он, Федечка, будет заискивать, а иначе ему здесь не бывать. Ничего не поделаешь: дружба – это было когда-то, а сейчас – служба. Служба! И пусть служит бывший дружок как все и не надеется на поблажки. И как хозяин, я буду забирать себе лучшие дела, а Федору отдавать невыигрышную мелочевку, если вообще такая сюда приплывет.
И тут преуспевающему адвокату подумалось, что есть кой-какие вещи, которые Федору не стоило бы знать. Значит, присутствие старого друга не всегда желательно. Но он тут же успокоил себя тем, что хозяин он, а значит, сумеет убрать Федора из офиса, когда ему это потребуется.
Камин был прав: хозяин был не прост.
Раздался телефонный звонок. От неожиданности «наполеона» тряхнуло так, будто он выпал из седла. Звонил дурацкий мобильник. Дурацкий, потому что отвечать не хотелось. В этом плане мобильник Антону Альбертовичу не нравился: нельзя скрыться, когда надо. Какое-то время он не брал трубку, но телефон настаивал и, видно, отключатся не собирался. К тому же, этот номер знали только самые близкие. Вдруг жена звонит?
– Да, – ответил «наполеон» назойливой трубке.
– Добрый вечер, Антон Альфредович, – голос был совершенно не знаком. – У меня к вам серьезное дело. Когда мы сможем встретиться?
Никогда Антон Альфредович не отказывался от дел до выяснения обстоятельств. Но сейчас? Не мог он сейчас думать ни о каком деле, а главное – не хотел. Он хотел наслаждаться, и только.
– Завтра, – сказал строго в трубку.
– Но если вы свободны сейчас, то я здесь, рядом…
– Завтра, – прервал наглеца возмущенный «наполеон».
– Хорошо, – спокойно согласился наглец. – Во сколько?
– Созвонитесь с моим секретарем и узнайте, когда я свободен, – недовольно проговорил «наполеон».
– Договорились. До завтра, – и трубка отключилась.
«Каков, однако, наглец!» – возмущался вылетевший из седла «наполеон», пытаясь вернуться в прежнее триумфальное состояние. Но было ощущение, что сладкое вино из триумфального кубка внезапно расплескалось, к тому же много и довольно далеко от того места, где бы это могло быть нужно.
– Ты не ошибся в этом, да, – согласен был Камин.
Из камина выплыло лицо Григория. – Этого еще не доставало в такой момент! – и властной рукой «наполеон» стер ненужное воспоминание, ему хотелось думать про Федьку. – Как он смотрел на камин?! Просто обалдел от завидущего восхищения, даже не сдержался, чтобы не потрогать, – пытался вновь «завести» себя преуспевающий адвокат, но не получалось. Тогда он хозяйски подошел к собственности и погладил резьбу. Потом дотронулся до чеканки в том самом месте, где это сделал его несчастный, раздавленный обстоятельствами друг, и, наконец, рассмеялся от удовольствия: он опять почувствовал себя в седле.
– Надо сказать Марине, чтобы пепел стерла, чеканка совсем не просматривается.
– Уйди! – пыхнул Камин. – А то сожгу.
Как дети все, хотел Камин казаться старше. И возраст свой скрывая от картины, он задымил чеканку пеплом, чтобы казалось будто – седина.
Хозяин отошел от Камина, опять ощутив непонятную неприязнь. Осмотрел внимательно: камин шикарен, мощен. И как это совмещается: доволен, восхищен, и, одновременно, что-то как бы «тянет» за душу, что-то не по вкусу.
– Ты чуешь ненависть мою, – искрил Камин.
Старательно восстанавливал «наполеон» заискивающие улыбки, волнение Федора, собственное снисходительно-благодушное не то презрение, не то почтение к старому другу, но! оказаться в том триумфальном потоке, который нес его до звонка, так и не смог. Вместо этого в пламени огня заиграли картины, предшествующие наполеоновскому триумфу: они толпились, накладывались одна на другую, стирались, растекались, расплывались, сгорали, но он ухватывал их сразу, в одно мгновение – то были картины его жизни, дальнего и ближнего прошлого. И ему было все равно, в какой они выплывали последовательности. Он их узнавал в любом контексте, потому что они привели его к тому, что он имеет сегодня.
А имеет он немало, даже, если рассуждать чисто логически, без эмоций. С Харьковом почти все решено, с Киевом, если захочет, тоже: связи жены хорошо поработали и там. Если бы еще не ее бывшие родственнички! Но, к черту их! Придет время, обломает он и киевских родственничков, как обломал харьковских. Все они будут работать на него. Все! – вбил преуспевающий адвокат свое желание в пол. С постройкой этого офиса жизнь вышла на качественно новый виток развития, карьера – тоже.
Залился мрачным хохотом Камин, забегали по стенам блики.
В первую очередь, это триумф его ума, расчета и, – адвокат выпрямился, – характера. Кто бы и что о нем ни говорил, а характер у него оказался сильный, даже очень. Ему есть, чем гордиться.
– Я дам Федору комнату, – сказал он вслух. – И буду унижать его. Унижать на глазах у всех – пусть привыкает, пусть знает, кто есть я, а кто он. Я – победитель, успешно завершивший сражение, а он побежденный плебей. Мой плебей. И он узнает, что такое – быть плебеем. А иначе, зачем он мне здесь нужен? – еще раз произнес приятную слуху фразу восседающий в кресле «наполеон» и с головой окунулся в забурливший с новой силой триумфальный поток.
Странно прыгнул огонь Камина. Как бы пробежал дрожью по всей каминной внутренности.
Белый прямоугольник на камине привлек внимание адвоката. Он поднялся и более с удивлением, чем любопытством взял картонный прямоугольник. Внешне он был похож на визитку, но ни с одной, ни с другой стороны ничего написано не было. Не задумываясь, адвокат швырнул картонку в огонь и вернулся в кресло, не заметив, как на картонке четко проступили два слова.
Долго еще пребывал преуспевающий адвокат в созерцании своих видений, вкушая триумф! Назло всем! На радость себе! Победно усмехаясь, несся в сладостном потоке, упиваясь, расплываясь всем телом и душой, купаясь каждой своей рыхлой клеткой. Время остановилось, оно исчезло. Так бы и плыл, и плыл, никогда не выходя из дурманящего потока, но…
– Пора ехать домой, – напомнила безупречная Логика вконец размякшему от триумфальных плаваний «наполеону». – Победное шествие только начинается. Все еще впереди.
– Все еще впереди, – шуршаще подтвердил Камин. – Все! – и забился синим пламенем.
Хозяин нехотя подошел, чтобы затушить бьющийся огонь. Неожиданно сноп искр выметнулся из-под обуглившейся деревяшки и «оплевал» дорогой «наполеоновский» костюм.
– У, черт, – отскочил хозяин, но было поздно: весь костюм тлел мелкими чернеющими точками. Закипела в груди триумфатора жадность.
Кипела в Камине ненависть.
– Ладно, – успокоил себя триумфатор. – Будем считать – к удаче.
– К удаче, – зашелся Камин дымом от воды, что на огонь его лилась из кувшина. – К удаче, адвокатик, погоди.
Триумфатор этого не слышал, он старательно тушил огонь. Ему было несказанно хорошо от настоящего, но еще более – от предстоящего будущего, где у него должна быть абсолютная власть. Он знал, вернее, слышал, что власть развращает, абсолютная развращает абсолютно. Но этого и хотелось: полного разврата во всей атрибутике власти: в привилегиях, капитале, охране, в страхе и зависти окружающих, в манипуляциях с ними, в давлении на административный аппарат. Вкус власти он не просто любил. У него было невротическая потребность ощущать власть над себе подобными. Именно власть давала так недостающее ему ощущение силы.
– От вкуса власти потекли мозги, – пылал камин от хохота все ярче.
Власть, власть, власть! Как сладок твой вкус, как манящ: всепозволенность, вседозволенность и коленопреклоненность тупой человеческой массы, жаждущей исполнить любое желание господина, даже самое низменное, самое грязное. Для них все, исходящее от властителя, становится прекрасным, все подлежит восхвалению и обожествлению. Это и есть блаженство! О, вкус власти! О, сладостный, недосягаемый для серой массы плод. Власть. И только власть! – с этими мыслями преуспевающий адвокат вышел из офиса.
На небе сияла луна и освещала старый городской двор, в центре которого красовалось новое современное строение. Преуспевающий адвокат блаженно оглядел свой особняк, возвышающийся в лунном свете, и гордость ощутил такую, что чуть не разорвала она его рыхлую оболочку, перехватив дыхание и выступив потом на очках. Еще немного и, наверное, лопнул бы от разыгравшейся гордыни. «Мой офис. Мой! – кричала гордыня. Я – владелец, единственный и полноправный».
Ну и денек у него сегодня! Просто счастье! – смотрел преуспевающий адвокат снизу вверх в ощущении своего наполеоновского величия. – Спасибо Федору, что подарил такой замечательный вечер. Если бы не он… И пошла пластинка крутиться заново.
Плыли по небу тучи, проплывали над преуспевающим адвокатом, его офисом, мечтами. Но он не видел наплыва туч, перед глазами был только особняк.
– И это не предел, – выпустил Антон Альфредович на волю свои наполеоновские мечты, не обуздывая их. – Со временем он скупит все близлежащие дома и будет владеть целым кварталом на знаменитой Пушкинской, которую когда-то подметал. Потом завладеет районом, потом… – Это были тайные мечтания натурой нараспашку, когда никто не видит и не слышит. Они ширились, росли. Им было вольготно рядом с собственным домом. И доросли они до владения всем городом Харьковом.
Но… остановились плывущие над домом тучи, кучкуясь, громоздясь одна на другую, и зависая не столько над домом, сколько над головой преуспевающего во всех отношениях адвоката. Но он этого не видел…
Как и того, что в Поле его Судьбы активизировался Механизм Возмездия.
в это время Федор шел по улице, сам не понимая, куда идет и зачем? И было ему совсем не до офиса бывшего однокашника. Дома голодные мама, жена и дочурка ждали его с деньгами или хоть какими-то продуктами. Мама, которую он очень любил, была, к тому же, больна. А он ничем не мог порадовать, никому не мог помочь, и ноги домой не несли.
На следующий день Антон Альфредович, без всякой на то видимой причины, позволил себе не прийти на работу вовремя. Желал продлить «возлежание на лаврах», а работа – это не возлежание, даже если и происходит все в собственном офисе.
Однако дома задерживаться не хотелось и, отказавшись от завтрака в ссылке на спешку, он остановился возле кафе «Театральные встречи», которое находилось в здании нового Оперного театра и открылось раньше самого театра. Театр строился настолько долго, что харьковчане стали именовать его мавзолеем надежд. Поколение, в год рождения которого заложили фундамент, успело вырасти и родить поколение следующее. Когда театр, наконец, достроился, его надо было уже ремонтировать, смех да и только.
Поставив машину на стоянку, Антон Альфредович спустился вниз (кафе находилось в подвальном помещении), заказал цыпленка «гриль», взбитые сливки с черносливом и курагой, кофе с рюмочкой ликера, и, отключив мобильник, продолжал триумфариться. Он полюбил это кафе еще во времена голодного студенчества, когда скудные финансы позволяли зайти сюда только раз (ну, от силы – два) в месяц, и то не каждый. А хотелось всегда и хотелось очень. Кафе тогда только открылось, и, несмотря на дороговизну, бывало постоянно набито битком. Это сейчас оно пустовало, общая нищета сказывалась на всем. К тому же, рядом выросло множество различных забегаловок: и хороших, и плохих, а тогда всего этого в огромном студенческом городе было маловато, и кафе в центре города долгое время было одним из самых модных, посидеть здесь было попросту престижно. И хотя сейчас преуспевающий адвокат бывал уже в более престижных местах, это кафе ему ностальгически нравилось: приятно щекочущее чувство, что он своего добился, здесь возникало практически всегда. И то, что вместо былого шума, теперь здесь тихо и спокойно, ему тоже нравилось.
О работе не думалось, только об успехе и царственном будущем, мысли текли свободно, вальяжно, без изнуряющих эмоций и страстей. На часы Антон Альфредович не смотрел, и сколько прошло времени – не знал. Но логика нарушила идиллию, напомнив, что надо бы на всякий случай объявиться. Знаменитое «работа – не волк, в лес не убежит» – к его работе не относилось никак. Его работа была как раз тем «волком», который убежать может. – «Выясню, что там, и все дела перенесу на завтра», – решил триумфатор.
От кафе до офиса было рукой подать, и будущий хозяин Харькова решил оставить машину возле театра и пройтись пешком. Он не сомневался, что вскоре вернется.
На работе, кроме различной текучки, в общем-то, совершенно не важной, Марина сказала, что звонил клиент.
– Кто именно?
– Какой-то мужчина. Сказал, что вы с ним вчера договорились, но конкретно не обговорили время.
– И что?
– Я сказала, что раз вы меня ни о чем не предупредили, значит, скоро будете. Он в половине десятого звонил, – посмотрела она на часы, которые показывали 13.40.
– Понятно.
– В 10.00 он звонил еще, – продолжала Марина, – а больше нет.
Антон Альфредович не знал, о ком идет речь, но почему-то сразу вспомнил вчерашнего наглеца.
– Он не представился?
– Нет.
И только сейчас всплыла деталь, которую логика должна была высветить еще вчера: номер мобильника. Знали его лишь самые близкие, а значит, «наглец» знаком с кем-то из них. Друзей у преуспевающего адвоката не было давно, только карьера и родственники жены (своих в далеком захолустье он уже родственниками и не считал). Может, зря он с ним вчера так строго? Может, надо было помягче? Кто-то ведь дал ему телефон. Интересно, кто?
«Конечно, надо было мягче, – сползал с вершины «наполеон». – Чем теперь может обернуться его вчерашняя твердость?»
Телефонный звонок прервал рассуждения. Не зная, почему, но Антон Альфредович был уверен, что звонит вчерашний наглец.
