Кладбище первых
Юлия Михалева
Кладбище первопоселенцев на холме у таёжной деревни давно заброшено. Легенда гласит, что прокляты все, кто там похоронен.
Никто не знает, что происходит на самом деле среди старинных могил. Большинство из тех, кто туда отправился, не вернулись, а единицы, кому это удалось, рассказать ни о чём не могли и долго не жили.
Добраться до кладбища можно только во время сильного наводнения. И каждый раз находятся желающие испытать судьбу. Ведь, если верить легенде, там лежит не только проклятие, но ещё и сокровище.
Юлия Михалева
Кладбище первых
Она жила здесь, прямо здесь, на этой улице. В самом конце, там, внизу, у реки. Когда всё это произошло –двенадцать лет назад – был год такого же наводнения. Шёл такой же сентябрь. И те, чьи дома затопило, тоже так собирались – грелись у костра по вечерам.
А спали они в музее. Вон там, наверху. Не в воде и сырости же ночевать. Там теперь та синяя хибара, где приезжие на постой остаются. А где ещё? Гостиницы у нас нет, да и зачем она? Гости тут бывают нечасто, сюда особо не доберёшься. А уж при таком разливе тем более.
Их дом, девчонки этой с отчимом, одним из первых утонул. И она, Алёнка её звали, с другими утопленниками – так уж они про себя говорили –сидела тут у костра. И тепло от него, и светло: электростанцию нашу дизельную ещё залить не успевает, как отключают её на всякий случай. Берегут. В общем, грелись, чай кипятили, кашу варили, а чаще уху. Ну а что, жизнь и при большой воде не кончается – есть-то надо. И не молчали, конечно.
Беды свои бесконечно обсуждать никаких сил не хватит, да и никого ими не удивишь – кругом такие же. Да и отвлечься-развлечься хочется. А видео или кино не посмотришь, не на чем. Телефоны уже у всех успели разрядиться, а вода высокая, как помню, только на пике держалась тогда двое суток. Алкашкой те, кто тут собирался, не баловались: каждый на другого оглядывался – раз тот не пьёт, и я не буду. Это уже потом, когда опасности нет, можно топить свои несчастья, а если в самом, как говорится, эпицентре начать, легко вместе с ними и утонуть.
Проще говоря, развлекали друг друга разговорами. Обсудили отсутствующих – был такой грешок, можно извинить, не такие обстоятельства, чтобы терзаться, красиво это или не очень. Всем кости перемыли. О будущем думать никто не рвался – невесело о нём думать, когда через пару месяцев зима, а у тебя дом стоит в воде выше окон и ты никак его уже не просушишь. Решили, в общем, прошлое поворошить. Вспомнил кто-то историю про наше старое кладбище, то, на котором в то время полвека уже никто не бывал.
Первопоселенцы там лежат, и штука в том, что по сухости туда особо не доберёшься. Оно на самом верху вон того маленького холма, отсюда видно его, когда светло – вон там. Сейчас туда на лодке или на катере легко подплыть, а когда вода упадёт, окажется кладбище над отвесным склоном: снизу не поднимешься. Другой путь туда через лес, вокруг всего посёлка и большим крюком. Отсюда кажется, что холм близко, а начать идти, так все километров восемь и будет. Да и дороги нет: только наудачу среди деревьев блуждать, если скорее медведь не встретит. Прорва их так-то.
Но никто особо и не пытался ходить туда. Навещать там некого – это одно. А другое – говорят, что прокляты первопоселенцы и те, кто следом за ними в ту землю улёгся. Никто живым оттуда не возвращался, а если кому и удавалось, то таким, как прежде, он уже не был и долго на этом свете не оставался.
Якобы совершили первые некий тяжкий грех, напоили землю грязной кровью и накормили плотью, и попробовав их, она жаждет ещё и потому никого не отпустит – сделает или добычей, или охотником.
Кто в проклятье не верил, тоже туда не спешил, потому как и научное объяснение находилось: мор их всех там скосил. То ли оспа чёрная, то ли сибирская язва, а держаться всяко лучше подальше.
Вот потому посёлок в другую сторону к реке и рос. Хотя явно видно любому, даже на глаз: место на холме куда более годное, и высокое, и ровное.
Нет, вижу – лучше уже с начала рассказать всю эту историю. В общем, в 1847 году приплыли сюда первые. Рыбно тут, леса густые. Встали на берегу. Там так и стоит крест с датой, основано село тогда было. Пусть и заброшено потом на многие годы. Но я вперёд забегаю.
Разбили они тут лагерь и вглубь пошли исследовать, явно заприметив тот как раз пригорок. Добрались они туда и даже стройку начали. И вот тогда-то всё в первый раз и случилось. Год начала стал и годом конца. Померли они все до единого.
После на поиски другая группа прибыла – она первых и хоронила, вот так кладбище и возникло. Но и они не уцелели. Что-то снова произошло. Кто-то с первыми лёг, а кто-то сбежал. В итоге опустело наше село, толком и не начавшись. И так до 1932 года и пустовало, когда снова его освоить решили. Так же встали у реки, но оно сразу понятно стало – место негодное. А может, и думать не пришлось, а вода поднялась и вверх погнала. Словом, нашли они старое кладбище.
Ну и всё один к одному. Кто живым не ушёл, а кто ушёл, к разговорам уже был не способен, внятного ничего не говорил, да и не задержался на этом свете.
Но на сей раз век выжидать не стали: почти сразу новые жители сюда прибыли с наказом предшественников не искать и по маршруту прежней экспедиции не ходить. Официально – зараза там, мор всех выкосил. Но местные, кто наконец укоренился, больше в проклятье верили.
И до 1974 года если кто и не следовал наказу, то случаи те были единичные. Но, как говорили, и тогда всё без изменений шло: любопытных больше или живыми не встречали, или прежними они не были.
А потом любопытных тут стало больше. Стройка здесь была, шахту строили, хотя бедны недра в низине, не оправдало оно себя. Но студентов много разных приехало, и молодых искателей, и немолодых учёных – словом, чужаков.
И тогда опять решили исследовать тот пригорок. Сообразили так: если и была какая зараза, то за сорок лет уже вся выветрилась. То, что прежде и восьмидесяти лет не хватило, никого не остановило. Решили – сделали. Собрались, сказали, пару месяцев их не отвлекать и не тревожить – запасов у них с собой было изрядно, и ушли.
А когда пара месяцев прошла, и никаких новостей так и не было, и уже по снегу на поиски пришла группа, то двое из тех учёных издалека махали им и знаки делали, чтобы они назад двигали. Мол, умерли все, никто не вернётся. Все на старом кладбище лежат.
Что там случилось, так и неясно. Надо сказать, что выяснять желающих не нашлось. Поисковики проверять ничего не стали и причины уточнять тоже – поверили на слово и убрались побыстрее.
Вот так и получилось, что с тех пор полвека на кладбище никто не бывал. Ну, почти никто, потому как единицы находились всегда, как только схлынет страх. Тут ведь такое дело, которое на все экспедиции – и большие, и малые – влияло. На холме же не только место под село годное – уж его точно не топит, как видим. Там, как с самого начала по разговорам переходит, то ли шахта золотая, то ли сокровища первых поселенцев, ведь не с пустыми руками они сюда прибыли, то ли их добыча, то ли всё это вместе – лежит и ждёт себе в целости.
И вот именно эту историю и рассказывали тогда, в год наводнения, двенадцать лет назад, когда все, чьи дома утонули, грелись тут у костра.
Алёнка сидела, как помню, на ящике сбоку, подальше от своего отчима, Пахи – а он был напротив, наискосок. И взгляды она на него бросала такие, что перехватишь – и сам чуть в камень не обратишься или не загоришься, или и то, и другое напополам.
Жили они всегда недружно, скверно, когда ещё мамка её жива была. Она их как-то мирила, но Паха всё стремился дочь воспитать то кулаками, то ремнём – она по деревне пряталась от него да смерти вслух желала.
Алёнка обычная так-то была, даже тихая. Пьянки-гулянки – это не про неё. А Паха на ровном месте спуска ей не давал. Может, потому что детей общих у них с женой не было, а он и простить не мог, что с кем-то другим не в браке ей удалось.
Она, мать Алёнки, сама не местная, с лялькой на вахту приехала – в столовой сначала работала там, а после в село к нам перебралась, так и осталась. А как шестнадцать Алёнке исполнилось, от болезни померла. Слишком суров был к ней наш климат, да и жизнь в целом. А она хрупкая такая, по виду прямо аристократка. Вот и Алёнка симпатичная у неё получилась – и, как говорили, оттого они с отчимом ещё хуже жить стали, чем даже прежде.
Алёнка до смерти матери в город всё собиралась – учиться и медсестрой стать. А так школу даже не дотянула, бросила. И на работу не пошла. Её вообще редко в деревне с тех пор видели, и всё чаще – в синяках. И говорить она стала ещё меньше обычного, буркнет что-то под нос – и всё, поскорее от людей спрятаться.
Тут же, как разговор пошёл про деньги – точнее, клады да сокровища, про все эти сказки-байки, в общем – её и не узнать стало.
Только что была тенью, которую и не заметишь, разве что сквозь неё если пройти попытаешься – а ожила, встрепенулась. Щёки покраснели, глаза блестят, губу верхнюю – пораненную и распухшую – облизывает. Оживилась, и только на Паху по-прежнему взгляды-камни бросает.
Поверила в россказни, словом, как ребёнок. Да она и была ребёнком почти – лет двадцать, может, двадцать два.
– А сейчас – уточнила – получается, снова прямо туда подплыть можно? К самому кладбищу?
Ей сказали то же, что я сейчас: при большой воде прямо рядом легко встать, что на катере, что на лодке. Может, в метре высоты окажешься, не больше.
Алёнка нахмурилась, собрала лоб волной – задумалась. А тут тётя Таня – она наверху жила, её дом наводнением не тронуло – то ли взгляды её на отчима заметила и поняла всё, то ли просто пожалела девчонку – и говорит:
– А иди к нам сегодня, переночуешь?
Алёнка закивала быстро, а сама на Паху глядит с опаской – вдруг взбрыкнёт? Но он-то уж конченным идиотом не был – на каком основании откажет прилюдно, заставит спать чуть не вповалку на надувных матрасах да одеялах на полу с кучей народу в холодном музее? Что же о нём подумают? Ясно-понятно, спорить не стал, улыбнулся даже, спасибо сказал тёте Тане.
Посидели ещё, да и разошлись – уже ночь настала давно. Благо – уж если сильно задаться целью найти в такой ситуации благо – на работу спешить никому не надо, ничего не работало, как вот и сейчас.
Постелила тётя Таня своей гостье мягкую кровать в комнате дочери – та-то как раз, в отличие от Алёнки, в город удачно перебралась. Но уснуть она не могла.
***
Спалось не лучше, чем дома. Вот в музее – другое дело: там посторонних много и опасности никакой. Шум и разговоры Алёнку убаюкивали, а тишина тревожила, сначала не давала заснуть, а потом будила. Вот такая привычка после смерти матери появилась.
Но не только молчание тёти Таниного дома мешало спать. Алёнка задумала встать до рассвета, пока ещё никто не проснулся, и уж тем более отчим не встал и не хватился своей моторки, и боялась проспать. Будильник-то не поставишь: даже если бы телефон не сел, не рискнула бы – разбудит хозяйку.
Но опасалась зря. Пару раз задремала за всю ночь, да и то не больше, чем на полчаса. И сразу вскидывалась к окну – но там всё ещё стояла кромешная тьма. Ни единого огня во всём селе. Разве что кто-то сверхвнимательный, бродивший бы по тёмным улицам наощупь, смог бы высмотреть кое-где огонёк сигареты тех, кто страдал и бессонницей, и из-за потери имущества.
И как только черноту стала менять тёмная серость, Алёнка тихо прокралась – тише маленькой кошки, тише летнего ветра – по хмурому в сумерках коридору к двери, нащупала свою куртку на вешалке и резиновые сапоги на полу, взяла их в охапку и выскользнула босиком из дома.
Натянула сапоги, уже отбежав на десяток шагов. И огляделась, ощущая себя воровкой. Но улица была безлюдна. Просыпаться мокрое село не спешило.
Моторка отчима стояла, как он её и привязал накануне – к накренённому дорожному знаку «главная дорога». Там раньше и была дорога, а теперь начиналась река.
За ночь лодка осталась на том же уровне: ничуть не поколебалась, не поднялась, но и не опустилась. Река замерла. Притаилась. Но рано радоваться: вода ещё может пойти вверх, особенно если и небо вступит с ней в сговор и поднажмёт дождями.
Но по предрассветной серости не понять, что за погода будет днём.
Отвязав верёвку, Алёнка снова огляделась. И опять, когда, оттолкнув лодку, сделала пару шагов по воде и неловко взобралась в неё.
Так, а что дальше? Отчим показывал, как управлять моторкой, но Алёнка старалась не слушать. Если бы не боялась, так и вовсе уши бы зажимала. А по правде, желание было даже свеситься за борт и опустить голову в воду, чтобы уж точно не слышать его и не видеть.
Но внешне она никак это не проявляла. Оставалась отрешённой и думала о своём.
Иногда вспоминала мать – и злилась: та всё знала и не сделала ничего! Хуже того, в итоге просто сбежала – пусть и в могилу – оставив Алёнку с ним.
А чаще всего она представляла поле одуванчиков. Большое яркое поле, и она бежит по нему, а рядом собака Тоби, которая была у неё в детстве – та, которую задавил микроавтобус рыбаков. Тоби не стало, и как раз тогда и появился он, муж её матери.
Вот что такое проклятье! А вовсе не нелепые истории про смерти каких-то неизвестных стариков сто или двести лет назад. А что касается их болезней – так она молодая и здоровая, вполне готова рискнуть.
Алёнка всё же вспомнила кое-какие наставления. Несколько раз дёрнула пусковой шнур, измазалась в масле, но лодка завелась.
В пути к холму она продолжала беспокойно оглядываться. Сейчас отчим обнаружит пропажу и лодки, и Алёнки, и пустится за ними вплавь… Нет, правда, увидев его рядом в воде, она бы даже не удивилась.
Но никто за ней не погнался, а до пригорка плыть пришлось дольше, чем показалось сразу. И обещание встать прямо рядом с кладбищем обмануло. Пришлось полностью окунуться в ледяную воду – а она и летом теплом не балует – и подтащить лодку к единственной надёжной на вид коряге, торчавшей из крутого склона. А затем – взбираться по нему, цепляясь за камни, корни и ветки. Хорошо, хоть и вправду невысоко.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71089027&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
