Чужая. На своей земле
Waldfrau Waldfrau
Этот мир принадлежит людям лишь частично. Они чужие здесь, им приходится считаться с теми, кто жил здесь всегда. И хотя прежних хозяев Ближних земель и вынудили уступить часть своего дома захватчикам, людям всегда приходится помнить о том, кто здесь главный. И только маленькая наследница уничтоженного ныне древнего и сильного эльфийского рода – Инара, оказавшаяся по прихоти судьбы в крестьянской семье может помочь приютившим и вырастившим ее людям справиться с неподвластной человеку враждебной силой. Но это лишь до тех пор, пока для Инары не приходит пора покинуть дом приемных родителей, вернуть принадлежащий ей по праву могущественный кристалл, подчинить драконов и с их помощью вернуться победительницей в замок своих предков.
Waldfrau Waldfrau
Чужая. На своей земле
Глава 1. Дом Туманных людей
– Госпожа, все кончено, они внутри! – кричал снизу охранник покоев хозяйке замка. – Уходите наверх, дверь пока их выдержит! Но его слова потонули в раздавшемся треске и грохоте, крик прервался, послышались хриплые стоны. Топот ног бегущих по лестницам замка орков стал отчетливым, смерть приближалась к Диланне. «Я во всем виновата. Я проиграла, я наказана за свою самоуверенность и гордыню. Но они ничего не получат, все надежно спрятано. «Память дракона» им не найти, а остальное…». Диланна побежала вверх по винтовой лестнице замка к своим покоям. Замок ее предков-эльфов Кураханн стоял на скальном выступе горного хребта, возвышающегося над долиной Лайбы. Со стороны реки, а также с запада склоны хребта были почти отвесны. Попасть в замок можно было только одним путем – с восточной стороны по наклонной площадке для въезда, заканчивающейся подъемным мостом и внешними воротами. Затем шел нижний узкий внутренний двор: охраняемое пространство между двумя крепостными стенами, заканчивающееся главными воротами со сдвоенными полукруглыми башнями и опускающейся решеткой. Еще дальше были следующие ворота, пройдя через которые можно было попасть в верхний двор. Над нижним двором с юго-запада возвышалась голая скала, на которой стоял квадратный бергфрид, казалось, он рос прямо из сердца серого камня, цветом и структурой очень на него похожий. Из башни можно было попасть в покои хозяев. До сегодняшнего дня замок считался неприступным.
Перед тем как войти в комнату, молодая женщина остановилась, перевела дыхание и вытерла глаза. Слуг не должны пугать ужас в ее глазах и дрожь в голосе. Справившись с собой, Диланна подняла голову, сжала зубы и шагнула через порог. Уединенные и тихие когда-то, сейчас ее комнаты были полны воинами, испуганной прислугой, страхом и безнадежностью. Увидев свою госпожу, все притихли, множество людских глаз рассматривали ее лицо, ища на нем признаки паники или отчаяния.
– Орки вошли в замок, времени почти не осталось, – голос Диланны звучал ровно и бесстрастно, – им нужна только я. Они пощадят любого, кто выйдет отсюда без оружия. Я не требую от вас ничего. Кто хочет жить – уходите немедленно.
Никто не двинулся с места. В тишине было хорошо слышно, как пронзительно и требовательно кричали из гнезд под самой верхушкой квадратной башни птенцы стрижей, солнечный луч ударил в наборные цветные витражи узких окон, и вся комната сразу изменилась, сделалась праздничной и яркой. Желтые, зеленые, синие и красные отсветы упали на резную мебель из светлого дерева, украшенные гобеленами стены, тяжелую кованую люстру под потолком. Невозможно было поверить, что смерть уже здесь, стоит за дверью и держит костлявой лапой кованую скобу, почему-то медля потянуть за нее.
– Мы никуда не пойдем, госпожа. Лучше умереть, чем сдаться этим уродливым скользким тварям, – с этими словами вперед вышел старый воин-эльф, высокий, седой, с покрытыми шрамами руками, – мы будем защищать тебя, Диланна, пока сможем. Тебя и твою дочь.
Вокруг все разом заговорили, кто-то подошел к Диланне с ободряющими словами, женщины со слезами обнимали ее. Диланна подняла голову и сделала вид, что внимательно рассматривает потолок – слезы душили ее, паника и ужас рвались наружу. Ей понадобилось время, чтобы успокоиться и заставить себя вернуться в безнадежную действительность. Да, это их последний день. И у нее есть еще одно дело, самое важное и сделать его нужно немедленно, иначе орки получат то, за чем они пришли сюда.
– Я благодарю вас всех, что не бросили меня, мне нечем отблагодарить вас, но, может быть, слабым утешением для вас будет то, что умрем мы все вместе. – Диланна снова посмотрела на потолок, но быстро перевела взгляд на окруживших- ее эльфов, – я прошу вас дать мне немного времени. Я должна закончить… доделать… завершить… – она запуталась в словах и замолчала.
– Делай то, что считаешь нужным, госпожа, за нас не беспокойся. Мы задержим их, насколько хватит наших сил, – говоривший ранее воин подошел к ней, – иди, и поторапливайся, орки подошли уже слишком близко.
Диланна молча кивнула ему и бросилась бежать – сначала в дальнюю маленькую комнату, где она схватила приготовленный заранее маленький сундучок и ящик. Потом этот груз Диланна торопливо отнесла к лестнице бергфрида и вернулась опять в свои покои, на этот раз за накрытой плотной легкой тканью корзинкой. Ноша была очень тяжелой и неудобной, но позвать на помощь Диланна не решилась – никто не должен видеть, что она делает и куда собирается идти. Пройдя вниз два поворота винтовой лестницы, Диланна остановилась, подошла близко к наружной стене башни и зажгла припасенную заранее свечу. Да, вот она, та самая дверь, которую показывали ей ее дед и отец. Спасительная потайная дверь, ключ от которой передавался в семье Диланны только старшим детям, в тайне и без лишних разговоров. Ключ от двери – этими словами было сказано все. Дверей и ключей от них в замке было предостаточно, так что никто из посторонних не мог точно знать, о чем идет речь. Конечно, слуги и все, часто бывавшие в замке, не раз видели эту дверь и проходили мимо, но никто никогда не видел ее открытой, и, в конце концов, ее стали считать чем-то вроде ошибки строителей или своеобразным украшением, как, например, статуи хищных птиц и драконов на башенках замка. Диланна, следуя семейной традиции, не сказала о ключе от двери даже своему мужу, собираясь открыть тайну лишь старшему сыну. Но… горло Диланны снова перехватило, контуры кирпичной кладки расплылись в ее глазах, по щеке прокатилась одна предательская слеза. Стараясь ни о чем не думать, Диланна сняла с шеи висящий на цепочке ключ. Он был очень старый, большой и неудобный, неизвестный мастер когда-то украсил его бородку рисунками и символами в виде звездочек и волнистых линий. Убедившись, что ее никто не видит, Диланна нашла замочную скважину, вставила ключ и с силой повернула его. Дверь открылась неожиданно легко и почти без скрипа. От неожиданности Диланна едва не провалилась в сырой холодный сумрак, поджидавший ее за потайной дверью.
Первой реакцией Диланны был естественный женский страх перед мышами и темнотой, но, вспомнив о том, кто сейчас действительно угрожает ей, она храбро вошла во мрак и закрыла за собой дверь. Нагруженная ящиком и сундучком, освещая путь свечой, Диланна начала спускаться вниз по точно такой же винтовой лестнице, которая шла по центру бергфрида, только более узкой. Она не встретила на своем пути ни мышей, ни крыс, ни мерзких насекомых – только сырой затхлый воздух и влажные грубо обработанные булыжники, перешедшие внезапно в мокрый монолитный серый камень. Спуск закончился неожиданно быстро у точно такой же, как и наверху двери. Ключ легко справился с замком в ней, и Диланна оказалась у самого подножья скалы, на которой стояла башня, в просторной, но с низким потолком пещере, на пол которой накатывали речные волны. Женщина облегченно вздохнула, увидев лежащую на полу пещеры дном вверх заранее приготовленную маленькую белую лодку. Почти бросив свою поклажу, Диланна рванулась обратно наверх, за оставленной в темноте и одиночестве корзинкой. Вернувшись, Диланна поставила ее на плоский камень и осторожно выглянула из пещеры наружу. На реке не было ни души, а сверху, из окон замка, никто не мог видеть происходящего внизу – небольшой скальный выступ, поросший высокой травой и кустами, закрывал собой углубление в скале. Диланна перевернула лодку, стараясь равномерно расположить груз, сложила на дно ящик и сундучок, взяла в руки корзинку и… И поняла, что не может осуществить задуманное, что это выше ее сил. Слезы лились из глаз молодой женщины, твердость и решительность почти покинули ее, были на исходе, и сейчас Диланна боялась только заплакать в голос, и зажала себе рот свободной рукой. Отрезвил ее доносящийся со стороны верхнего двора нарастающий гул, ей показалось, что она может разобрать отдельные слова. Надо было торопиться, но на какое-то время Диланна поддалась панике, заметалась, согнувшись, по пещере, прижимая драгоценную корзинку к груди. Потом она справилась с собой, и бережно поставила корзинку на дно лодки. «Я больше ничего не могу сделать. Это единственный выход, другого нет, иначе она погибнет» – с этими мыслями, прикусив до крови губу, Диланна осторожно столкнула лодку на воду. Лодочка не хотела отплывать, она качалась и крутилась на одном месте, ее снова и снова прибивало к берегу, заносило волнами обратно в пещеру. Диланне пришлось зайти почти по колено в воду, чтобы как можно дальше оттолкнуть лодку. Наконец, ей это удалось и лодочку отнесло далеко от берега. Русло Лайбы в этом месте было широким и спокойным, но маленькая лодка опасно закачалась, ее несколько раз сильно крутануло, как в водовороте. Тогда Диланна зачерпнула горстью воду, неразборчиво прошептала над ней несколько слов и плеснула в сторону лодочки. Та внезапно выровнялась, перестала качаться, повернулась носом вниз по течению и уверенно поплыла. Казалось, река бережно держит лодку в своих ладонях, и, слегка покачивая, как будто успокаивая, быстро уносит прочь от беды и смерти.
Но Диланна этого не видела. Упав на колени в пещере, она рыдала в голос, вцепившись себе в волосы. Потом слезы кончились, Диланна перестала всхлипывать. Она снова выглянула из пещеры, но лодочки уже не было видно, река успела далеко умчать ее. Диланна умылась прохладной речной водой, попыталась привести в порядок прическу. Она смотрела на свое отражение в тихой воде: исхудавшее лицо, запавшие со следами слез глаза, растрепанные волосы. Женщина криво усмехнулась, глядя на свое отражение: «Я, последняя из эльфов Туманного дома, похожа сейчас на крестьянку. Ничего не поделаешь. Надо идти. Я должна заплатить за то, что сделала» – Диланна поднялась, попыталась расправить плечи и поднять голову, но низкие своды пещеры не позволили ей этого сделать, открыла дверь и пошла вверх по потайной лестнице навстречу смерти.
Орки хозяйничали в замке. Черные, уродливые, подобные своим видом самым отвратительным тварям, которых только способны извергнуть недра земли, они заполнили собой нижний и верхний дворы, все помещения замка, правда, бергфрид пока устоял, но и то лишь наполовину. Загорелись подожженные орками крыши хозяйственных построек, черный дым затянул грязной сеткой безоблачную высокую синеву весеннего неба. Омрриган, предводитель орочьей стаи, по-хозяйски расхаживала по главному залу замка, украшенному когда-то щитами, фамильными портретами и искусно сделанными коваными светильниками. Теперь все украшения были сброшены на пол и орки, похожие на гиен над падалью, рылись в куче добычи, непрестанно грызлись и переругивались между собой. Омрриган была щедра: верные солдаты помогли ей воплотить в жизнь заветную мечту – уничтожить последнюю крепость эльфов. Она была живым и ужасным подтверждением слов и предположений людей о том, что женщины орков необыкновенно красивы, и это было так не только благодаря фону из исключительно уродливых мужчин этого племени. Красота этих женщин, так непохожая на людскую или эльфийскую, была сродни несущему великолепию лесного пожара или в мгновение ока торжественно сходящей с гор снежной лавины. Этой красоте невозможно было противостоять, встреча с женщинами – орками была подобна тому, когда человек видит над собой расколотые блистающей вспышкой небеса и остается на месте, парализованный невиданной, несказанной нереальностью, великолепием и мощью происходящего, и погибает, убитый молнией.
Омрриган наслаждалась дивным зрелищем, открывающимся из распахнутых окон главного зала – верные ей войска со знанием дела грабили, убивали не успевших спрятаться или убежать эльфов, разрушали древние строения. Она знала, что последние защитники замка укрылись на самой вершине бергфрида. «Пусть подождут, я не тороплюсь» – Омрриган с неженской силой пнула красивую резную деревянную скамью, и та отлетела к камину – «Надо найти ее дочь и кое-что еще, а потом мы поговорим с Диланной».
Время шло, воины-орки старательно и методично обыскивали замок. Омрриган терпеливо ждала – не торопясь, она обошла захваченные помещения, рассмотрела добычу. Что-то оставила себе, что-то отдала верным воинам, немедленно начавшим свалку за лучший кусок. Омрриган усмехнулась и вернулась в главный зал – в нем было достаточно темно и, значит, удобно и привычно, ведь орки не выносят яркого солнечного света, они выходят под обжигающие лучи лишь в крайних случаях, например, таких, как этот. Коротая время, хозяйка орков забавлялась тем, что, начертив на столешнице широкого, длинного, из белой древесины обеденного стола углем круг, кидала в него нож. С пилообразной насечкой на лезвии, с удобной изящной ручкой и отсвечивающим черным лезвием клинок всегда оказывался в центре мишени. Для броска Омрриган приходилось высоко поднимать руку, и тогда из рукава плотной льняной темно-красной рубашки на внутренней стороне запястья женщины появлялась змеиная голова с доходившим почти до середины ладони раздвоенным языком. Это была искусно сделанная татуировка, изображавшая покровительницу орков – Виперу, смертельно ядовитую болотную гадюку. Такие татуировки в виде змеи были у всех орков, только у рядовых воинов над левой ключицей, чуть выше сердца был нанесен рисунок в виде маленькой черной змеи, головой вниз, хвостом вправо и без раздвоенного языка. У Омрриган татуировка начиналась с левого запястья, где на наружной стороне помещался змеиный хвост, обвивала предплечье, плечо, переползала по ключицам на правую руку и спускалась, извиваясь, вниз головой, к внутренней стороне запястья правой руки, высунув язык на ладонь. Цвет татуировки в точности совпадал с цветом шкуры Виперы.
Эта старая огромная змея жила в болоте еще с тех времен, когда покрывавшие землю колоссальные толщи льда, подстегиваемые проснувшимся солнцем, начали отступать на север, но натолкнулись в этом месте на горный кряж, и, не в силах преодолеть его, растаяли, породив гигантское болото. Випера помнила еще тот мир, когда люди, эльфы и орки, еще недавно жившие среди снегов, оказались вдруг на топких, полных воды равнинах. Випера видела, как выжившие учатся использовать появившуюся в избытке воду – таявшие льды стали истоками многих маленьких рек, которые, сливаясь, образовывали две главных реки Ближних Земель – Лайбу и Спейну, а, объединившись, в Дальних Землях они становились Эрмоарой, растворявшей свои воды в соленом бездонном море далеко на юге. Подползая к реке, Випера видела первые лодки и неуклюжие попытки людей и эльфов поймать руками рыбу. Впрочем, довольно скоро эти попытки стали успешными – и те, и другие научились плести сети и, вспомнив забытое было копье, стали бить рыбу зазубренной острогой. В то время Випера была еще молода и полна сил, она продолжала расти, и шкура ее год от года делалась толще, медно-красный ее цвет становился ярче и вдоль хребта все отчетливее проступал зигзагообразный темно-серый рисунок. Однажды Випера с удивлением заметила, что человек теперь редко ходит на охоту один – с ним всегда рядом бежит собака, и эта собака не только помогает человеку, выслеживая и принося убитую добычу, но и сторожит его дом, охраняет скотину. А потом человек сел верхом на лошадь и смог передвигаться быстрее. В последний раз выйдя из своего логова состарившаяся Випера видела, как лошадь идет по полю и что-то тянет за собой, а следом идет человек и после них на земле остается след в виде борозды. Теперь Випера была очень стара, из медно-красной шкура ее стала багровой, а зигзаг на хребте – черным. Она не могла сама добывать себе пропитание, но в этом ей помогали ее верные любимые слуги – орки, жившие в том же болоте, что и она. Только орки строили себе деревянные дома на высоких столбах, соединявшиеся между собой мостками и переходами в целые города, а Випера по-прежнему предпочитала мягкий влажный мох и гнилое дерево. Орки появились рядом с ней давно, уже после того, как образовалось болото – в отличие от людей и эльфов, они шли за отступающими льдами, не мысля своей жизни вдали от них. Но солнце стало слишком ярким, его тепло растопило лед и, орки оказались среди топкой предательски непрочной земли. Они пошли было назад, но все удобные для жизни места уже были заняты, там стояли чужие села, строились первые каменные укрепленные города и замки. Оркам пришлось возвращаться в сырые и гнилые трясины и пытаться жить в них. Тут то и поджидала их Випера со своими многочисленными детьми – желтыми и медно-красными ядовитыми гадюками. Чтобы выжить, оркам пришлось кормить старую змею и многочисленные ее выводки, добывая мясо сначала охотой, потом грабежом соседних эльфийских и людских селений. Випере пришелся по вкусу новый порядок, она благосклонно принимала подношения своих верных слуг и платила им взаимностью – она и ее дети не трогали жителей Змеиных земель, орки могли спокойно перемещаться по болотам в поисках добычи, не боясь смертельного укуса. Неудивительно, что орки чувствовали себя в полной безопасности и всегда оставались безнаказанными, возвращаясь с очередного набега на мирные деревни. Им было достаточно лишь добраться до границы болота, и погоня чудесным образом отставала: любого, кто осмелился бы пересечь невидимую разделяющую черту, ждала ужасная участь – дети Виперы всегда были голодны и омерзительные шевелящиеся жадно шипящие красно – желтые клубки болотных гадюк сторожили свои рубежи, поджидая жертву. После нескольких, закончившихся трагически попыток преследования грабителей по их территории, люди и эльфы больше не рисковали не то что ступать на болото, а даже близко подходить к нему.
Орки всегда преданно служили своей покровительнице, заботились о ней и берегли свою госпожу. Випера не была очень требовательной, обычно ей было достаточно звериного мяса, но каждый раз, когда весной болото оттаивало, просыпалось после зимы, и на кочки и коряги выползали ее любимые многочисленные дети, старая змея требовала от орков большего. Для поддержания собственных сил, продления своей жизни и жизни своего племени ей требовался человек, его теплая кровь. Орки не подходили на эту роль, они с радостью отдавали бы одного из своего племени Випере, но их холодная липкая кровь не годилась, была безвкусной. Тогда оркам приходилось выходить на другую, страшную и опасную охоту. Эльфы и люди знали, что их ждет в случае плена и сопротивлялись оркам с яростью и остервенением, предпочитая погибнуть в схватке, чем достаться скользкой мокрой гадине – Випера требовала, чтобы жертва доставлялась ей живой. Война людей и эльфов, живущих на окраинах Ближних Земель, с жителями болот, или как их еще называли, Змеиных Земель, велась не на жизнь, а на смерть, но орки, все как один, были потомственными воинами, жившими за счет набегов и грабежей, и крестьяне не могли оказать им достойное сопротивление. Много лет подряд каждую весну, как раз в сроки начала полевых работ, орки силой или обманом уводили несколько человек – в старости Випера стала разборчива – в свои чудовищные болота на мучительную смерть. Но как только мархисы стали похищать детей, в дело вмешались эльфы Туманного дома.
При воспоминании об этом хозяйка орков зашипела от злости и с бешенством метнула нож очередной раз. Клинок глубоко вошел в мягкую светлую столешницу. Охранники в дверях прокричали приветствие, и в зал вошел орк, одетый богаче и чище остальных воинов, остановился в дверях, поклоном приветствовал свою госпожу.
– О, Гнур, наконец-то вы ее нашли – Омрриган взялась за рукоятку ножа, торчащего из столешницы – где она?
– Прости, хозяйка, ее нет в замке, – Гнур смотрел куда-то вверх и в сторону, – мы обыскали все, замок пуст.
– Что значит – пуст? – Омрриган взвизгнула, выдернула нож из столешницы и одним прыжком оказалась рядом с орком. – Ты что, издеваешься? Где она, по-твоему? – От звуков голоса Омрриган по оконному стеклу в раме пробежала паутина трещин, словно в окно попали камнем.
– Может, ее мать скажет нам, где она? – Гнур косился на черное лезвие в руках Омрриган, он знал, что в бешенстве хозяйка себя не контролирует.
– Надеюсь, вы хорошо искали, – Омрриган говорила негромко и бесстрастно, что свидетельствовало о высшей степени ярости, – вы что, забыли, зачем мы пришли сюда?
– Я все помню, хозяйка, я следил за тем, как обыскивали замок, я искал сам. Ее нет в замке, и того, что ты ищешь, здесь тоже нет. Они их хорошо спрятали. – Гнур говорил тоже тихо, но уверенно и твердо, как говорит человек, хорошо выполнивший свою работу.
– Хорошо, тогда спросим у Диланны. – Омрриган махнула рукой, – идите в башню, убейте всех, а женщину приведите мне, – она снова метнула нож в мишень – острие клинка, как всегда, оказалось точно в центре. Омрриган не надо было оборачиваться или повторять свой приказ – она знала, что Гнур сделает все, как надо. И действительно, через короткий промежуток времени до нее донеслись звуки боя: треск выламываемой двери, крики орков и защитников эльфийского замка, звон стали, глухие удары. Слишком малочисленны и истощены были оставшиеся в замке эльфы, чтобы долго сопротивляться натиску захватчиков – скоро все затихло, крики умолкли.
Омрриган ждала, она была очень терпелива. Ее воины хорошо знают свое дело, зачем торопить их или отвлекать от дела? Сейчас Диланна будет здесь и все выяснится. Гнур вбежал в зал, споткнулся, едва не упал.
– Хозяйка, скорее идите сюда, – выпалил он, запыхавшись.
– В чем дело, Гнур? О, я поняла, ты нашел Диланну, – язвительно улыбнулась Омрриган верному слуге, – и торопишься рассказать мне об этом?
– Да, я ее нашел, но, боюсь, она ничего нам не скажет, – орк перевел дух и говорил теперь спокойно, – вам лучше как можно быстрее пойти со мной.
– Надеюсь, она не убежит, – Омрриган подошла к Гнуру, и, издеваясь, взяла его под руку, – веди же меня к ней, я так ждала этой встречи.
Гнур освободил руку и пошел вперед, указывая хозяйке путь. Они поднялись почти на самую вершину башни, переступая по пути через трупы последних защитников замка. Верные слуги эльфов Туманного дома дорого продали свои жизни и захватили с собой немало захватчиков. Видя убитых орков, Омрриган сжимала кулаки и сквозь зубы шептала проклятья. Наконец, они добрались до вершины башни, откуда открывался проход в покои Диланны. Гнур вошел в коридор первым, за ним Омрриган. Множество орков охраняли путь, расступались перед ними, и преданно заглядывали ей в глаза, стараясь угадать настроение хозяйки. Наконец они пришли, орочья толпа расступилась и Омрриган увидела Диланну. В разодранном платье, растрепанная, с длинным, обоюдоострым прямым тяжелым не по руке клинком она стояла в проеме узкого разбитого витражного окна. Цветные осколки, растертые в мелкую пыль, покрывали пол и ковры. Диланна держала меч прямо перед собой, угрожая проткнуть любого, кто подойдет к ней достаточно близко. Но силы ее были уже на исходе, ободранная окровавленная рука предательски дрожала, и меч ходил в ней из стороны в сторону. Другой рукой Диланна держалась за разбитую раму окна.
Омрриган бросилась, было, вперед, но вовремя остановилась, размышляя. Диланна же, увидев хозяйку орков, криво и недобро улыбнулась, встряхнула головой. Луч послеполуденного солнца словно зажег ее и без того рыжие волосы, и Диланна казалась объятой волшебным пламенем, дрожащим на ветру тонким огоньком, которому суждено вскоре погаснуть.
– Не дури, дорогая, давай поговорим, как разумные люди, – Омрриган попыталась начать светскую беседу, но Диланна перебила ее.
– Ты не человек, ты могильный червь и не смей говорить со мной как с равной! – выкрикнула она. – Ты всего лишь грязная болотная тварь, которая осмелилась вылезти из своей норы и разорить мой замок, убить моих людей. Тебе это удалось, я виновата, но ты не найдешь здесь того, чего ищешь, этого здесь нет, можешь мне поверить! – Диланна неожиданно рассмеялась, и смех ее был веселым и искренним, как смех счастливого человека.
Омрриган поняла, что разговора не будет. Она беспомощно посмотрела на стоящего в стороне Гнура, как бы прося о помощи. Тот понял значение взгляда хозяйки, подошел к Диланне на безопасное расстояние. Та лишь крепче сжала меч в слабеющей руке.
– Иди сюда, немытая скотина, – пригласила она Гнура, – подойди поближе и я посмотрю, какого цвета у тебя печень. Правду говорят, что она у вас зеленая, как болотная тина? – Диланна сделала выпад, и Гнур поспешил отскочить назад.
– Подожди, мы тебя не тронем, скажи только, где твоя дочь? – орк, видя, что конец близок, пытался выяснить хоть что-то.
– Она в надежном месте, вам ее не найти! – Диланна крикнула так громко, что ее услышали даже во дворе замка – вам ее никогда не найти, – уже тихо повторила она.
– А где «Память дракона»? – влезла, было, с вопросом Омрриган, но Диланна уже ничего не слышала. Усталость, напряжение последних дней, тяжесть многочисленных утрат сделали свое дело – Диланна выдохлась. Меч падал, она не могла его удержать. Собрав остатки сил, она достала-таки острием меча отвлекшегося Гнура и всадила клинок ему в шею. Орк упал навзничь, захрипел, из раны в горле полилась темная пенящаяся кровь. Омрриган отскочила в сторону, вытащила свой нож, приготовилась метнуть его в Диланну, но та опередила ее – неожиданно легко и резко повернувшись в проеме окна, последняя из эльфов Туманного дома сделала шаг вперед.
– Проклятье! – Омрриган кинулась к окну, но было поздно. Позади на полу, хрипел, умирая, верный слуга, ему пытались помочь, но крови было слишком много. Не глядя по сторонам, расталкивая бегущих навстречу воинов, Омрриган бросилась вниз по лестнице в главный зал. Все напрасно, она проиграла. Да, она захватила замок, но зачем он ей? Ведь все знают, что орки не могут долго находиться на поверхности земли, им нужен мрак и влага. Проклятая девка была права – орки действительно предпочитают болото. Дочь Диланны пропала, «Память дракона» тоже не нашли – все было зря. Дождавшись, когда Омрриган немного успокоится, к ней подошел помощник Гнура.
– Что с ним? – резко спросила она встревоженного орка. – Жив?
– Пока да, но слишком много крови, он не перенесет дороги, – слуга старался не смотреть ей в глаза, – что прикажет хозяйка?
– А сам-то как думаешь? – взорвалась Омрриган – или тоже полетать захотел? Могу помочь. – С этими словами она резко встала, оглядела захваченный замок.
– Все сжечь, девку не трогать, пусть лежит. Домой. – Скомандовала Омрриган и вышла из захваченного замка.
«Проклятое солнце, так и печет» – она бежала через двор к своей крытой повозке, запряженной двумя низкорослыми лошадьми с короткими крепкими ногами и очень широкими копытами. Спрятавшись от солнца, Омрриган наблюдала, как ее воины грузят в другие повозки добычу, поджигают оставшиеся постройки. Из замка вынесли раненого Гнура, бережно уложили в повозку, накрыли плащом. Орки торопились – солнце палило нещадно, им было слишком жарко и тяжело находиться на таком солнцепеке.
Омрриган разглядывала следы разрушений от вторжения. «Девка сама виновата, – думала она, глядя на выбитые стекла на вершине бергфрида, – все могло быть по-другому, мы не собирались ее убивать». Да, она не хотела смерти Диланны, Омрриган была нужна только ее дочь и кристалл. В этом году, так же, как и в прошлом, эльфы Туманного дома помешали оркам принести Випере обычную жертву. Под угрозой применения «Памяти дракона» старший брат Диланны два раза продержал орков всю весну и половину лета в осаде, не позволяя им высунуть носа из родного болота. Випера была в бешенстве, в старом теле гадюки было еще достаточно сил, а яд ее после зимней спячки был особенно силен. Сколько пришлось отдать ей лошадей и соплеменников – Омрриган вздрогнула, вспоминая события недавнего прошлого. Но брат и муж Диланны в конце этой весны погибли на охоте, и женщина осталась в замке одна с двумя детьми: старшим сыном и новорожденной дочерью и была, как казалось хозяйке орков, легкой добычей. Еще не поздно было умилостивить разъяренную Виперу, которая, проснувшись, требовала свое и Омрриган решилась напасть на Кураханн. Она преследовала две цели: наказать эльфов и завладеть «Памятью дракона».
Хозяева старинного замка Кураханн, стоявшего на серой скале у самой границы Ближних Земель и Серых гор, могли расправиться не только с орками – у них вполне хватило бы сил уничтожить саму Виперу. Причем, сражаясь, они использовали не только оружие, но еще и кое-что пострашнее. В их распоряжении были тайные, сильные непонятной оркам природы способности женщин-эльфиек Туманного дома – им было достаточно просто неотрывно смотреть на человека, чтобы обратить последнего в бегство или заставить его ползать на коленях у их ног или одним словом усмирить бешеное животное. Но таких женщин было мало, как правило, это были старшие дочери хозяев замка, у младших девочек эти способности были слабо выражены, а могли и вообще не проявляться. Но это компенсировалось наличием у эльфов Туманного дома подлинного сокровища, олицетворения абсолютной власти и силы – «Памяти дракона», старинного, как сам замок Кураханн, кристалла, имеющего власть над драконами. Владели им мужчины Туманного дома, это всегда были старшие в семье сыновья. Обладанию кристаллом предшествовало длительное обучение, его в строжайшей тайне передавал сыну из рук в руки находящийся на смертном одре отец. Кристалл хранился в тайнике, его редко выносили на свет, чтобы просто полюбоваться. Женщины Туманного дома не умели заставить «Память дракона» подчиняться себе, это было мужским делом. Владельцы кристалла прекрасно знали, что сами драконы отдали бы что угодно, чтобы вернуть себе сокровище, но эльфы Туманного дома старались не предоставлять им такой возможности.
Дочь Диланны, потенциально обладающая редкими способностями, присущими эльфийкам из Туманного дома, предназначалась Випере и Омрриган мечтала, как отдаст ребенка гадюке на глазах у матери. А обладание кристаллом «Память дракона» могло помочь ей навсегда обезопасить свой народ и Виперу от любых опасностей, которые мог преподнести становящийся все более беспокойным мир. То, что кристалл «Память дракона» не подчинялся женщинам, хозяйку орков не беспокоило – ведь должна же была Диланна знать хоть что-нибудь о том, как использовать камень. Омрриган рассчитывала на то, что, потеряв одного ребенка, женщина станет сговорчивей. Но оба раза она промахнулась, и не просто промахнулась, а потерпела поражение там, где совсем не ожидала – дети Диланны исчезли, как сквозь землю провалились, «Память дракона» тоже пропала, Гнур умирает в соседней повозке. А мерзавка Диланна предпочла лежать у подножья башни в луже собственной крови, чем стать союзником и другом орков.
Омрриган еще раз взглянула на вершину башни и увидела густой черный дым, вырывающийся из разбитых окон – орки для верности использовали горючее масло, целое озеро которого находилось среди их болот. «Так тебе и надо – мстительно подумала она, глядя на пачкающие высокое небо черные вьющиеся клубы, – надо уметь договариваться с теми, кто сильнее тебя, дорогая. А твои дети наверняка погибли», – рассуждала Омрриган, ожидая, пока воины закончат погрузку и усядутся кто в повозки, кто на таких же низкорослых лошадей, – «мальчишке было почти пять лет, а девчонке всего ничего, их уже нет на свете. А «Память дракона» … Ну что ж, по крайней мере, никто не сможет теперь использовать этот кристалл, даже если случайно найдет его». Мысли были приятные и успокаивающие, и Омрриган решила, что жертвы были не зря – ей удалось если не полностью уничтожить, то нейтрализовать эльфов Туманного дома на долгие годы, а может быть, навсегда.
К ее повозке подбежал помощник Гнура и доложил, что все готовы, можно ехать.
– Как он? – снова спросила Омрриган о состоянии раненого Гнура.
– Пока жив, будем надеяться, что сможем довести его, – орк почтительно поклонился своей госпоже.
– Хорошо, командуй, – Омрриган снова откинулась назад в повозке и крикнула вознице – едем!
Повозка мягко тронулась с места, выехала со двора через ворота с выломанной решеткой, проехала узкий внутренний двор, и, прогрохотав колесами по опущенному подъемному мосту, через сожженную деревню покатила к болотам. Орочье войско, подобное своим видом отвратительной, бесконечно длинной черной змее покинуло разгромленный Кураханн.
Глава 2. «Она их видит»
Сухая твердая земля с трудом поддавалась плугу. Железный лемех, подрезавший пласты почвы снизу, углублялся лишь на половину своей длины, а сил пахаря и лошади не хватало, чтобы загнать его глубже. Перевернутые пласты дерна рассыпались в пыль при малейшем ударе, лишь кое-где, скрепленные ниточками корней трав и цветов, они оставались лежать целыми бесформенными колючими комками. Малейший ветерок поднимал над вспаханной землей облака душной серой пыли, забивавшей глаза и нос и отдававшей во рту вкусом золы. Еще одной напастью были слепни и оводы. Гнедая низкорослая крестьянская лошадь, одолеваемая назойливыми кровопийцами, непрестанно мотала головой, хлестала себя хвостом по бокам и даже взбрыкивала, грозя разорвать ветхую сбрую, и уже несколько раз делала попытки сбежать из борозды к спасительной реке. Пахарю тоже приходилось несладко – по пояс голый, он, замотав голову и лицо рубахой так, что видны были только глаза, налегал на плуг и одновременно пытался править становящимся все более беспокойным и оттого непослушным животным. Слепни и оводы также не обходили его своим вниманием, и Борко уже начал жалеть об отсутствии у него хвоста или третьей руки. Хотя солнце еще не подошло к зениту, пекло было уже нестерпимо, оно давило, грозило задушить пылью и жаром, могло убить. Борко остановил лошадь, посмотрел на небо, потерявшее из-за жары свою высоту и синеву. Оно показалось ему затянутым воздушной невесомой, но вместе с тем плотной паутиной, сквозь которую лился жар мутного беспощадного солнца. Оставаться на поле стало невозможно и бессмысленно: тяжелая земля, невиданная для этого времени года жара, насекомые – все было против него. «Пора заканчивать – решил он – все равно сегодня не успею, только лошадь надорвется». Борко стянул с головы рубаху, взъерошил короткие светлые, как у всех жителей села, волосы, выпряг измученную лошадь и в поводу повел ее к реке. «Да что же это творится – размышлял он по дороге – жара страшная, ни одного дождя за три месяца, сеять в золу приходится. А что из золы может вырасти? Сорняки только, зерно сгорит, урожая не будет…» И действительно, вспаханная и нетронутая земля были на вид одного цвета и отличались только тем, что поверхность невспаханного участка была покрыта трещинами и засохшими бесцветными ростками травы, а обработанная земля казалась присыпанной пеплом. Последний дождь был сразу после окончания половодья, проснувшаяся земля вобрала в себя всю талую и небесную влагу и приготовилась к началу следующего земледельческого крестьянского цикла «сев – созревание – сбор урожая», но… Но дождей больше не было, и когда люди в положенный срок попытались начать полевые работы, то обнаружили, что на всю длину лемеха земля превратилась в пепел. Да и полностью погрузить лемех в плотную тяжелую, словно каменную землю мог не каждый пахарь, лошади и люди выбивались из сил, а вспаханная почва на всю доступную глубину была мертва. Было очевидно, что и без того капризная и скупая на милости земля, в этом году особенно прогневалась на людей. О возможности голода в селе старались не говорить вслух, но каждый прекрасно понимал, что его ждет в случае неурожая.
Борко подошел к обмелевшей Вихре, названной так за свою извилистость и быстрое течение. Вихра была рукавом широкой полноводной степенной Лайбы, одной из двух главных рек Ближних Земель, питавшейся, как говорили старики, водами от таявших льдов в Серых Горах и многочисленными родниками. «Сколько же должно быть льда, чтобы дать реке столько воды» – каждый раз, подходя к реке, думал Борко. Ему, за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь не бывавшему нигде, кроме родного села и ближайшего города, было невозможно представить прячущиеся в темных тучах гигантские ледники на вершинах холодных скал.
Но засуха и недостаток подземных вод сделали свое дело: русло Вихры стало уже, слабые робкие волны набегали на обнажившуюся и даже успевшую высохнуть часть песчаного дна. Только ближе к стрежню река еще оставалась достаточно глубокой, и течение было если не сильным, то заметным. Лошадь рванулась вперед, едва не сбив с ног Борко и, зайдя в воду, начала жадно пить. Спасаясь от жалящих насекомых, лошадь заходила в реку все дальше, пока вода не стала доставать ей до брюха. Борко, раздевшись, пошел следом, завел лошадь на еще более глубокое место и стал поливать животное водой из сложенных ковшиком ладоней. Река дарила спасительную прохладу и защиту от слепней, выходить не хотелось. Из-за засухи быстрая обычно речка стала непривычно тихой, только слабый ветерок, едва касаясь ее поверхности, создавал легкую серебряную рябь, и поверхность воды делалась похожей на чешуйчатый бок диковинной рыбины. Напившись, лошадь просто топталась в воде, фыркала от удовольствия, хвост ее сносило течением. Животное, вернув важную часть тела на место, с силой хлопало мокрым хвостом себя по спине или бокам, создавая вокруг каждый раз маленькую радугу. Борко плавал и нырял рядом, наслаждаясь свежестью и отдыхом. Потом он посмотрел на небо – солнцу оставалось совсем немного до своей высшей точки. Парень сел верхом на лошадь и повернул ее к берегу. И тут с высоты он увидел в зарослях тростника, значительно поредевших из-за засухи, плотно севшую на мель маленькую лодку. Борко спрыгнул с коня, и, не отпуская поводьев, поплыл к тростнику. Скоро он почувствовал под ногами дно и быстро добрался до цели. Вблизи оказалось, что лодка была сделана из коры какого-то незнакомого Борко дерева, белой и очень прочной, сложенной в два слоя и натянутой на каркас из гибких толстых веток. Борко заглянул в лодку и увидел на дне маленький сундучок, деревянный ящик и небольшую корзину, закрытую сверху чем-то вроде полога. «Чья лодка, интересно?» – Борко оглянулся, посмотрел на другой берег и по сторонам. Обмелевшая река пуста, было тихо и жарко, он не заметил даже уток или цапель, обычно живущих здесь в изобилии и оба берега, насколько хватало глаз, были безлюдны. «Ну ладно, вытащу ее отсюда и отвезу домой, а там может и хозяин объявится, глядишь, заработаю немного деньжат» – с этими словами обмотав поводьями выступ на носу лодки, Борко взял лошадь под уздцы и повел к ее берегу. Лодка легко снялась с мели и поплыла следом.
Выбравшись на сушу, Борко немедленно принялся исследовать находку. Он втащил лодку подальше от реки на песок и опустился на колени. Ящики были надежно закрыты на маленькие навесные замки, и открыть их голыми руками оказалось невозможно. Тогда Борко занялся корзиной. Подвинул ее по дну лодки поближе к себе, сдернул играющую роль полога плотную легкую ткань, вытаращил глаза, охнул и шлепнулся на песок. Потом поднялся, и очень осторожно, не веря своим глазам, снова заглянул в корзину. Да, так и есть, в ней лежал ребенок, завернутый в кусок простого льняного полотна. Совсем маленький, месяца три не больше, он безмятежно спал, пока яркий солнечный свет не разбудил его. Малыш смешно зевнул, просыпаясь, внимательно посмотрел на человека и вдруг широко улыбнулся ему беззубым ротиком и замахал сжатыми маленькими кулачками. Потом он сощурился от слишком яркого для него солнечного света и недовольно захныкал.
Борко поспешно набросил на корзину полог и вскочил на ноги. Он совсем растерялся, он не знал, что ему делать, ребенок проснулся и требовал заботы и внимания, а между тем, вокруг не было ни души, только лошадь щипала сочную, выросшую кое-где около воды травку. «Что же мне делать? – метался Борко вокруг лодки – откуда ты взялся один в лодке на реке? Кто твои родители, и главное, где они?» Выход был только один: везти ребенка домой, в село. Парень осторожно приподнял полог на корзинке и заглянул внутрь – ребенок снова крепко спал, как будто путешествия по воде и встречи с незнакомцами были для него в порядке вещей, и ничего необычного не произошло. Борко быстро оделся и со всех ног кинулся к оставленной в поле упряжи, схватил хомут, вожжи, и, не обращая внимания на слепней и клубы пыли, помчался назад. За время его отсутствия ничего не изменилось: ребенок мирно спал, повернувшись на бок и тихонько посапывая, лошадь паслась рядом, лодка лежала на песке. Борко привязал вожжи к хомуту, надел его на шею лошади, обмотал носовой выступ лодки вожжами. В одну руку он взял корзину со спящим ребенком, другой повел под уздцы лошадь, тащившую за собой лодку. «Хорошо, что дом на краю села, можно незаметно подойти, – так думал парень, направляясь к дому со своей находкой, – сейчас не надо, чтобы люди меня видели». Лошадь, избавленная от послеобеденной муки на высохшем поле, к дому шла быстро, Борко еле поспевал за ней, ему приходилось почти бежать. Лодка тащилась сзади, оставляя в дорожной пыли длинный узкий след. Дальше дорога пошла в горку, корзинка с ребенком оказалась достаточно тяжелой, парень начал уставать, но останавливаться на отдых не собирался – Борко точно знал, что именно сейчас он может вернуться в село незамеченным, так как все люди заняты севом, а старики и маленькие дети попрятались от жары по домам. Добравшись до загона для скота, Борко свернул с общественной дороги на широкую тропу, ведущую к огородам, а с нее на узенькую тропку, ведущую к его дому. Лошадь с привязанной лодкой еле протискивалась между плетней, Борко пришлось выйти вперед и вести лошадь следом за собой. Он издалека увидел Огду, свою жену, поливавшую грядки. Хоть огород был небольшой, но высохшая земля требовала много воды, ближайший к их дому колодец высох, и Огде приходилось ходить с полными ведрами почти с другого конца села. Да еще и приходилось стоять в очереди, вода в колодце опустилась очень низко, и добираться до нее стало сложнее. Вот и сейчас, полив лишь пару грядок, Огда снова собиралась идти к дальнему колодцу. Парень ускорил ход и из последних сил почти выбежал навстречу жене, испугав ее своим внезапным появлением. Из-под крыльца вылез большой, лохматый сторожевой пес, прятавшийся там от жары, и приветствовал вернувшегося хозяина ленивыми взмахами похожего на растрепанный веник хвоста
– Что случилось, Борко, почему ты не на поле? – Огда подобрала с земли ведро, которое выронила от неожиданности – И что это у тебя?
– Пошли скорее в дом, увидишь. – Борко отпустил лошадь, взял корзинку обеими руками и быстро пошел в дом. Огда, отбросив ведро, побежала следом.
Дом Борко и Огды был небольшой, но крепкий и добротный. Деревянный, на каменном фундаменте, с одной холодной и двумя жилыми светлыми комнатами, большой печью, подполом и двускатной крышей он был, согласно традиции, построен совместно на деньги обоих молодоженов. Борко торопился поскорее закончить стройку, и после свадьбы Огда, прожив с родителями мужа всего два месяца, переехала в новый дом на правах хозяйки.
Войдя в дом, Борко поставил корзину на стол и осторожно снял полог. Огда выглянула из-за плеча мужа и тихонько вскрикнула, увидев спящего ребенка. Малыш проснулся, попытался вытянуть ручки в стороны, но стенки корзины не дали ему это сделать. Тогда ребенок снова недовольно сморщился, но, увидев склонившихся над ним людей, улыбнулся во весь рот. Огда осторожно взяла младенца на руки, положила его на кровать и размотала светлую ткань.
– Девочка, и какая красивая, – растроганно прошептала Огда, разглядывая ребенка. Девочка была действительно красивая – с белой нежной кожей, светлыми волосиками и глаза у нее, как Борко разглядел только сейчас, были серые. Парень стоял молча, глядя по очереди то на жену, то на найденного младенца. Пока жена занималась ребенком, он рассказал ей все и теперь совершенно не представлял, что ему делать дальше. Огда же забыла обо всем на свете. Они с Борко были женаты уже почти три года, но детей все не было. Огда всегда с удовольствием нянчилась с детьми своих сестер и подруг, и очень переживала из-за отсутствия собственных.
– Борко, пусть она останется у нас, – молодая женщина умоляюще взглянула на мужа. – Нам разрешат, дом у нас большой и есть корова. Пожалуйста, пусть она останется.
Вспомнив о брошенной в огороде лошади, Борко побежал во двор. Лошадь никуда не делась, да и зачем ей было куда-то идти, когда и здесь было много вкусного. Например, капуста, ростки которой были уже достаточно большими, и вытянувшиеся в разные стороны молодые мягкие листочки было очень удобно отрывать от стебля. За время отсутствия хозяев лошадь успела съесть почти десяток будущих кочанов. Борко, ругая себя и животное, завел лошадь в конюшню, отвязал лодку и занес сундучок и ящик в дом. Небольшие по размеру, они были очень тяжелыми, и Борко весь взмок, пока перетащил находки в комнату. Да еще пришлось повозиться с замками: они упорно не желали поддаваться. Огда, как могла, помогала мужу и совместными усилиями им, наконец, удалось открыть сначала сундучок, а затем и ящик. Откинув крышку сундучка, супруги второй раз за день вскрикнули от удивления: внутри оказались деньги: серебряные и золотые монеты, большие, как ладонь ребенка и новые, как будто вчера отчеканенные. Таких денег Борко и Огда никогда не видели, для них это было сокровищем, настоящим богатством. Борко взял одну монету, подкинул на ладони, пытаясь определить вес, попробовал на зуб, попытался согнуть, но обмана не было – монеты, в самом деле, оказались сделаны из настоящего драгоценного металла. Всего в сундучке оказалось сорок девять золотых и пятьдесят шесть серебряных монет. На одной стороне каждой из них был ободок из странных знаков, напоминавших детские каракули, в центре ободка угадывалось изображение женского лица, на другой был нечеткий оттиск птицы. Солнечный луч проник в окно и, отразившиеся от поверхности монет, по стенам и потолку запрыгали солнечные зайчики. Огда быстро захлопнула крышку сундучка.
– Это ее приданое, Борко. – Молодая женщина решительно посмотрела на мужа, – это ее деньги. Иди к старосте и расскажи ему все. Проси его, умоляй, чтобы девочку оставили у нас.
– Про деньги тоже говорить? – к Борко вернулся дар речи, но он был слишком растерян и не успевал за всеми быстро развивающимися событиями этого бурного дня.
– Да, но не про все. – Огда с трудом затолкала драгоценный сундучок под кровать, – покажем ему половину или даже меньше, отдадим парочку, остальные оставим ей. Все равно это не наши деньги, Борко, мы не можем их тратить, но у нас будет ребенок и ничего страшного в том, что за несколько монет мы купим право оставить ребенка у себя.
– Ладно, уговорила, – сдался Борко, – пусть остается, я схожу к старосте, но сначала посмотрим, что там. – С этими словами он открыл ящик. Внутри были книги, толстые и не очень, большие и маленькие, каждая завернута в тонкую скользкую на ощупь, но очень прочную бумагу и все они были аккуратно уложены по размеру. Хоть Борко и Огда умели считать, немного знали грамоту и могли написать свое имя, но книги они видели впервые в жизни, но даже их скудных познаний хватило, чтобы понять – книги написаны на непонятном языке. Буквы напоминали рисунки, каждая из них изображалась в виде толстой вертикальной черты с горизонтальными, повернутыми в разные стороны маленькими тонкими черточками. Слова, составленные из таких букв, казались чередой деревьев, длина которой зависела от длины слова, а страница, заполненная словами, напоминала лес. В книгах оказалось много мест, не исписанных странными знаками, пустыми были даже целые страницы с одним – двумя словами внизу или вверху.
Борко стало не по себе. «Кто эта девочка, кто ее родители? Как попала она в лодку одна с этими странными книгами и кучей денег?» – мысли носились у него в голове, как напуганные лисой куры. Огда заметила сомнения мужа.
– Ее родители, наверное, богатые и знатные люди, – начала было говорить женщина, но муж перебил ее.
– Да, такие богатые и знатные, что выкинули своего ребенка практически на верную смерть. Ты ведь знаешь, Огда, кто живет в нашей реке и почему туда лучше не подходить после захода солнца? – Все перипетии сложного дня дали, наконец, о себе знать и Борко взорвался. – Прекрасные, заботливые родители таким образом избавляются от своих детей! Да ты сама подумай, ведь засуха не только у нас, там, вверх по реке, дела наверняка обстоят не лучше. Мы даже не знаем, кто живет там, в верховьях, в Серых горах за Старым лесом. А может, эта девочка предназначалась в жертву реке?! О, что я натворил!
Похищение предназначенных в жертву вещи или животного считалось тяжким грехом, искупить его было можно лишь одним: принести в жертву часть себя – пойманным преступникам, чья вина была доказана, обычно отрубали руку. Борко схватился за голову и забегал по комнате, в жаркий день его бил озноб.
– Борко, подумай, книги не приносят в жертву! – Голос жены вернул ему способность мыслить здраво. Борко немного успокоился, сел на кровать рядом со спящим ребенком.
– Ведь мы не знаем, что случилось на самом деле, – спокойно возразила Огда, дав мужу выговориться, – могло произойти все, что угодно. На родителей девочки могли напасть или это был несчастный случай, и ребенок чудом спасся или его в последний момент положили в лодку вместе с деньгами и книгами и отпустили, надеясь на милость реки и добрых людей. Почему ты считаешь, что от нее нарочно хотели избавиться?
– Но она ведь чужая, Огда, разве ты не видишь? – Это был последний слабый довод вконец измученного Борко. – Сразу видно, что она не для нашей жизни. Как она будет работать в поле или огороде, доить корову?
– Борко, она еще слишком мала и не помнит своих родителей, мы можем вырастить и воспитать ее также как растили и воспитывали нас. – Огда посмотрела на спящую девочку. – Посмотри, она даже внешне на нас похожа. Потом женщина села рядом с мужем, обняла его. – Иди к старосте и расскажи ему все, ничего не бойся. Иди.
Борко вышел из дома. Село как будто вымерло – на улице не было ни души, даже собаки попрятались от зноя. Дом старосты Брента был на другом конце села, рядом с пасекой. Пройдя полдороги, Борко спохватился, что может не застать старосту дома, но возвращаться не стал, пошел на удачу. Но ему повезло – староста был дома, вернее, в кузнице. «Лошадь расковалась» – сказала младшая дочка Брента – «отец ее к ковалю повел».
