Екатерина Островская "Слезы Вселенной"

Слезы Вселенной
Екатерина Николаевна Островская

Татьяна Устинова рекомендует
Что может быть респектабельнее, чем поэтический вечер, где знаменитые мастера слова выступают перед солидными людьми, заплатившими по полтысячи евро за билет? Подполковник Гончаров прибывает на это светское мероприятие как гость, но насладиться поэзией ему мешает необходимость выполнить служебный долг. Один из любителей высокой словесности убит, причем орудием преступления стал пистолет, из которого недавно застрелили бандита по прозвищу Хомяк. Похоже, эта далеко не лирическая история берет начало в далеких девяностых…

Татьяна Устинова рекомендует: «Островская играет жизнями, тасует героев, заставляет их совершать неожиданные и странные поступки, а читателя – с замиранием сердца следить за ними и гадать: сработает, не сработает, выберутся, не выберутся!.. Сюжет то и дело поворачивает в какую-то другую сторону и на полной скорости несется дальше. Это почти невозможно, но ей удается удержаться на этих виражах!.. И очень хочется, чтобы у героев все получилось!.. И финал! Он всегда феерический, во всех отношениях».

Екатерина Островская

© Островская Е., 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

* * *

Екатерине Островской в детективных романах удается одинаково живо и колоритно описывать и европейское Средиземноморье, и дождливый Питер, и узбекскую пустыню – а это признак большого мастерства писателя, не ограниченного условностями и опасением ошибиться. У Островской виртуозно получается придумывать невероятные, выдающиеся, фантастические истории, в которые точно можно поверить благодаря деталям, когда-то верно замеченным и мастерски вживленным в текст. Но Екатерина Островская не просто выдумывает и записывает детективные истории. Она обладает редкой способностью создавать на страницах своих книг целые миры – завораживающие, таинственные, манящие, но будто бы чуточку ненастоящие. И эта невсамделишность идет произведениям только на пользу… А еще все книги Островской нравятся мне потому, что всю полноту власти над собственными выдуманными мирами Екатерина использует для восстановления справедливости наяву. Из романа в роман Островская доходчивым и простым языком через захватывающее приключение доказывает нам, что порядочность, отвага, честность и любовь всегда победят ненависть, подлость, злобу и алчность. Но победа легкой не будет – за нее придется побороться! Героям Островской – самым обыкновенным, зачастую невзрачным, на первый взгляд ничем не примечательным людям – приходится сражаться за свою жизнь, преследовать опасного преступника, а потом героически, зачастую на краю гибели, давать последний бой в логове врага без видимых шансов на успех и… брать верх, одерживая полную победу. «И в этой пытке многократной рождается клинок булатный»: закаляется характер, простые люди становятся сильными, бесстрашными и по-настоящему мужественными героями.

Татьяна Устинова

Глава первая

Вероника поднялась с кровати, подошла к зеркалу, взглянула на свое отражение и осталась довольна тем, что увидела: немного всклокоченные волосы, гладкая кожа, блестящие глаза, в которых не осталось и следа сна. Она взяла лежащий на бархатном пуфике невесомый халатик, но потом отбросила его на кровать. Еще раз взглянула на отражение в зеркале и полюбовалась своей фигурой. На туалетном столике стоял флакончик духов с голубками на крышке. Нина Риччи L’Air du Temps – дух времени. Классический и недорогой аромат, но почему-то он нравится мужу. Вероника нанесла духи на шею и за ушами. Сунула ноги в мягкие домашние тапочки с беличьими хвостиками на белых бархатных союзках[1 - Союзка – часть обуви, закрывающая верхнюю часть стопы.] и вышла в коридор.

Она не знала, который сейчас час, но предполагала, что около восьми утра. Дневной свет за окнами едва брезжил, но горели уличные фонари, в доме было тихо: персонал еще не приходил. Первой обычно появлялась кухарка Светлана Петровна, ровно в восемь на первом этаже звякал дверной колокольчик, извещающий хозяев, что они уже не одни. Как правило, этот негромкий сигнал никого в доме не предупреждал, потому что хозяева почивали – каждый в своей спальне.

Вероника шагнула в коридор, и сразу автоматически включился свет. Потолочные споты желтыми кружками отразились в черном мраморном полу, и как раз в этот самый момент на первом этаже звякнул колокольчик. Значит, ровно восемь утра: кухарка никогда не опаздывала, да и добираться ей труда не составляло – одинокая Светлана Петровна жила в домике для персонала, располагавшемся здесь же, на территории.

Евгений сидел в кресле у стеклянной стены, за которой был балкон, и читал иностранную газету.

– Не помешаю? – спросила Вероника, удивленная тем, что муж не спит в такую рань.

Он кивнул, погруженный в чтение, а она опустилась на его кровать.

– Удивительно видеть тебя с газетой… То есть с бумажной газетой. Сейчас все если и читают какие-то издания, то в интернете.

– Это Financial Times недельной давности, – объяснил Евгений. – В прошлую пятницу заскочил в «Асторию» пообедать с одним заезжим молодцом. Там в фойе газетный киоск. Вот я и прихватил свежий номер. Теперь вспомнил и решил узнать, чем дышит английский бизнес.

– И чем же?

Вместо ответа муж посмотрел на нее: на фигуру, ноги, едва прикрытую топом грудь.

– У тебя что-то важное, что ты ни свет ни заря уже на ногах?

– Хотела только напомнить, что у нас через неделю состоится поэтический вечер. Помнишь, я говорила, что хочу открыть литературный салон?

– В нашем доме? – удивился Евгений Аркадьевич. – То есть помню, конечно. Но в доме-то зачем? А много народу будет?

– В доме я и сама не хочу: разбредутся гости, потом ложечки считай: к каждому ведь сторожа не приставишь. Проведем вечер в павильоне для твоих гостей. Только надо будет поставить там подиум, передвинуть барную стойку и бильярдный стол, чтобы расширить пространство для кресел… Народу будет человек тридцать… Это мои знакомые с мужьями, три популярных поэта, одна из которых женщина. Их привезет сюда литературный критик Чаплинский, который это все организовывает. Ты же его и сам хорошо знаешь: он тебе помогает твои книги по экономике издавать. Я его случайно в городе встретила, речь зашла о современной литературе, и он вдруг предложил…

– Он ничего вдруг не предлагает, – усмехнулся Евгений Аркадьевич. – Пройдоха еще тот.

– Но он и сам теперь популярный, – кивнула жена, – у него своя литературная программа на телевидении.

– Во сколько обойдется все мероприятие?

– Тысяч двадцать, если считать в евро. Поэты запросили по пять тысяч. Чаплинский согласен получить для себя две. Но еще будет фуршет: шампанское, икра, фрукты… Но я билеты – каждый на два лица – отдаю по тысяче…

– Все равно не хватит, – мгновенно подсчитал муж, – там ведь жалюзи висят. А надо бы шторы. Светильники на потолке, бильярдную надо прикрыть, а то как-то неприлично. Поэты могут и в пивной свои стихи читать, но не в бильярдной же. – Сорин усмехнулся своей шутке и кивнул: – Как минимум еще тысяч десять евриков потребуется. Я подкину – так уж и быть.

Вероника выгнула бровь: она надеялась, что муж оплатит все мероприятие – но промолчала.

– Ладно, выделю двадцатку: как-никак поэзия – это дар небес, – смилостивился Евгений Аркадьевич. – Но только и ты там особо не шикуй, а то недоеденные бутерброды с икрой придется потом местным котам раздавать…

Она снова кивнула, словно заранее соглашаясь со всем, что скажет муж.

– Ты перестала улыбаться, – вздохнул он.

– Что? – удивилась послушная жена. – Мне кажется, что я не изменилась. Не понимаю, о чем ты…

– Я как-то не так выразился? Понятно, ведь ты теперь вся в поэзии, а потому я должен был произнести что-нибудь возвышенное. Например: ты перестала одаривать меня улыбкой.

– Ты не прав, – покачала головой Вероника, – и в доказательство – вот тебе моя улыбка. – И она улыбнулась. – А если ты намекаешь на то, что я тебя разлюбила, то ты, дорогой, ошибаешься: моя любовь стала еще крепче.

– Ну ладно, – кивнул муж, – тогда раздевайся.

Была суббота. В девять обычно завтракали, но в выходной день могли изменить привычкам. Вероника нежилась в постели мужа, демонстрируя, что ей спешить некуда.

– А почему когда-то тебя называли Чирик? – вдруг спросила Вероника. – Ты кому-то так сильно мешал, как?..

– Откуда ты взяла это?

– В интернете накопала.

– Копайся в чем-нибудь менее вонючем, – посоветовал Сорин. – А прозвище у меня такое было – Червонец. А Чирик… – это только между своими, самыми близкими друзьями. Тогда у всех были какие-то прозвища. Мы совсем еще детьми были, когда в стране все это началось… Моего друга и вовсе Пятаком кликали в детстве. А потом Хомяком стали называть. И он не обижался. – Евгений Аркадьевич дернул головой, начиная заводиться. – Зачем тебе мое прошлое?

– Один писатель сказал: чтобы узнать будущее человека, покопайся в его прошлом, – объяснила Вероника и поцеловала мужа в плечо.

Насчет того, что Чириком его называли только друзья, да и то в далеком детстве, Сорин лукавил, как делал если и не постоянно, то очень часто, оборачивая свое лукавство в шутку. Шутки не всегда были смешными, но близкие прощали. Правда, людей близких у него было не так много: жена Вероника и мама, которая сейчас жила в Испании – в доме, купленном для нее Евгением. Мама всегда мечтала о доме с видом на море. В конце девяностых Евгений Аркадьевич приобрел для нее небольшую виллу в Каньяде – пригороде Валенсии. Правда, у мамы не получалось выговорить название местечка, в котором она обосновалась, и потому Аглая Виленовна сообщала всем своим оставшимся на исторической родине подружкам, что живет в Канаде. В такую даль никто из ее знакомых ехать не хотел, и поэтому ей там было немного скучно. Чтобы как-то разогнать тоску, она названивала Веронике и каждый раз жаловалась, что жизнь в Канаде просто невозможная: зимой из Африки прилетают песчаные бури, и окна приходится мыть каждый день… Окна, конечно, мыла не она, а немолодая польская вдова, проживающая вместе с Аглаей Виленовной. Полька не только мыла окна, но и готовила еду, прибиралась в доме, стирала, резалась с хозяйкой в подкидного дурака и следила за здоровьем синьоры Сориной. Следила внимательно и профессионально, так как была врачом по образованию, которое она получила в Советском Союзе, вследствие чего прекрасно знала русский язык, особенно его непечатную часть… А потому на лукавство сына хозяйки она порой отвечала резко, однако Евгений Аркадьевич терпел.

Но, конечно, самым близким человеком для Сорина была жена Вероника. До этого у него была другая супруга, о которой Евгений не любил вспоминать вовсе. Однажды, почти четверть века назад, когда Сорины жили еще в городе, Евгений Аркадьевич на пару дней раньше вернулся домой из деловой командировки и застал жену в супружеской спальной с футболистом. Гремела музыка, тяжело дышал задыхающийся футболист, охала Анжелика, мечтательно глядя в натяжной потолок. Евгений Аркадьевич отключил звук, вернее, только музыку, потому что все остальное продолжало еще звучать.

– Эй! – позвал тогда Евгений Аркадьевич. – Дополнительное время закончилось. Пенальти отменяются. Так что стартуй отсюда, паренек, да побыстрее. Сейчас сюда поднимаются специально обученные люди, которые сломают тебе обе ноги в нескольких местах, и тогда трындец твоей карьере.

Футболист вскочил, а Анжелика, оставшись без прикрытия, тут же попыталась накрыть маленькими ладошками пышную грудь.

– Женечка, – захныкала она, – это совсем не то, что ты думаешь.

Но муж даже не посмотрел на нее.

– Бабу с собой забери! – приказал футболисту Сорин и обернулся к жене: – У тебя на все про все одна минута, и время уже пошло.

Первая жена попыталась забрать с собой три шубы, вечернее платье, драгоценности и еще кое-что. Драгоценности Сорин не дал вынести, как и шубы. Он сам облачил жену в свой старый пуховик и дал ей красные валенки своей мамы, которые неизвестно как оказались в их гардеробной. За окнами город умывался осенним дождем. Было начало октября. Именно в тот день в жизни Сорина произошли два знаменательных события: во-первых, без потерь расстался с неверной женой… То есть это было во-вторых. А первым важным событием оказалось то, что именно в тот день стало ясно, что Сорин поступил правильно и даже очень мудро, избавившись от государственных казначейских облигаций, которыми тогда спекулировали все кому не лень. Избавился от них еще в августе, спихнув их коммерческому банку, – не продал, а обменял на участок земли в сорок гектаров. К началу осени государственные облигации не стоили ни копейки, а земля резко подскочила в цене… А тот коммерческий банк, поверивший в обязательства государства, накрылся медным тазом.

Аглая Виленовна и Вероника – вот близкие Сорину люди. Других не было, потому что близкие – это те, с кем можно поделиться самым дорогим – даже деньгами. Конечно, Чириком Евгения Аркадьевича ни мама, ни жена не называли никогда. Чириком в былые годы Сорина называли все кому не лень.

Сразу после окончания десятилетки Сорин подъехал к школьному завхозу с коммерческим предложением, попросив сдать ему в аренду подвал. Завхоз возражать не стал и даже поставил в подвале списанные школьные столы, а Женька принес туда отечественный телевизор «Рубин-Ц 202» с корейским видеомагнитофоном. Так в подвале, в котором прежде хранилась разная несписанная рухлядь, появился видеосалон – первое коммерческое предприятие Женьки. И когда к нему подходили желающие попасть на сеанс и спрашивали: «Сколько это будет стоить?» – Сорин обозначал цену с некоторой печалью в голосе: «Червонец!»

С тех пор так и повелось: Червонец – или Чирик. А завсегдатаи видеосалона стали потом первыми инвесторами будущего финансового гения…

Когда Евгений учился на третьем курсе, он увидел, как на дверь закрытого пару лет назад фотоателье, расположенного в их доме, вешают латунную табличку с надписью: «Тайга-инвестбанк». На табличке был указан номер лицензии Центробанка и разные другие необходимые атрибуты. Шли дни, недели – табличка висела, но никто в небольшом помещении бывшего ателье не появлялся. Окна были грязными, а обшарпанная металлическая дверь оставалась такой же тоскливой.

И Сорин придумал.

Он вспомнил, что на первом этаже институтского здания рядом с гардеробом стоял книжный ларек со стенами из толстого, мутного от пыли оргстекла. Ларек не работал. Евгений отыскал коменданта и предложил сдать ему этот ларек в аренду. Комендант спорить не стал, признавшись, что ларек вообще неизвестно кому принадлежит. Но сто баксов от щедрого студента принял с благодарностью.

Через неделю возле институтского гардероба стоял тот же ларек, но теперь его стены сверкали чистотой и притягивали взгляды волшебной вывеской «Обмен валюты». Под вывеской красовалась латунная табличка «Тайга-инвестбанк» с номером лицензии Центробанка и прочими атрибутами присутствия закона. Стекла ларька были зашторены, а над закрытым окошком висело табло с курсом валют.

Все это было делом рук студента третьего курса Евгения Сорина. Точнее, продуктом мозговой деятельности. Латунная табличка досталась ему даром с дверей канувшего в Лету фотоателье, а вот начальный капитал приходилось собирать. Своих накоплений хватило на полторы тысячи долларов, почти столько же добавил одноклассник Пятииванов, которого Женя позвал в партнеры, что-то он позаимствовал из родительских накоплений, но там были совсем крохи. Пришлось объезжать завсегдатаев закрывшегося за полгода до этого видеосалона и просить вложить кто сколько сможет. Всего набралось рублями и валютой семь тысяч четыреста долларов, и потому Сорин очень боялся прогореть, поскольку расплатиться он не сумел бы, и даже качок Пятииванов не смог бы его спасти.

Но дело пошло. То есть пошли клиенты, и народная тропа к пункту обмена зарастать не собиралась. Продавали валюту в основном студентки в коротеньких юбочках, покупали все остальные: и студенты, и преподаватели, и работники институтской столовой. Сорин обнаглел настолько, что повесил еще одну табличку: «Клиенты, имеющие задолженность по летней сессии, не обслуживаются. Деканат».

Разумеется, Сорин обслуживал всех, только для тех, у кого были хвосты, курс обмена был немного другой – не особо выгодный для клиентов-задолжников, но никто не жаловался. Так прошла неделя, прибыль за которую составила невероятные восемь тысяч американских денег. Теперь можно было рассчитаться с инвесторами, но Евгений не спешил.

Сразу после выходных, ранним утром наступившего понедельника, в окошко заглянул заместитель декана доцент Кухарук.

– Тридцать тысяч примете? – негромко спросил он.

Евгений удивился. Тогда, в октябре девяносто четвертого, тридцать «косых» рублей деньгами не считались, ведь доллар стоил две тысячи. И даже студентки после выходных приносили на обмен сто, двести, а некоторые и триста баксов.

– Тридцать тысяч долларов, – шепнул замдекана и добавил: – Если возможно, то по льготному курсу…

Таких деньжищ в обменнике не было, но Евгений все равно пообещал. Заместитель декана сказал, что он привезет всю сумму после обеденного перерыва. И ушел. А Сорин помчался искать рубли на своем первом к тому времени автомобиле – «Москвиче-412». Как ни странно, но рублевую «тяжесть» он все же отыскал: повезло, что у Пятииванова умерла бабушка. То есть везенья в этом не было никакого, но внук-наследник продал доставшуюся ему от старушки хрущевскую двушку. Продал очень хорошо: за восемь тысяч долларов. А еще немного Евгений стащил у родителей, которые прятали свои накопления под ковром, лежащим в большой комнате. А оставшуюся часть взял у влюбленной в него первокурсницы Анжелы, у которой родители на протяжении долгого десятилетия занимались челночным бизнесом и мечтали открыть собственный магазинчик. Худенькая Анжела была наивной, несмотря на впечатляющий бюст, и совсем тогда не интересовалась футболом.

Заместитель декана спешил и потому еще до обеда прибыл к обменнику, где его поджидал снедаемый жаждой наживы Евгений Сорин. Пятииванов отсутствовал: накануне он отмечал продажу бабушкиной квартиры, и у него болела голова. Потом он вспомнил, что всю выручку отдал Червонцу, и голова стала болеть еще больше.

Замдекана Кухарук сначала осмотрелся – не видит ли кто, – после чего быстро просунул в окошко пакет с долларами, а потом и голову.

– Если можно, по льготному курсу, – напомнил он.

Евгений проверил доллары на детекторе, потом на глазах Кухарука пересчитал на машинке рубли и сказал негромко:

– Я принимаю ваши доллары даже выше курса нашего банка. Если кто узнает, то…

– Ничего страшного, – попытался успокоить его доцент. – Считайте, Сорин, что зимнюю сессию вы уже сдали.

А на следующий день случилось действительно страшное. Произошло ужасное событие – трагическое для всей страны, исключая Женю Сорина. День оказался тем самым вторником, который потом назвали черным. Рубль упал – даже не упал, а рухнул в глубокую пропасть. Утром доллар стоил две тысячи рублей, а вечером только официальный курс вырос до восьми шестисот. Но ко всем обменным пунктам города и страны люди выстроились в огромные очереди, готовые обменять все свои рублевые накопления на валюту, потому что следующий день мог стать концом их жизни.

У ларька возле гардеробной бушевала толпа, состоящая не только из постоянных клиентов, но и из непонятно как оказавшихся в фойе вуза известных артистов, моряков загранплавания, кудрявых пенсионерок и официантов с красивыми прическами. Пришлось вешать табличку: «Валюты нет». Толпа пошумела, кто-то даже попинал ногами стены ларька, и все, негодуя и ругая власть, разошлись. Валюта, разумеется, имелась: те самые тридцать тысяч баксов, которые, на свою беду, обменял на бесполезные бумажки доцент Кухарук. Сорин, конечно же, не собирался их с ходу пускать в оборот: все произошедшее предстояло хорошенько обмозговать. Он начал обдумывать свои будущие действия на рабочем месте, как вдруг в прикрытое окошко осторожно постучали. Евгений поднял глаза и обомлел: у его окна стоял сам ректор – доктор наук, профессор и член-корреспондент Михаил Васильевич Лобогуров.

– И в самом деле нет ничего? – спросил академик, показывая на табличку. – Может, найдется что? Вы уж, уважаемый, посмотрите по сусекам. Может, завалялась у вас какая-нибудь валютка?

Сорин задумался: ссориться с ректором не входило в его планы, тем более что для него совсем недавно небожителем являлся доцент Кухарук, а тут сам академик!

– Есть кое-что, – шепнул Евгений, – но это личный фонд председателя правления нашего банка. Есть тридцать тысяч долларов.