Наш дом был от остановки третий, через один от церкви. Мама часто туда ходила последнее время. Отец не жаловал. Я вообще не бывал ни разу. Перед нашим домом стоял чужой забор. За ним – чужая машина, большая, чёрная. А за ней – чужой дом на месте нашего. Тоже большой, со стеклопакетами, обшитый каким-то камнем, под крышей из синего металлопрофиля. На месте яблони, на которой красными крапинами полыхали яблочки при нашей последней встрече, не было даже пня.
Я развернулся, вышел к дороге и пошёл по обочине. Обгонявшие машины, особенно грузовые, обдавали жаром, пылью и выхлопным угаром. Я шёл не торопясь. Мне было некуда торопиться. Направо показался поворот на садовое товарищество «Соколово». С тамошними «соколами» часто бодались наши «во?роны», когда встречались на автобусной остановке. Сейчас об этом смешно и странно вспоминать, но тогда синий железный павильон с буквой «А» в кружке был центром Вселенной: там решались жизненно важные вопросы, создавались и распадались союзы, военные и гражданские. Оттуда же отправлялись торговые и дипломатические караваны на вечеринки в клуб. Якоть, село с древней историей, тогда было известно нам только своим клубом. И драками вокруг него, конечно. В одной из них погиб мой друг Саня. Подумалось о том, что у него, на Будённовском кладбище, я тоже давно не был. В прошлом году, на день рождения, в апреле, ещё заезжал. А в этом – нет.
Километрах в трёх после «Соколова», там, где под дорожным полотном в трубе текла-булькала ещё узкая в этих местах речка Якоть, свернул в лес. Лет семьдесят назад ниже по течению на реке сделали плотину, отрыли кучу прудов и заселили их рыбой. До сих пор тут можно было поймать сига, осетра, форель, не говоря уже обо всяких карпах-сазанах. Мы с детства любили наблюдать за азартными охотниками за щуками и белым амуром, и за обстоятельными карпятниками. Хорошее было время. Давно это было.
Про эти края всегда ходила дурная слава. И машины в этом месте бились каждый год, и грибники-ягодники терялись регулярно. Была история про сотню заключённых, которых утопили в кусковском болоте, откуда брала начало речка. Говорили и о княжне, не то Орловой, не то Беклемишевой, что удавилась где-то тут от несчастной любви.
Я шёл вдоль речушки через перелесочек и заболоченное поле, стараясь далеко от воды не отходить. Но поле всё сильнее проминалось и ходило ходуном под ногами – пришлось принять левее, к густому лесу. Под ветками налетело лютое звонкое комарьё. Сломав веточку, начал было отгонять кровопийц. Но вскоре передумал. Всю кровь не выпьют, а и выпьют – мне не жалко.
Через минут десять понял, что машин с дороги уже почти не слышно, а следов и тропинок в этом лесу сроду не было – местные сюда не ходили и неместных тоже не пускали. Впереди, если я правильно помнил карту, должна была скоро показаться какая-то просека. Но не доходя до неё, увидел, как ёлки разошлись в стороны и образовали странную полянку, размером с большую комнату в нашей квартире… в Катиной квартире… с два гаража, в общем. С одной стороны, откуда я вышел, торчал из-под земли серовато-зелёный каменюка метра два в диаметре. На самой середине грелась змея. Гадюка.
Я сел рядом. Змея посмотрела на меня непонятно – я не знаток змеиной мимики. И уползла с камня, словно решив, что мне погреться нужнее. Или что я тут не надолго. Я закурил и достал бутылку, осматривая окрестные деревья. То, что слева, показалось мне вполне подходящим. И ветка торчала в мою сторону крепкая такая, внушительная. Хорошо, что полянка нашлась – обычно крепкие большие ветви у сосен в лесу высоко начинаются.
Голова проходить и не думала, продолжая болеть так, что казалось, будто беспрерывный комариный писк звучит не снаружи, а изнутри, на одной ноте, изматывающе. Хотя, может, так и было. В глазах плыло. Потянувшись за бутылкой, уронил её на камень, но разбиться она почему-то не успела – подхватил. Просто немного пролилось. Ну, ничего страшного. Мне не жалко.
Из рюкзака достал трос, вынутый утром из багажника мёртвого Форда. Там как раз крюки удобные на концах, тяжёленькие, кидать сподручно должно быть. А вон на тот пригорочек я встану. Там вниз уклон, под той самой нужной веткой и начинается. Почти метр, должно хватить. Так, это продеваем сюда. Тут перехлестнём. Осталось придумать, как на ветке закрепить свободный конец.
Я с задумчивым видом осматривал оранжево-желтую с зелёными пятнами ветвь сосны над головой. Сзади, от камня, вдруг раздался глуховатый старческий голос:
– Бог в помощь!
Глава 2. Странное знакомство
– Спасибо, – с трудом выговорил я, обернувшись.
Будь я в лучшей форме – наверняка подумал бы о том, что эту самую фразу, произнесенную этим же самым хрипловатым голосом, уже где-то слышал. Там и ситуация, вроде бы, сходная была. Только людей среди участников не было. Как и лучшей формы у меня сейчас.
На камне сидел усатый дед с сивой щетиной на тяжёлом подбородке. На ногах у него были вытертые до серой ткани стоптанные кирзовые сапоги с заправленными в них синими брюками. Тоже очень не новыми. На плечах висела застиранная куртка от старого камуфляжа – «Флора», ещё не «Цифра». На голове – фуражка с треснутым в двух местах козырьком и зелёной лентой околыша. Пограничник, наверное. Хотя я в армии не служил, а знания черпал в основном из книжек. И преимущественно – бесполезные.
– Я бы узел другой вязал, – продолжал неожиданный дед, скрутив самокрутку и прервавшись после слова «узел», чтобы лизнуть край газетного листка.
А я вдруг понял, кого он мне напоминал этой фуражкой. Дядю Митю из кино «Любовь и голуби».
– Почему? – озадачился вопросом болевший всё сильнее мозг.
– Узел-то? Так этим ты либо кожу прищемишь, либо об крюк трахею порвёшь. И будешь долго тут плясать, под веткой-то. Надо сзаду узел вязать, скользящий, чтоб позвонки сразу – хрусть! А то что это за дело – висишь себе, а тебе через дырку в шее воздух под верёвкой всё равно проходит? И кровь ещё туда зальётся наверняка. Утопиться и попроще можно, – прерываясь на глубокие затяжки, пояснил он.
– Или, может, ты из этих? – подозрительно глянул он на меня из-под седых бровей, сошедшихся у переносицы.
– Из каких? – на всякий случай уточнил я.
– Ну, из тех, которым чем хуже – тем лучше. Или тех, что специально ищут, как бы себе побольнее сделать.
Я задумался всерьёз. Повспоминал. И ответил уверенно:
– Нет. Не из таких.
– Это хорошо, – похвалил дед. – А то кого только не увидишь нынче. Странные дела в мире творятся.
– Странные, – кивнул я. Посмотрел ещё раз на ветку, но решил, что продолжать было бы невежливым по отношению к собеседнику. И предложил, кивнув на бутылку:
– Угощайтесь, пожалуйста.
Старик изогнул бровь, глянул на посуду. Полез за пазуху, достал и расстелил на камне газету. Вынул два варёных, вроде бы, яйца. И спичечный коробок, хотя прикуривал от зажигалки. Если я ещё хоть что-то понимал – в коробке? должна была обнаружиться соль. С другой стороны он вытянул завёрнутые в чистую тряпицу два куска ржаного хлеба. У меня внутри что-то булькнуло вопросительно.
– Подходи давай, гость нежданный. В одиночку пить – примета плохая, – дед похлопал рукой по камню напротив себя. Мне показалось, что камень вздрогнул, будто вздохнул. Я тоже вздохнул. Примета и вправду была – так себе.
– Как звать-то тебя, альпинист… промышленный? – казалось, он нарочно пропустил какое-то важное связующее слово во фразе. А сам тем временем осторожно очищал с одного, тупого конца, яичко, оказавшееся сырым.
– Ярик, – ответил я, не сводя глаз с его толстых пальцев, ловко управлявшихся и со скорлупой, и с самым сложным – тоненькой плёночкой под ней.
– Ярослав, выходит? – уточнил старик, не сводя глаз с яйца, которое посыпал крупной солью из коробка. Я кивнул.
– Странно. Не похож, – заключил он, вручив мне в правую руку бутылку, а в левую – яйцо.
Я глотнул и тут же запил-закусил одновременно. Водка была тёплая, а белок и желток – прохладные, солёные и какие-то поразительно вкусные. Или это из-за того, что я до этого ел позавчера?
– А Вас как зовут? – спросил я старика, чувствуя, как проходит голова и перестают чесаться комариные укусы. Это чьим яичком он меня угостил, Жар-Птицыным?
– А нас зови Алексеичем, – разрешил дед и приложил горлышко к усам, сразу ополовинив оставшееся. – Только на «Вы» не надо. Один я тут.
Он занюхал горбушкой чёрного, протянув второй кусок мне. Я принял, кивнув с благодарностью. Показалось, что последние слова странный старик произнёс с какой-то старой грустью.
– А почему я не похож на моё имя? – заинтересовался я. И сам удивился этому забытому чувству. Простого живого интереса и вправду давно не испытывал.
– Ярослав – два корня: «ярый» и «слава». Слава о тебе была бы дрянная, залезь ты на сосну-то. А яри в тебе ни вот столечко нету, – он показал маленькую щепотку соли, прежде чем засыпать её во второе яйцо, очищенное точно так же, как и первое.
– А Вы… А ты, Алексеич, откуда знаешь? – дед как раз снова снабдил меня всем необходимым, заняв мне обе руки. Дождался, когда я продышусь, и ответил:
– А чего там знать-то? Я ж леший. Ты только с дороги свернул ко мне – я всё и понял!
Я уставился на старика с опасливым недоверием. Странно. Вроде бы моя нервная система уже давно системой не была, а тут вдруг ни с того ни с сего – критическое мышление. Да после всего.
– Правда? – ничего умнее спросить не придумалось. Рано хвастался.
– Нет, конечно! – возмущённо вскинулся дед. – Тебе сколько лет-то, Ярик, что в сказки веришь?
– Двадцать восемь, – честно, как учили, ответил я.
– Риторический был вопрос, – буркнул старик, глотнув и откусив хлеба на удивление белыми и крепкими зубами.
Я решительно ничего не понимал. Со мной в подмосковном лесу беседовал дядя Митя, который оказался лешим, или не оказался им – тут пока не ясно. Мы выпивали, закусывали и беседовали о риторике. При этом я, вполне возможно, лежал сейчас синим и холодным на водительском сиденьи Форда, тоже синего. И тоже холодного.
– Гляди-ка вон, пока последние мозги-то не сломал, – хмыкнул Алексеич, вынимая из-за пазухи ещё и планшет. Пространственный карман у него там, что ли?
Планшет был китайский, недорогой и не новый, но заботливо завёрнутый в полиэтиленовый пакет. Я таких давно не видел – сейчас перешли на тонкие, шуршащие. Новый материал назывался «ПВД», «полиэтилен высокого давления». Он был экономичнее, дешевле и гораздо слабее того, который «низкого давления» – тот потолще, поплотнее и покрепче. Когда я был маленьким – мама стирала пакеты и вешала сушиться на кафельный фартук между плитой и раковиной, мазнув по плитке коричневым хозяйственным мылом. С тонкими шуршащими недоразумениями такой номер вряд ли прошёл бы. Да и недостатка в них теперь не было – в каждом магазине по нескольку рулонов, рви – не хочу. У деда же пакет выглядел стиранным неоднократно – почти непрозрачный. С историей вещь.
– Вот! Сын подарил, – гордо похвалился старик. – Гляди, видал такое?
И показал мне на экране планшета одну из иконок приложений. Там их было всего штук пять-семь, даже удивительно. А указывал он на синий квадратик, в котором распахнула крылья какая-то белая птица с хохолком и раскрытой книгой на груди. Это я знал – сам таким же пользовался. Импортных новинок детективов, хоррора и прочей жести, что любила читать Катя, там не было, зато современной отечественной прозы – почти вся. Я читал про попаданцев и городское фэнтези. Было интересно. Иногда задумывался, что тогда, в прошлом, было как-то проще и честнее, что ли.
– Тут один сочинитель пишет знатно, про ведьм, оборотней, упырей всяких, что вокруг нас живут, – оживлённо вещал Алексеич, – забавно выходит у него. А парни, типа тебя, Сашка да Валерка, попадают в разные истории.
Я моргнул и сглотнул. Легче не становилось. Дядя Митя, сидя на камне и дымя самокруткой, продолжал мне рассказывать, в деталях и весело, про банкира и архивариуса, о которых я и сам с удовольствием читал раньше. Пока… Ну, в общем, можно сказать так, что с «Миром Ночи» я познакомился до того, как всю мой собственный мир поглотила чёртова тьма.
– А про Кортеса и Головина читали? – робко спросил я, когда дед выдохся рассказывать про старую паскуду Шлюндта.
– Про Головина чего-то помню, было недавно. Он ещё с Волковым и банкиром одним барагозил, тоже интересно. А Кортес – он пират, вроде, не? – заинтересовался старик.
Я рассказал странному деду про «Тайный город». Про зелёных ведьм он слушал с особым вниманием. Про рыжих рыцарей и воинов Нави – с меньшим интересом. Но автора и название записал. Я же про историю какого-то Волкова не читал – видимо, недавно вышла книга. За последние полгода я читал в основном свидетельства. Чаще – лилово-фиолетовые. И серо-синее вот недавно.
– А ты мне номер свой дай, я тебе ссылку на цикл и пришлю, – воодушевлённо предложил старик. Я продиктовал ему цифры, но сказал, что телефон в гараже забыл. Случайно.
– Ну ничего, вернёшься – почитаешь, – не расстроился, кажется, он, – а фамилие какое у тебя? – так и сказал, в среднем роде.
– Змеев, – ответил я. А дед едва не выронил пустую уже бутылку, что ставил на камень. И посмотрел на меня как-то странно. Очень пристально, будто пытался вспомнить, где видел раньше. Или прочитать что-то, написанное у меня на лбу. Мелким шрифтом. С внутренней стороны.
Крякнув, поднялся с камня. Взял за края газету, на которой лежали две пустых скорлупы и хлебные крошки. Донёс до той самой сосны, с гостеприимно протянутой веткой. Высыпал под корень, что-то, кажется, приговаривая, и погладил дерево по коре, будто прося прощения за что-то. Подошёл к камню, складывая на ходу и убирая обратно за пазуху бумагу. Вслед за ней спрятал планшет и коробок с солью. Бутылку поместил в боковой карман брюк. Оглядел полянку придирчиво. И протянул мне руку.
– Пойдём со мной, Ярослав Змеев, – проговорил он серьёзно. И продолжил другим тоном, попроще, – если ты не планируешь дальше птичек ловить, качельку ладить, ну или чего ты там собирался, на суку?-то.
– Куда? – запоздало насторожился я, уже протянув ему ладонь и поднимаясь с камня. В ушах зашумело, а вокруг будто чуть темнее стало.
– Крышу мне починить поможешь. Лесник я здешний, Евсеев Дмитрий Алексеич. Глядишь, и я тебе помогу. С крышей-то у тебя тоже беда явно, – будто под нос буркнул он последнюю фразу и шагнул в сосны, махнув следовать за собой.
Надо же, и вправду дядя Митя оказался. Не обмануло предчувствие, или чего там это такое было? Интуиция? Не верил я в неё никогда. Сказки это.
Лесник шёл широким шагом, но плавно, неспешно, будто плыл через лес. Мы прошли насквозь полянку с можжевельником – никогда не слышал, чтоб он вот так рос, целыми островами. Обошли густой ельник, пройдя под серо-чёрными старыми осинами. На следующей поляне оказалась огромная необхватная липа. Не встречал никогда их в лесу. Думал, только на аллеях растут. Под деревом стояли пять ульев. Удобно кто-то придумал. Здесь, пожалуй, и вправду можно взять настоящий липовый мёд. Катя любила пионовый. Он стоил впятеро дороже обычного. А на мои слова о том, что там в банке точно такое же разнотравье, как и в соседней, потому что пчеле не объяснишь, что с этого цветка брать можно, а с соседнего – нет, лишь хмыкала. Говорила, что я ничего не смыслю в марке?тинге. Ну да. Я даже в том, где там ударение надо было ставить уверен не был. Думал, что на «а».
Через минут пятнадцать или около того показался просвет между деревьями. Ещё через какое-то время мы вышли на открытое место. В кольце странного глухого забора, будто бы плетня между живых, растущих кустов и деревьев, стояли три постройки. Тянулась в небо стрела «журавля», видимо, над колодцем. Сто лет таких не видал. Старик отодвинул плетёный щит, который я бы не нашёл ни за что, и пропустил меня вперёд, заслонив проход, как и было. Домишко с подворьем был небольшой, на два окна, и низенький. В дальнем от него конце, ближе к колодцу, стояла закопчёная совсем уж крошечная избушка. Наверное, баня. И какой-то странный круглый не то сарай, не то овин, или где там зерно раньше хранили. На память пришло слово «гумно», но в нём я уверен не был. Странный день продолжался.
Дядя Митя усадил меня на колоду возле бани, а сам начал на стоявшей рядом такой же щепать лучину. Махнув с десяток раз топориком, снял фуражку, утёр пот носовым платком, повесил снятую куртку на торчавший из бревенчатой стены гвоздь. И надел головной убор обратно. Волосы у него были короткие, густые и совсем белые. А гвоздь в стене был кованый, трёхгранный. Я такие только в краеведческом музее видел.
– Воды набрать сможешь? – спросил он меня, выйдя из бани, откуда уже тянуло дымком.
В руках лесника было два ведра, обычных, оцинкованных, но с верёвочными дужками. Я молча взял их, кивнув и направившись к торчащей вверх шее «журавля». Оказалось – ничего сложного, опустил длинный, метра на три, шест вниз, поднял, перелил, повторил. Даже не облился почти. Только голова закружилась сильнее.
– Умойся, полегчает, – раздалось из-за спины.
Я умылся, отойдя от колодезного сруба несколько шагов в сторону забора-плетня. Тут были какие-то грядки. Я узнал лук и перец, острый, красный, мелкими стручками. Он рос под какой-то колбой чуть ли не в полметра высотой, покрытой изнутри испариной. И вправду полегчало. Вода была ледяная, но как будто даже сладкая.
Я вернулся на ту же самую колоду. Алексеич сходил в дом, возвратился с какими-то простынями и полотенцами на плече. В руках держал запотевшую трёхлитровую банку с чем-то тёмным, похожим по цвету на хороший чёрный кофе, и два гранёных стакана. Поставил стекло на пень, где щепал лучину, а тряпки повесил на шнур, тянувшийся от бани к странному овину. Или гумну. Наполнил осторожно оба стакана и дал один мне. От поверхности отрывались крошечные пузырьки, а в нос ударил добрый дух ржаных сухарей. Обоняние не подвело – квас оказался высшего класса, в меру сладкий, в меру кислый, и не в меру холодный. Но зашёл как родной.
– Ну, рассказывай, Змеев Ярослав, – вздохнул лесник, осушив свой стакан. По стенке стекал мутноватый осадок оттенка кофе с молоком.
– О чём? – на всякий случай уточнил я. Квас, казалось, шибанул не только в нос.
– О том, с какой такой сильной радости ты взялся по соснам лазить, – терпеливо ответил он.
В последнюю очередь я думал, что сегодня придётся с кем-нибудь беседовать. Тем более об этом. Хотя, наверное, вряд ли подготовился бы, даже если б знал. Вздохнул поглубже. Хлебнул ещё кваску, чуть остудив сердце, что снова подпрыгнуло над ключицами. Нашарил сигареты, прикурил. Дед молча ждал.
– С женой развелись вот, – выдохнул я, наконец, немного собравшись с мыслями. Фраза оказалась скучная и совсем не страшная. Снаружи. Внутри от неё продолжало колотить.
– Неужто последняя? – ахнул с ужасом Алексеич, и даже ладонь к усам прижал.
– Кто? – растерялся я.
– Жена, кто! – нетерпеливо воскликнул он.
– Как это «последняя»? – продолжал тормозить я, – она одна у меня была всего…
– У тебя – это понятно! – уже как-то даже возмущённо перебил дед. Прозвучало немного обидно. – Но вообще в мире – последняя же? Единственная на планете баба ушла от тебя к другому, бросив тебя, бедолагу, на тоскливо-позорном перепутье между целибатом и содомией?!
